Спят усталые игрушки - Дарья Донцова

– Как же вам такое удалось?

Сергей Филиппович развел руками:

– Коллектив замечательный, люди по тридцать-сорок лет вместе работают. А из новеньких удерживаются только родственные души. Злые, жестокие отпадают сами собой, они просто не вписываются в обстановку.

– Ну а деньги откуда? Сейчас все плачут, что голодно!

Директор хитро улыбнулся:

– Мы же семья, и остаемся родственниками, даже когда дети уходят в большую жизнь. Выпускников много, все помогают. Один телевизоры купил, другой игрушек привез, третий – картошки. Лечимся у своего врача, стрижемся у своего парикмахера, ремонт собственными силами делали, а материалы Леня дал, он теперь магазин большой держит.

– Неужели все помогают?

– Да, – гордо сказал Сергей Филиппович, – ни одного исключения не помню.

– А Рощин?

– Жорка? Золотая голова, потрясающий бухгалтер, сколько он нам отчетов сделал, сколько интересного подсказал, чтобы людям нормально зарплату давать.

– Вы знаете, что он погиб?

Сергей Филиппович кивнул:

– Ужасная трагедия. Жена говорила, будто курил у открытого окна, голова закружилась. Молодой, здоровый, красивый… Сильно переживали.

– Как вам кажется, Жора был верующим?

Директор поднял брови:

– Раньше нет, да мы все в прежние годы были атеисты. А почему спрашиваете?

Я достала из кармана бордовое удостоверение с золотыми буквами «МВД» и ответила:

– В Подмосковье появилась секта «путников», которой руководит обманщик, натуральный мошенник. Устроились сектанты в одной из деревень, адрес держится строго в секрете. Но у нас имеются сведения, что Рощин был связан с ними и его смерть не простая случайность. Вот подумали, может, кто из ваших в курсе.

Сергей Филиппович нахмурился и забарабанил пальцами по столу. Потом сказал:

– Была у нас одна неприятная история, единственная за все время существования дома. Для меня она – как нарыв, напоминание о моей несостоятельности, и Георгий Рощин сыграл тут свою роль.

– Можно поподробней? – попросила я, устраиваясь в мягком, удивительно удобном кресле.

Глава 18

Сергей Филиппович ухитрился так поставить дело, что дети попадали в его семью, когда им исполнялось три года. Теоретически детский дом мог пополниться ребенком любого возраста. Новички двенадцати-тринадцати лет не редкость в других приютах, но только не у Костомарова. Директор боялся разрушить уникальную структуру. Малыш, переведенный в три годика из дома малютки, охотно принимал игру в «папу-маму», подросток же скорей всего отверг бы подобные взаимоотношения. А Сергей Филиппович дорожил своим домом, вот и сопротивлялся как мог, даже объявлял карантин, сообщая в роно: в интернате гепатит, менингит и бог знает что, лишь бы не принимать подросших уже детей.

Потом брат Сергея Филипповича, сделав невероятную карьеру, стал одним из секретарей Московского городского комитета Коммунистической партии. Детдому моментально присвоили статус экспериментального, директор получил звание «Народный учитель РСФСР». Более того, заведение отдали под эгиду Института детской психологии, выведя его из подчинения Министерства образования. Сергей Филиппович вздохнул полной грудью: семье больше не угрожали бури.

Только один раз он сделал исключение. И то лишь после звонка с Петровки.

– Сделай милость, – басил в трубку генерал, хороший знакомый директора, – знаю, что не берешь подростков, но тут совершенно особый случай. Секту мы накрыли, преступные дела обнаружились. Все получили сроки, а детишек по приютам распределяем. Но есть там один мальчишка… В общем, хочу, чтобы взял его именно ты.

– Сколько лет? – поинтересовался директор.

– Тринадцать.

– Ни за что, – отрезал Сергей Филиппович.

Генерал принялся упрашивать и в конце концов сказал:

– Помнится, ты просил у меня учреждение какое-нибудь бывшее для твоих питомцев отдать? Так вот – берешь парня, получишь домик под Электросталью, как раз на семьдесят человек, мы там колонию ликвидируем.

Директор, конечно же согласившись, спросил:

– Чего это ты так о мальчишке печешься?

– Волчонок он, а не ребенок, – вздохнул генерал. – Никто, кроме тебя, с ним не справится. В любом другом детдоме всех под себя подомнет, запряжет и поедет, а у тебя, я надеюсь, все будет по-другому.

Сергей Филиппович тогда изрядно перепугался. Но когда Коля Шабанов появился, немного успокоился.

– Кто? – потрясенно переспросила я.

– Николай Шабанов, – ответил собеседник, – совсем неплохой мальчик, и поселили его как раз вместе с Жорой Рощиным.

Ничем особенным Коля не выделялся, разве что ел мало и не все, и никакие уговоры воспитателей не действовали. Еще он упорно отказывался называть учителей мама и папа. Предпочитал обращаться по имени-отчеству, категорически не желая играть в «семью». Но Сергей Филиппович ухитрился вывернуться из щекотливой ситуации. Объяснил внукам просто:

– Коленька пришел к нам из другого дома, мы его пригрели, как положено в хороших больших семьях. Он нам не родной, но близкий.

Впрочем, других хлопот Коля не доставлял. Учился нормально, порядки соблюдал, поручения выполнял. Правда, ни с кем не дружил, лишь с Жорой Рощиным связывали его какие-то подобия взаимоотношений.

Кстати, Георгий, после того как его поселили вместе с Колей, начал худеть, осунулся и стал как-то странно дергать плечом.

Однажды Сергею Филипповичу позвонила коллега, директриса другого детдома, и попросила:

– Пожалуйста, запретите Коле Шабанову навещать сестру. После его визитов девочка сама не своя.

Вызванный Николай спокойно объяснил:

– Маленькая она, как увидит меня, мать вспоминает, плачет, домой просится. Ну не могу же я ей объяснить, куда мамка на самом деле подевалась.

Сергей Филиппович, знавший, что Раиса Шабанова отбывает срок за убийство мужа, только кивнул, но пристрожил:

– Не ходи пока туда.

– Ладно, – охотно согласился подросток.

Летели недели, месяцы, и снова неприятность. На этот раз с Жорой Рощиным.

Тихого, доброго мальчика застали на заднем дворе в тот момент, когда он перерезал горло местной любимице – дворняжке Бимке.

Дети надавали Жорке тумаков и притащили в кабинет к деду. Разгневанный Сергей Филиппович стал допрашивать парнишку. Но тот, трясясь, как в ознобе, свалился на пол без чувств. Вызванная «Скорая помощь» отвезла его в больницу. Не прошло и часа, как из приемного покоя позвонил доктор. Он кричал:

– Имейте в виду, подлечу парнишку и добьюсь, чтобы вас судили!

– Что стряслось? – недоумевал директор.

– Избиваете детей до полусмерти и еще спрашиваете!

Сергей Филиппович помчался в клинику. Белый от негодования врач сдернул с Рощина одеяло, и директор чуть не рухнул прямо на линолеум. Почти все худенькое тельце мальчика покрывали синяки, кровоподтеки, ссадины…

– Вот, – прошипел педиатр, – любуйтесь. Похоже, несчастного избивали и веревкой, и проволокой, а здесь следы от ожогов, кто-то тушил об него сигареты…

– Мальчик мой, – дрожащим голосом спросил директор, – внучек дорогой, кто же тебя так!

Рощин с трудом приоткрыл глаза:

– Боюсь, господь накажет.

– Ну скажи, – умолял Сергей Филиппович, – мне можно, я же твой родной дедуля.

Лицо подростка обмякло, по щекам потекли слезы, и он выговорил:

– Божий сын.

– Кто? – в один голос воскликнули директор и врач.

– Николай, – еле ворочая языком, пробормотал Жора и снова потерял сознание.

Гнев директора оказался страшен. В тот же день вызвали милицию, и Шабанова арестовали, ему как раз только-только исполнилось четырнадцать, и он мог по закону отвечать за совершенные деяния.

Потом состоялся процесс, где в качестве потерпевшего выступил выздоровевший Жора.

Еле слышным голосом мальчик рассказал, как Николай избивал его и мучил, говоря, что так же страдал за веру Иисус Христос. Чуть не плача, подросток поведал о всяких гадостях, которые он должен был делать, чтобы укрепиться в вере. Смерть несчастной собачки оказалась не единственным его деянием. На совести Жоры и сдохшие хомячки, и исчезнувшая кошка Фима.

– Зачем же ты его слушался? – спросила одна из народных заседательниц.

– Не знаю, – заплакал Рощин, – он так на меня смотрел, словно толкал глазами, и не хочу, а делаю.

Сидевший на скамье подсудимых Николай криво ухмыльнулся и сплюнул на пол.

– Ведите себя прилично, – нахмурилась судья.

– Впаять подлецу на полную катушку, – вышел из себя другой народный заседатель, одетый в военную форму.

Но судья железной рукой навела порядок.

– Мы обязаны соблюдать социалистическую законность, – рявкнула она, – и должны как следует разобраться в этом неординарном деле.

Возились долго, отправляли на доследование, даже вызывали в качестве свидетельницы Раису. Но доставленная под конвоем в зал суда мать только пролепетала, что «Коля хороший, никого не обижает».