Лето в Провансе - Люси Колман

не против меня отпустить, честное слово. Я объяснила ситуацию и пообещала вернуться в четверг. Лиам предложил нас отвезти, его отец предоставил ему несколько свободных дней.

– Это как раз то, что мне было нужно больше всего. Спасибо, что приехали, что не побоялись долгого пути!

Нико снимает пальто, я – куртку.

– Пойду раздобуду нам всем еды. Потом предоставим вам комнаты.

Я бросаю на Нико полный признательности взгляд. Все это совершенно неожиданно, и я не удивилась бы, если бы трое нежданных гостей застигли его врасплох. Но я вижу, как он за меня рад.

– Мы выехали рано утром и меняли друг друга за рулем, так что все успели поспать. Мы надеялись найти поблизости ночлег на пару ночей. Не хотим быть для вас обузой. – Оуэн тревожно косится на меня, но Нико его успокаивает:

– Разумеется, вы будете желанными гостями здесь. У нас тут некоторая суматоха в связи со строительством, но вы нагрянули как раз вовремя. Следующие гости пожалуют только в понедельник, так что у Ферн есть свободное время. – Этого он мог бы не говорить, но я тронута тем, как он старается создать им хорошее настроение.

Я ловлю его взгляд, он приподнимает бровь и указывает кивком на кухню.

– Идемте, Ферн, принесем еды.

Мои гости снимают верхнюю одежду и усаживаются. За закрытой дверью кухни я обращаюсь к Нико покаянным тоном:

– Это чудесный сюрприз, я страшно рада их видеть, но здесь такая запарка, Нико! Завтра у меня дел выше крыши.

– Я выкрою для них время. Уверен, им понравится короткая экскурсия после завтрака. Вы в это время составите график работ и потом скажете мне, что делать. Хочу, чтобы вы побыли с родными, Ферн. Понимаю, как они по вам соскучились. Это чудесно, когда самые любимые люди бросают ради вас все свои дела.

Я вижу, что он оценил их поступок. Мне становится грустно за него: он один на свете, у него нет семьи, семейной поддержки.

– А сейчас, – говорит он, открывая холодильник, – мы посмотрим, чем сможем накормить вашу голодную ораву.

19. Горькая правда

За едой мы от души шутим и смеемся. Оуэн веселит всех рассказами об учениях. Я с трудом его узнаю: он превращается в настоящего мужчину, он создал себя заново. Короткая стрижка, подтянутость, мускулы, уверенный вид – все вместе создает ощущение крутизны. У меня слезы наворачиваются от гордости за брата, и, вообще, весь этот вечер я близка к слезам. Я рада, что он счастлив, что нашел наконец дело своей жизни.

Сначала Ханна была в присутствии Нико довольно сдержанной. Он казался ей подозрительным субъектом, и она все время переводила взгляд с него на меня. Знаю, ей было странно видеть меня в совершенно другой обстановке, без Эйдена. В конце концов она отбросила опасения и остаток вечера не сводила глаз со своего Лиама. Они все время держались под столом за руки.

Нико превзошел себя. Я не ожидала, что он запомнил столько подробностей из моих рассказов о семье. Он втягивал всех их в беседу, умело провоцировал на красноречие, превращая в героев вечера. Получился праздник в честь моих родных.

Мы расходимся в двенадцатом часу. Разведя моих родных по их комнатам, мы с Нико возвращаемся в шато.

– Рабочий вечер? – спрашивает он меня.

– Да, а у вас?

Мы обмениваемся понимающими улыбками.

– А как же! Иначе чем платить по счетам?

– Сегодня у вас улучшилось настроение. – Не вызывает сомнения, что произошло что-то обнадеживающее.

– В банке еще остались деньги, все благодаря нашей сплоченности. Мы сделали это, Ферн! «Гавань мира в Буа-Сен-Вернон» родилась. База отдыха преображается в «Пристанище».

– Хорошее название, отражает здешний покой. То, что надо, Нико!

– Мы были бы в плюсе, если бы заказы шли в гору, а так мы только боремся за безубыточность. Это то, о чем я всегда мечтал. Ферн. Этому месту присущ особый дух, Ферн. Я не должен закрывать на это глаза. Последний год выдался трудным, я всем пожертвовал, чтобы удержаться на плаву. Теперь ко мне вернулся оптимизм. После отправки очередной партии картин одна-две быстро найдут покупателя, и я смогу спокойно спать.

Он распахивает дверь в мастерскую, и я вбегаю туда первой. Мы на мгновение встречаемся глазами. Я вижу, как он воспрянул духом, а все благодаря усилиям нашей команды, всех, кто на ближайшее будущее обрел здесь дом.

– Я так рада за вас, Нико! Вы – главный виновник этого успеха, все в восторге от нового направления, которое вы предложили.

– Наша команда – это моя семья, Ферн. Знаю, для вас это не менее важно, вы ощущаете ответственность не меньше, чем я. Но учтите, перемены будут велики. Надеюсь, они всем понравятся, все увидят в них положительный шаг вперед.

Прежде чем раздеться, мы обмениваемся взглядами, полными согласия и понимания. Нико переодевает рубашку, я в это время отворачиваюсь, снимаю крышку со своей палитры и отлучаюсь в чулан за водой.

– На горизонте остается всего одна туча, – продолжает он разговор. – Картины, проданные отцом за год до смерти, были моими. Как и картина на стене в вашей комнате.

От этих его слов я застываю на пороге мастерской. Что-то я не пойму: на картине в моей комнате четкая подпись: Jose. Я смотрю на него непонимающе, хмуро.

В его глазах я вижу гнев, быстро сменяющийся смущением. Он проводит пальцами по лбу, почти царапает его ногтями, как будто так можно унять боль.

– Начав заниматься живописью, я был очень плодовитым. Для меня это была просто практика, я никогда ничего не подписывал, ведь я только-только осваивал мастерство. Как я замечаю, вам тоже пока только предстоит этот шаг – большой шаг. Полный смысла момент пересечения черты.

Я киваю, не зная, что еще сказать, чтобы нарушить тяжкое молчание.

– Вы правы. Мне по-прежнему неудобно называть себя в разговоре художницей. Но подписать своим именем чужую работу – свидетельство острого отчаяния.

Нико кивает и смотрит в пол перед собой, наверняка захваченный воспоминаниями о шокирующем мгновении открытия.

– Наконец-то мой отец снова стал дописывать свои холсты, вместо того чтобы уничтожать их в пьяном неистовстве. Моя мать молилась, благодарила Бога за то, что спас всех нас. Отец продал картину, потом, спустя пару месяцев, еще одну. И тут я обнаруживаю исчезновение некоторых моих полотен. Я спросил его, в чем дело, и он под обещание хранить тайну посвятил меня в свою затею.

Я не мог себе позволить так огорчить мать, правда ее убила бы. Деньги были нужны нам позарез, но, узнав, откуда они берутся, она швырнула бы их ему в лицо. Я не должен был ее обманывать, но как можно было рассеять ее веру во вмешательство свыше? – Он смеется через силу, и я, взглянув на него, вижу в его глазах грусть и любовь. У меня саднит в груди