Капкан для невесты - Айрин Лакс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Камилла
Я начинаю паниковать еще сильнее. Дергаю за поводья безрезультатно.
Барьер кажется высоким, слишком высоким!
От слез и страха все плывет перед глазами.
Сзади догоняет топот копыт. Быстрый и четкий!
Догоняет и обгоняет.
Меня обволаикивает с головы до ног словно плотной ватой звуком голоса Лорсанова, отдающего приказы. Но вряд ли я могу их выполнить, впав в ступор от страха.
Тогда он придерживает бег своего коня и перехватывает у меня поводья левой рукой.
Это позднее я задумаюсь, какой сложный был момент для него, для меня, для Тучки и для жеребца, на котором скакал сам Лорсанов. В лепешку могли расшибиться все.
Могло произойти все, что угодно!
Лорсанову могло не хватить сил и сноровки, чтобы удержать и плавно замедлить бег двух животных, одно из которых вообще не слушалось команд.
Однако ему это удается.
Лошади замедлились и свернули вправо за миг до столкновения.
Меня вдруг резко выдергивает из седла. Я испуганно вскрикиваю и оказываюсь прижатой к груди Лорсанова.
Он просто выдернул меня из седла на ходу и пересадил к себе, прижав одной рукой. На миг вообще перестал управлять своим жеребцом.
Как страшно!
Лорсанов левой рукой продолжал вести Тучку, правой обнимал меня, прижимая к себе, а его конь просто трусил сам по себе, управляемый только крепкими бедрами мужчины, считывая его приказы по движению ног.
— Держи, — передает в мои трясущиеся руки поводья.
Я принимаю их, но больше всего на свете хочу просто оказаться на земле! На твердой земле!
Тучку проводили обратно к конюху, который все это время носился вокруг ограждения, едва не дергая на себе волосы. Лорсанов бросает ему поводья.
— Уведи ее! ЖИВО! Поговорим позднее!
Потом он останавливается и спрыгивает из седла первым. Я и ногой пошевелить не могу, позволяю мужчине снять себя с лошади. У меня сейчас грация и изящество движений, как у вареной картофелины, из глаз, из носа течет, тело дрожит.
Лорсанов обнимает меня, поглаживая по спине.
— Все хорошо. Обошлось. Хватит рыдать…. — говорит довольно ласково.
Но стоит мне успокоиться, как мужчина отстраняет меня от себя, заявив:
— Еще раз выкинешь подобное!
— Что?!
— То! Сегодня тебе следовало только познакомиться с лошадью, с упряжью, узнать, на какие команды она реагирует, как ее подгонять и останавливать. Установить доверие, вот о чем я тебе говорил, а не лихо садиться в седло с видом амазонки!
— Я не…
Лорсанов резко уходит, бросив конюху, замершему возле конюшен:
— Избавься от этой дурной кобылы, а потом… ты уволен.
***
В дом Лорсанова возвращаемся в гнетущем молчании.
Я не осмеливаюсь и пикнуть, остро чувствуя мрачное настроение мужчины. Он не открывает передо мной дверь по приезду и первым покидает автомобиль. Я неловко вылезаю из машины, охая на каждом шагу. У меня чувство, что скачка отбила мне все бедра, все кости, ладони в мозолях!
Да что же это такое… Истязание настоящее!
Меня не зовут к ужину, и я слишком устала, чтобы готовить его для мужчины. Надеюсь, он сможет найти, чем перекусить. Я же плетусь в ванную комнату, проведя не менее часа в ванне.
Захожу в комнату к себе в одном халате и вздрагиваю от вида Лорсанова, который сидит на моей постели.
— Сегодня у меня нет аппетита. Завтра я хочу видеть ужин из двух блюд к этому же часу. Все ясно?! — рычит.
Я киваю.
— Спокойной ночи.
— Ты правда дал приказ избавитсья от лошади? — спрашиваю тихо.
— Да. Завтра же утром конюх избавится от Быстрой и будет уволен.
— Лошадь не виновата. Конюх — тоже.
— И кто же виноват? — нависает надо мной мужчина.
Я отступаю до самой стены. Лорсанов идет за мной тенью.
Опускаю вниз дрожащие ресницы. Разглядываю только свои пальчики на ногах и дрожу от того, как часто и шумно дышит мужчина, роняя сверху на мое опущенное лицо жаркие выдохи.
— Это я… Я попросила сесть на лошадь. Я…
— Вот как?
Лорсанов цепляет меня за подбородок, подняв лицо.
— И кто виноват?
— Это была я. Я попросила. Не надо избавляться от лошади. Прошу! Она хорошая…
В ответ тишина. Лицо у мужчины жесткое, мрачное, шрам выделяется особенно сильно, придавая зловещее выражение.
— Допустим, — говорит, растягивая слова. — Но конюха я все-таки уволю.
— Почему?
