Тайна черной жемчужины - Елена Басманова

Отпрянувший Карл Иванович, потеряв дар речи, смотрел на гостя, который вынул из кармана маковую сушечку и стал кормить своего Фунтика.

– Я вижу, вы шокированы, друг мой. – Резкий, металлический голос Фрейберга вернул следователя к действительности. – А я уж привык. Фунтик так Фунтик. И он может пригодиться. Главное, Антону Акимовичу цены нет. И сейчас вы в этом убедитесь. Можем ли мы присесть?

– Да-да, разумеется, – спохватился Вирхов, все еще с недоумением поглядывая на невозмутимого Пиляева, нянькающегося со своей хвостатой подругой. – Впервые слышу, чтобы крысу называли душой моей. Ишь ты, ручная тварь. И сушку с маком грызет спокойно.

– А я всегда в карманах ношу съедобную мелочь – сушечки, сухарики или печеньишко какое завалящее, – говорил за спиной Вирхова Пиляев. – Господин Фрейберг меня бранит за недостаток элегантности... Да что ж поделаешь, жизнь наша такая. Часами выслеживаешь кого-нибудь, со скуки умираешь. А тут и погрызть можно крошечку, да иной раз и детишек голодных угостить – охотнее маленькие просьбочки мои выполняют.

Карл Иванович Вирхов уже сидел на диване рядом с Фрейбергом и с неприязнью смотрел на примостившегося на стуле Пиляева. Ему все не нравилось в помощнике короля петербургских сыщиков, а особенно его маленький, почти женский носик – приплюснутая переносица свидетельствовала о том, что когда-то чья-то неприязнь вылилась в удар кулаком по этому, чем-то напоминающему крысиный, носику. Еще противнее казалась Карлу Ивановичу страсть Пиляева к уменьшительным и ласкательным суффиксам.

– У грабителя, напавшего на Татьяну Зонберг в поезде, тоже была родинка над верхней губой, – произнес Вирхов с тщательно скрываемым злорадством – И расстегнутое длинное пальто. И левшой он был, как и вы. И рост сходится. Курите ли вы, господин Пиляев?

– А как же без этого? – откликнулся Пиляев. – Позвольте угостить.

Он вынул все из того же бездонного кармана, в котором сидел недавно Фунтик, коробку папирос и протянул ее Вирхову.

– А, популярнейшие папироски «Тары-бары», – не двинулся с места Вирхов. – Очень дальновидно. Полгорода курит. И наши людишки любят ими побаловаться. Мне же нравится только коробка – седобородый старик с посохом ходит по лесу. Что ищет в лесу? И тары-бары в смысле общения, и тары-бары в смысле папирос. Курить старичку хочется.

Карл Фрейберг коротко рассмеялся:

– Я говорю Антону Акимовичу, как можно курить папиросы, которые пропахли крысятиной? Не слушает. Говорит, что крыса табачного запаха не портит. Боюсь, скоро выдрессирует свою тварь до того, что и она с папироской в зубах бегать начнет.

– Тогда пойду работать в цирк, – без смущения ответил Пиляев, – там хоть крыша над головой, и не надо таскаться по городу, как бездомной собаке. – Он перевел взгляд своих маленьких острых глазок на Вирхова. – А что касается примет, о которых вы говорите, то сейчас их не будет.

Он опустил Фунтика в один карман, недогрызенную сушку в другой и легким движением сковырнул с лица родинку, затем сорвал брови и бороду, открыв далеко не старое лицо, туго обтянутое обветренной, красноватой кожей.

– Так вот оно что, – ахнул Вирхов, – детали накладные, а выглядят очень, ну очень натурально.

– Я же с самого порога сказал вам, досточтимый Карл Иванович, что господин Пиляев – артист своего дела, – чванливо заявил Фрейберг, – а вы крысой увлеклись.

– Но, Карл Альбертович, вы никогда не говорили мне, что ваш доктор Ватсон забавляется с крысами. И вчера вечером, когда вы заглянули ко мне домой, ни словечка не проронили...

– Да что крыса! – махнул рукой Фрейберг. – Вы мне рассказывали о ваших проблемах, и я старался составить версию, которая могла бы вам помочь... Кстати, есть ли что-нибудь новенькое?

– Так, кое-что по мелочам. В деле поимки Рафика прогресса нет. А вот с убийством в Медвежьем почти все ясно.

– Да? – откинулся на спинку дивана Фрейберг. – Поздравляю! И кто же преступник!

– Все-таки, думаю, Шлегер, – заявил Вирхов. – Тому есть в подтверждение некоторые факты. Все сходится.

– Вы задержали господина Шлегера?

– Еще нет. Но непременно задержим. Надеюсь, сегодня к вечеру он будет в наших руках вместе со своей сообщницей. Пока скрывается. – Вирхов бросил взгляд в сторону преобразившегося Пиляева и усмехнулся:

– Примерим к нему накладную родинку, уберем накладную бородку и усы да проверим чресла его. Вряд ли татуировочки накладными бывают. А вдруг Шлегер и есть неуловимый Рафик? Может, и опознает его Татьяна Зонберг. Вот это будет фокус! Всем нос утрем. Правда, кое-что меня смущает. Например, вдова, не опознавшая в Шлегере своего любовника, но сообщившая про татуировку. Женская хитрость? Сговор с преступником? По-прежнему неизвестен и мотив преступления. Кроме того, меня беспокоит утренний звонок Михневича.

– О! В дело вступил таинственный ювелир! – захохотал Фрейберг. – Что же его связывает с покойным Тугариным?

– Надеюсь, вы мне подскажете. Сегодня утром к нему приходила мадемуазель или мадам Тугарина и предлагала для продажи черную жемчужину. Мой помощник с минуты на минуту доставит мне описание этой мифической персоны. Если только убитый Тугарин не обвенчался тайно с какой-нибудь неизвестной нам женщиной.

– Очень, очень интересно, – сказал задумчиво Фрейберг. – Чем дальше идет расследование, тем больше женщин оказываются впутанными в это дело. Если моя догадка верна, то вскоре вы узнаете, что эта мифическая женщина очень даже неплохо вам знакома. Потому-то мы к вам и пришли. Что же касается Шлегера, думаю, вы торопитесь с выводами.

– Да-да, простите, – спохватился Вирхов, – совсем не даю вам говорить. Слушаю внимательно.

– Дорогой мой Карл Иваныч, – начал Фрейберг, – когда вчера вечером за кружкой пива вы мне рассказали о висящих на вас глухих убийствах, я решил помочь вам, ни в коем случае не мешая вашим людям, приглядеть за горничной Соней и попросил сделать это Антона Акимовича. Выслушайте его.

– Охотно повторю свой рассказец. – Тенорок фрейберговского Ватсона действовал Вирхову на нервы. – Хорошо, что погодка с утра сегодня была не дождливая, солнышко даже пригревало. И отправился я на свою охоту вместе с Фунтиком, занял выгоднейшую позицийку – в скверике, аккурат напротив дома, где Соня новую работушку себе нашла у господина Крайнева, человека достойнейшего. Гуляем мы, стало быть, по аллейкам, погрызываем свои сухарики, поглядываем по сторонушкам. Долгонько пришлось нам свою службишку нести. И гуляющую детвору с няньками пугать и забавлять. Впрочем, в скверике были и другие персоночки.

Барышня ладненькая с ридикюльчиком на скамеечке сидела, видно дружка своего на свиданьице поджидала. И явился ее дружок. Не поверите кто! Известнейший талант, фотограф Булла, Виктор.

– Покороче, Христа ради, терпение уж всякое кончается, – не вытерпел Вирхов.

– Покороче не удастся, господин следователь, – дернул перебитым острым носиком Пиляев, – боюсь упустить важные детальки. При чем здесь барышня? – спросите вы. И я думал спервоначалу, что ни при чем. Но заметил я, что нервничает она и поглядывает все время на парадную дверь домика, где бывшая тугаринская прислуга изволит обретаться. Поэтому и проследил я, как встала она вместе с Буллой знаменитейшим, как и его папенька, и направилась, похоже, прямиком к этим дверям. Тут-то в них и появился достойнейший господин с рыженьким баульчиком в руке.

– С баульчиком? – переспросил Вирхов – Маленьким, что ли?

– Да это я так уж, для красоты слога, – улыбнулся Пиляев, обнажив длинные белые зубы, которые в народе принято называть лошадиными. – Баул внушительный, тяжелый. Нес его господин Крайнев в левой руке.

– Это ничего не значит, для удобства можно и лист с дерева левой рукой срывать, – хмыкнул Вирхов, – да и левши на каждом шагу встречаются.

– Так-то оно так, – согласился Пиляев, – да слушайте, что дальше последовало. Куда вы думаете, устремилась моя барышня с ридикюльчиком? Фотографа-то бросила – и прямиком за господином Крайневым, а шел он по направлению к Николаевскому вокзалу. Очень мне любопытной эта историйка показалась, я и побежал полегоньку за ними, не выпуская их из виду. Хотя сделать это было нелегко, признаюсь вам, народец кругом кишел, мешал чистоте обзора перспективы. И все-таки кое-что неожиданное я углядел. Этот самый господин Крайнев дошел до перекресточка, где стоял городовой, и тут его нагнал какой-то невзрачный мужичонка, из служащих опустившихся, видно, – мелькал он во время погони моей перед глазами, да не обращал я на него никакого внимания. Лица не видел, а пальтишко позамызганнее моего будет, мятое, несвежее. – И что? Что дальше? – спросил нетерпеливо Вирхов и, вынув из кармана белоснежный платок, поднес его к лицу – с каждой минутой ему все явственней чудился крысиный запах, исходящий от артиста сыскного дела.