Иисус Неизвестный - Дмитрий Мережковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XXVIII
Может быть, в один из таких вечеров, пришли к Иоанну из Иерусалима посланные фарисеями, левиты и священники; пришел и неизвестный человек из Назарета, среди галилейских паломников.
Кажется, от этого именно вечера уцелела, у св. Юстина Мученика, из не написанных в Евангелии, но едва ли не исторически подлинных «Воспоминаний Апостолов», может быть, учеников Крестителевых – Иоанна Заведеева, Симона и Андрея, – одна, как будто ничтожная, но драгоценная, потому что глазами увиденная, черта:
Кончив крестить и проповедовать, сидел Иоанн на берегу Иордана.
Апокриф1.За день устал от множества крестящихся и присел отдохнуть на камень у Паромного Домика, выбрав место повыше, откуда мог видеть толпы, все еще, и в наступающих
сумерках, идущих к нему паломников. Знали, что сегодня уже не будет крестить, но все шли да шли, потому что каждому из вновь пришедших хотелось увидеть его поскорей, и каждому впивались в глаза два глаза, сверкавшие в волосатом лице, – два раскаленных угля в спутанном кусте; спрашивали каждого: «Не ты ли?»
Сколько их прошло перед ним, и еще пройдет сколько, – добрых и злых, умных и глупых, красивых и уродливых, – бесконечно разных и равных в ничтожестве. Его искать среди них не то же ли самое, что алмаза – в песке? А все-таки ищет, спрашивает каждого глазами: «Не ты ли?» – и знает, что чьи-то глаза ответят: «Я».[324]
2.Лев не рычит, не стрекочет кузнечик: человек говорит человеческим голосом.
– Кто ты? – спрашивают Иоанна священники.
– Я не Христос, – отвечает он в тысячный раз. – Я для того пришел крестить вас в воде, чтобы Он был явлен… Но я не Он.
– Кто же ты? Илия?
– Нет.
– Пророк?
– Нет.
– Кто же ты?[325]
Все идут да идут, и каждому впиваются в глаза два глаза – два угля: «Не ты ли?» – «Не я». И проходят мимо, сникают, как тени, в тени наступающих сумерек.
– Кто же ты? Чтобы нам дать ответ пославшим нас, – что ты о себе скажешь?
– Я – глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу!
– Что же ты крестишь, если ты не Мессия, ни Илия, ни пророк?[326]
– Я крещу вас в воде, но стоит среди вас Некто… Вдруг замолчал. Вспыхнули два глаза – два угля – таким огнем, как еще никогда. Волосы откинул от лица, точно встали они дыбом от ужаса, – львиная грива взъерошилась. Прянул, как почуявший агнца, лев.
Два взора скрестились – две молнии; две стрелы попали в цель: «Ты?» – «Я».
Солнце в равноденственную точку еще не вступило, но уже дошло до нее, длани Серафимов еще не наклонили ось мира, но уже налегли на нее, – дрогнула.
3.Шедшие мимо вдруг остановились, ищут глазами в толпе, на кого смотрит Иоанн; ищут – не найдут: слишком похож на всех, «вида никакого не имеющий, никому неизвестный человек из Назарета».[327]
Скрылся в толпе, исчез, как тень, в тени наступающих сумерек. Никто не увидел Его, не узнал. Но сделалось так тихо, как никогда еще не было и никогда уже не будет в мире. Ужасом повеяло на всех и радостью, каких тоже не было в мире и не будет никогда Никто не увидел Его, не узнал, но все почувствовали: Он.
XXIX
Кажется, в эту самую ночь, был тайный разговор Иоанна с Иисусом. Что действительно был, мы знаем, по свидетельству Матфея (3, 14–15); знаем также, что не Иоанн пришел к Иисусу, а Тот – к нему (3, 13): Сам захотел нарушить тайну двадцатилетнего молчания, – явиться миру: значит, уже в Назарете, до Иоанна, сказал: «Мой час пришел».
«Все крестились, исповедуя грехи свои» (Мк. 1, 5); не был ли и тот ночной разговор похож на исповедь? Если бы мы знали, что между ними было сказано, то, может быть, заглянули бы в тайну Крещения, по ту сторону Евангелия.
XXX
Только начало и конец разговора мы знаем. «Мне надо бы креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко Мне?» – начало, а конец: «тогда (Иоанн) допускает Его» креститься (Мт. 3, 14–15.) Слишком темным и кратким словом Иисуса: «так надлежит нам исполнить всю правду», – это начало с этим концом не связано. Что значит: «так»? Среднее, главное звено из цепи разговора выпало в I Евангелии. Но, кажется, не потеряно для нас; мы его находим в IV Евангелии: «Се, Агнец Божий, взявший на Себя грех мира». – «Раб Господень», ebed Jahwe Исаиина пророчества, и есть это выпавшее звено. Слишком вероятно, что между Иисусом и Иоанном слово это было сказано. И опять скрестились, так же как давеча, в толпе, два взора, две молнии: «Ты?» – «Я».
Только они двое, Иисус – Иоанн, от начала до конца времен, знали, что значит: «Агнец Божий – Раб Господень»; знали только эти двое, что словом этим решается все в вечных судьбах мира.
Нет в Нем ни вида, ни величия, —
вспомнил, может быть, Иоанн, и лишь теперь, глядя на Иисуса, понял, что значит:
Презрен был и умален пред людьми… и мы отвращали от Него лицо свое… и ни во что ставили Его. (Ис. 53, 2–3.)
Двадцать лет презирал Его, ни во что ставил; двадцать лет бежал от Него, как от врага, но вот, не убежал. В эту-то минуту, может быть, и пал к ногам Его:
Ты ли приходишь ко мне?.. Я недостоин развязать ремень у обуви Твоей. (Мк. 1, 7.)
Понял, для чего пришел к нему Иисус креститься: не для того, чтобы снять с Себя Свой грех, а чтобы принять на Себя – чужой:
грех многих понес на Себе… и за преступников сделался Ходатаем (Ис. 53, 6; 12.)
XXXI
Все ли, однако, понял Иоанн? Если бы все, мог ли бы «соблазняться» потом, спрашивать: «Ты ли Тот?»
Двадцать лет оба молчат об одном, но слишком по-разному. Как бы два, говорить разучившихся и учащихся снова, молчальника: нужно обоим пробиться друг к другу сквозь стеклянную стену молчания; видят сквозь нее друг друга, но не слышат; близко – далеко; чем ближе, тем дальше.
Молния сверкнула; все увидел Один, другой – не все: увидел – ослеп.
Если потом «соблазнился» Иоанн, то, может быть, уже и тогда, в первом разговоре с Иисусом, начал соблазняться – колебаться, мерцать, как утренняя звезда перед солнцем. Верил – сомневался; то радость, то ужас: «Он и не Он».
«Кто Ты?» – на этот безмолвный вопрос Иоанна, что мог бы ответить Иисус, кем Себя назвать? «Сыном Давидовым»? Но оба знали, что «Бог может воздвигнуть из камней сих чад Авраамовых» – сынов Давидовых. «Сыном человеческим»? Но «Сын человеческий», bar nasch, по-арамейски, значит просто «человек», только «человек»; а ведь если Иисус был действительно «Тот, Который должен прийти», то Он был не только человек. А «Сыном Божиим» не мог Он Себя назвать: если бы назвал, то Иоанн ответил бы Ему: «Ты не Он», и был бы прав, потому что, если человек свидетельствует сам о себе, то свидетельство его не истинно (Ио. 5, 31.)
На свой безмолвный вопрос: «Кто Ты?» – мог прочесть Иоанн в глазах Иисуса лишь такой же безмолвный ответ:
Блажен, кто не соблазнится о Мне. (Мт. 11, 6)
Все, вероятно, дошло между ними до этой последней черты, но за нее не перешло, не было сказано: «Ты – Он». Оба говорили о Мессии в третьем лице: не «Я» и не «Ты», а «Он». Так ведь говорил о Нем и сам Иисус всю жизнь, до последнего ответа первосвященнику: «Ты ли Мессия-Христос?» – «Я», – за что и был распят.
Главное, вероятно, в том разговоре не было сказано;
оба молчали о главном. Но и молча поняли друг друга, или, вернее, Иоанн почти понял; понял совсем один Иисус.
XXXII
Что же помешало Иоанну понять все и сказать Иисусу: «Ты – Он»? То самое, почему «из рожденных женами не восставал больший Иоанна, но меньший в царстве небесном больше его» (Мт. 11, 11); то что отделяет край земли от края неба, – закон от свободы, Ветхий Завет от Нового; то, почему «к ветхой одежде не приставляют заплаты из небеленой ткани», и «вина молодого не вливают в мехи ветхие» (Мт. 9, 16–17); то, почему Иоанн крестит водой, а Иисус – огнем, и почему Иоанн «не сотворил никакого чуда» (Ио. 10, 41), но столько чудес сотворил Иисус. Первое же чудо Его – самое простое, детское, – самое Иоанну непонятное, невозможное: Кана Галилейская, претворение воды в вино, – первая ступень лестницы: Вода – Вино – Кровь – Огонь – Дух; всходят по ней дети и Ангелы, а величайший из людей, Иоанн, не взойдет.
Если не обратитесь и не станете, как дети, не войдете в царство небесное (Мт. 18, 3.)
Не обратился Иоанн, не стал, как дитя, и в Царство не вошел.
Проповедь Свою начинает Иисус теми же словами, как Иоанн:
Царство Божие приблизилось; покайтесь – обратитесь.
Но прибавляет:
и веруйте в Блаженную Весть – Евангелие. (Мк. 1, 15.)
Этой-то Блаженной Вести и не знает Иоанн.
Царство Божие насилием берется, βιάζεται, и насильники, βιασταί, восхищают его (Мт. 11, 12), —
«приступом берут», как осажденную крепость, ломая стену Закона, чтобы войти в крепость Царства. Первым вошел в нее Иисус. Этого-то «насилья», в самом деле, страшного, – страшной свободы, «блаженства» и «легкости»:
