Убийство в Месопотамии - Агата Кристи

Потом – три молодых человека.

Первый – Карл Рейтер. Если благодаря какому-то случаю кто-то в штате экспедиции был Уильямом Боснером, то скорее всего это был Рейтер. Но если он был Уильямом Боснером, тогда он, без сомнения, достигший совершенства актер! Если же он был просто самим собой, были ли у него мотивы для убийства?

Учитывая характер миссис Лейднер, Карл Рейтер чересчур легкая добыча, чтобы ею заниматься. Он мог получить щелчок по носу и тут же продолжать кланяться. Миссис Лейднер презирала безропотное поклонение, мужчины-«тряпки» всегда пробуждают самые худшие черты женской натуры. По отношению к Карлу Рейтеру миссис Лейднер проявляла прямо-таки намеренную жестокость. Здесь насмешка, там укол – она превратила жизнь молодого человека в ад.

Пуаро вдруг остановился и сугубо доверительно обратился к молодому человеку:

– Mon ami[54], пусть это послужит для вас уроком. Вы – мужчина, так ведите себя как мужчина. Унижаться мужчине – это противоречит Природе. Женщина и Природа реагируют почти одинаково! Помните, лучше схватить самую большую что ни на есть тарелку и запустить ей в голову, чем извиваться червяком, ловя ее взгляд!

Он оставил свой конфиденциальный тон и вернулся к лекторской манере.

– Был ли Карл Рейтер доведен до такой крайности, что мог напасть на свою мучительницу и убить ее? Страдания совершают с человеком удивительные вещи. Опровергнуть это у меня оснований не было.

Следующий – Уильям Коулман. Его поведение, как сообщила мисс Райлли, несомненно, подозрительно. Но он мог бы быть преступником только в том случае, если бы под его жизнерадостной наружностью скрывалась личность Уильяма Боснера. Я не думаю, что Уильям Коулман, сам по себе как Уильям Коулман, обладает характером убийцы. Его проступки могли бы проявиться в другом направлении. Ага! Сестра Ледеран, кажется, догадывается, какими они могли бы быть?

Как все-таки это ему удается? Безусловно, я и виду не подала, будто я что-то об этом подумала.

– Ничего особенного, – нерешительно сказала я. – Не знаю, насколько это верно, но мистер Коулман сам однажды говорил, что мог бы прекрасно подделывать документы, подписи и прочее.

– Интересно, – сказал Пуаро. – Следовательно, если бы он наткнулся на одно из старых писем с угрозами, он мог бы без труда его скопировать?

– Ой-ё-ёй! – закричал мистер Коулман. – Это же называется сговор!

Пуаро несся дальше.

– А вот Уильям Боснер он или нет – не проверишь. Но мистер Коулман упоминал об опекуне, не об отце, так что нет ничего определенного, чтобы отказаться от этой мысли.

– Чушь, – сказал мистер Коулман. – Почему вы слушаете, что он тут на меня городит?

– Третий молодой человек – мистер Эммотт, – продолжал Пуаро. – Под ним опять-таки могла скрываться личность Уильяма Боснера. Какие бы мотивы у него ни имелись для того, чтобы убрать миссис Лейднер, я скоро понял, что у меня не найдется средств выпытать их у него. Он умеет держать язык за зубами, и не было никакой возможности заставить его проговориться. Из всей экспедиции он, по-видимому, самый хороший и самый беспристрастный судья миссис Лейднер. Я думаю, он всегда понимал ее такой, какая она есть, но каково его мнение по поводу ее личности, я выяснить не смог. Я представляю себе, что и саму миссис Лейднер могло сердить и провоцировать его поведение.

Можно сказать, что из всей экспедиции и по характеру, и по способностям мистер Эммотт показался мне наиболее подходящим для совершения умного и точно рассчитанного преступления.

Первый раз мистер Эммотт оторвал свой взгляд от ботинок.

– Благодарю, – сказал он, и какая-то насмешливая нотка прозвучала в его голосе.

– Последние в моем списке – Ричард Кэри и отец Лавиньи.

По свидетельству сестры Ледеран и других, мистер Кэри и миссис Лейднер недолюбливали друг друга. Оба едва удерживались в рамках приличий. Еще один человек, мисс Райлли, выдвинула совершенно противоположную версию толкования их холодной вежливости.

Вскоре у меня почти не осталось сомнений в правильности объяснения мисс Райлли. Я перестал сомневаться. Благодаря простому приему я спровоцировал мистера Кэри на опрометчивое и неосмотрительное высказывание. Это было нетрудно. Как я вскоре понял, он находился в состоянии нервного напряжения. Человек, который находится на пределе своих возможностей, редко способен скрыть внутреннюю борьбу.

Мистер Кэри сдался почти мгновенно. Он искренне, в чем я ни на миг не сомневаюсь, сказал, что ненавидел миссис Лейднер.

И он, без сомнения, говорил правду. Он в самом деле ненавидел миссис Лейднер. Но почему он ее ненавидел?

Я говорил о женщинах, которые обладают губительным очарованием. Но у мужчин тоже бывает такое качество. Есть мужчины, которые способны без малейшего усилия увлечь женщину. Это называется сейчас le sex appell![55] Мистер Кэри обладает этим свойством в полной мере. Начнем с того, что он был предан другу-работодателю и безразличен к его жене. Это не устраивало миссис Лейднер. Она должна была распоряжаться, и она задалась целью увлечь мистера Кэри. Но тут, я полагаю, произошло нечто непредвиденное. Она сама, может быть, первый раз в жизни, оказалась жертвой всепоглощающей страсти. Она влюбилась, по-настоящему полюбила Ричарда Кэри.

И он был не способен оказать ей сопротивление. Вот в чем суть ужасного состояния, того нервного напряжения, которое он испытывал. Его раздирали две противоположные страсти. Он любил Луизу Лейднер, но он также и ненавидел ее. Он ненавидел ее за подрыв его верности другу. Нет большей ненависти, чем ненависть мужчины, которого заставили полюбить женщину против его воли.

Здесь у меня имелся исчерпывающий мотив, который был мне нужен. Я был убежден, что в определенный момент для Ричарда Кэри было бы вполне естественно сокрушить этого красивого, околдовавшего его идола.

Я все время был уверен, что убийство Луизы Лейднер было crime passionné[56]. В мистере Кэри я нашел идеального исполнителя такого вида преступления.

Остается еще один кандидат на звание убийцы – отец Лавиньи. Мое внимание преподобный отец привлек сразу из-за несовпадения его описания незнакомого человека, заглядывавшего в окно, с описанием, что дала сестра Ледеран. В показаниях разных свидетелей всегда встречаются некоторые противоречия, но это противоречие сразу бросилось в глаза. Примечательно, что отец Лавиньи настаивал на одной особой примете – косоглазии, которая значительно облегчала опознание.

Но очень скоро стало ясно, что если сестра Ледеран дала довольно точное описание, то отец Лавиньи – совсем наоборот. Казалось, отец Лавиньи намеренно вводит нас в заблуждение, как будто он не хочет, чтобы этот человек был пойман.

Но в таком случае он должен был что-то знать об этой интересующей нас личности. Видели, как он разговаривал с этим человеком, но у нас есть только его свидетельство о содержании их беседы.

Чем занимался житель Ирака, когда его увидели сестра Ледеран и миссис Лейднер? Пытался заглянуть в окно, окно миссис Лейднер, как они поняли. Но когда я пошел и встал на то место, где они находились, я понял, что это могло быть также и окно комнаты древностей.

Следующей ночью была тревога, кто-то оказался в комнате древностей. Выяснилось, однако, что ничего не пропало. Для меня интересно то, что, когда туда пришел доктор Лейднер, он обнаружил, что отец Лавиньи уже там. Отец Лавиньи говорит, что он заметил свет. Но опять-таки это только по его словам.

Я начинаю проявлять интерес к отцу Лавиньи. Накануне, когда я высказал предположение, что отец Лавиньи может быть Фредериком Боснером, доктор Лейднер с пренебрежением отнесся к этой мысли. Он сказал, что отец Лавиньи известный человек. Я развиваю предположение: Фредерик Боснер, у которого было почти двадцать лет, чтобы сделать карьеру под новым именем, вполне мог стать к настоящему времени известным человеком! Но все равно, я не думаю, что он провел этот промежуток времени в религиозной общине. Напрашивается гораздо более простое объяснение.

Знал кто-нибудь в экспедиции отца Лавиньи в лицо до его появления? Очевидно – нет. Тогда почему бы кто-то не мог выдать себя за отца Лавиньи? Я установил, что в Карфаген была послана телеграмма о неожиданной болезни доктора Берда, который должен был ехать с экспедицией. Перехватить телеграмму, что может быть проще? Что касается работы, то второго эпиграфиста в экспедиции не было… Кое в чем разбираясь, сообразительный человек мог легко пустить пыль в глаза. К тому же до сего времени таблеток и надписей попадалось мало, и, как я понял, прочтения отца Лавиньи воспринимались как несколько необычные. Было похоже, что отец Лавиньи – самозванец. Но Фредерик ли он Боснер?

Ничто этого не подтверждало.

Представлялось, что истину следует искать в другом направлении.

У меня с отцом Лавиньи состоялся продолжительный разговор. Я верующий католик и знаю многих священников и членов религиозных общин. Отец Лавиньи поразил меня тем, что не вполне соответствовал своей rôle[57]. Но с другой стороны, он поразил меня осведомленностью совсем другого свойства. Я насмотрелся людей такого типа, но они отнюдь не были членами религиозных общин.