Дорогой чести - Владислав Глинка

И в самом деле, благодаря Ненилиным трудам все в доме шло заведенным порядком — всегда чисто убрано, все вовремя подано. Работа у Фили с двумя подмастерьями не переводилась, и он снял по соседству флигель у судебного заседателя. Но Ненила летом справлялась там и здесь, а осенью сдавала ключи приезжавшей с дяденькой Аксинье, оставляя себе присмотр за уборкой комнат и за бельем.

— Жалеешь, что из Тулы уехали? — спросил как-то Сергей Васильевич, сидя летним вечером с Филей на дворовом крыльце.

— Нет, сударь. Там я дело свернуть не сумел бы. Мастера, заказчики, то да се. А сила уж не та, шестой десяток давно… И алчности у нас с Ненилой к деньгам нету. Одно от Тулы на сердце камнем — Фома. Как вам не сказал про его мечтания?.. А тут — чего лучше желать? За вами — как за стеной. Даже заказчики должать не смеют…

Теперь не жалел о Туле, пожалуй, и Сергей Васильевич. Даже насчет общества. Здесь зато дяденька. А что батальоном не командует, даже лучше. Ноне строевая муштра на первом месте, и чуть что — солдата под шпицрутены. Он бы все равно такого не мог. Противно и стыдно. Вон субботние наказания так и не перенес в сарайчик. Пусть Пухов свои пятаки за облегчение берет, и, может, поэтому не так много, как при Догадчикове, господа в полицию людей на порку посылают. Недовольны — не больно сечем, ну и провались вы, живодеры!.. А насчет Тулы, если будто на духу, так есть еще, почему рад, что оттуда уехал. Екатерина Ивановна — вот чьего милого лица не может забыть. Генеральше Авроре совет да любовь со Шванбахом! А Екатерина Ивановна как живая перед ним. Сколько дам в Луках, а ни одна по сердцу не пришлась, хотя и красивые есть, как предводительша или почтмейстерша… Но что делают, о чем думают, что слышишь о них и от них? Щеголяют уборами, сплетничают, хвастаются, мужей на взятки подбивают… «Нет, слава богу, что как холостяк да калека могу держаться от них подальше…»

В нескольких «благородных домах» городничий бывал гостем по семейным и церковным праздникам, но у себя, как завел сначала, принимал одних мужчин и только четыре раза в год: на именины свои и дядины, на пасху и рождество. Четыре раза давал обед и после передышки по своим же диванам — вечер с картами и ужином. Тут уж кормил, как вкусней умела сготовить Ненила, и поил лучшими винами. И то, что собирались без жен, очень нравилось гостям: врали бог знает что, никто не одергивал за рукава и фалды.

Да, холостяком ему здесь жить было легче. Конечно, ежели бы такую жену, как Сонечка, Маша или Екатерина Ивановна… А не послала судьба одну из них, так не жениться же с горя на ком попадя…

После молотьбы в Луки прибыл дяденька и за ним — возы продовольствия под присмотром Аксиньи. Заперли наглухо окна, заткнули паклей щели рам. Затрещали в печках поленья, зашелестели по вечерам листы книг и газет. Опять Семен Степанович волновался о шведской войне — скоро год, как наши топчутся на тех же местах, а успеха решительного нету.

В начале декабря наконец-то сообщили, что вся Финляндия занята нами. Но шведы, вишь, мира не просят…

Промелькнули святки с приемом гостей, встретили донским игристым новый, 1809 год. Вскоре после праздников дяденька сказал:

— А что скажешь, Сережа, если съезжу к Алексею Ивановичу? Вижу по «Ведомостям», что под ногами у вояк толкаться не буду, а он в письме зовет, грозится, что не увидимся, раз хворать начал.

— Конечно, поезжайте. И Федю моего для услуг возьмите.

Последнее сказал потому, что теперь дяденьке услуживала одна Аксинья, а в дорогу с бабой не поедешь.

Назавтра Семен Степанович начал сборы. По просьбе племянника заказал новый дворянский мундир, зеленый с красным воротником. Старый-то, драгунский, уже не влезал, а нельзя же отставному полковнику в кафтане домашнем в обществе являться. Осмотрел кибитку, приказал заново обить верх кожей и полозья железом.

В канун отъезда, за последней трубкой, дяденька сказал:

— Посмотрю, много ли Петербург переменился. Не бывал ведь под тридцать лет, как в корпус вас возил… Бумаги на землю и про крестьян — купчие и ревизские сказки — под кроватью в железном ящике; вот ключ возьми, там же деньги порядочные…

— Их бы с собой взяли, — предложил Сергей Васильевич. — Подарки Алексею Ивановичу с супругой в Петербурге купите.

— Взял, сколько надобно, — ответил Семен Степанович. — Да вот еще: ежели со мной что случится, ты, братец, об Аксинье озаботься. Я ей вольную не раз предлагал, так отказывается да плачет еще, дура, как про смерть свою заговорю.

— Обещаю, дяденька. Но прошу вас себя беречь. Не одной Аксинье нужны… Ведь как некогда ради нас в отставку пошли, так и я, хоть отчасти, в городничие-то…

Семен Степанович разогнал рукой табачный дым, посмотрел на крестника внимательно, спросил:

— Правда?.. — Встал, прошелся по горнице за его спиной и сказал из темного конца: — Вот ради таких минут, Сережа, жить и стоит… — Подошел сзади, поцеловал в затылок, прижал к себе крепко. — Сиди, сиди… Уж, конечно, я возвращусь, ежели шведы набега на Выборг не учинят и нас с Алешей в полон не захватят…

Дяденька уехал с Кузьмой и Федором, а помогать Сергею Васильевичу одеваться стал приходить Филя, как бывало давным-давно. Он же научился подталкивать в поясницу своего былого питомца, когда садился на коня. Не отказаться же от езды до возвращения Феди!

Через недели три пришло письмо, в котором Семен Степанович сообщал, что доехал хорошо, принят по-родственному и гостится ему славно.

Вечером Сергей Васильевич сидел за книгой у остывшего самовара. Ненила уже ушла в свой флигель, и Филе было сказано до утра не беспокоиться: городничий ходил сегодня на деревяшке. Дверь скрипнула, у притолоки встала Аксинья.

— А не пишут они, когда ж обратно? — спросила она потупясь.

— Нет. Ведь письмо послано вскоре, как туда приехали.

— Оно так, а все срок бы могли назначить…

«А ты бы дни считала?» — сочувственно подумал Непейцын. И спросил:

— Хочешь, я тебе, что пишет дяденька, почитаю?

— Как не хотеть, батюшка, — ответила Аксинья, и даже при слабом свете двух свечей стало видно, что покраснела.

Сергей Васильевич читал днем дяденькино письмо всем домочадцам. Тогда Аксинья тоже слушала и так же краснела, когда дошло до поклонов и среди них ей поименно. Теперь Сергей Васильевич прочел все снова и когда посмотрел на нее, то увидел, что на подпертой ладонью румяной щеке блестят слезы.

— Ну что ты? Все же хорошо, — сказал он смущенно.

— Хорошо, да когда ж обратно-то? — обронила она и вышла.

«Сыскал-таки дяденька родное женское сердце, — подумал Сергей Васильевич. — А я?.. Где моя Аксинья?»

В субботу городничий решил проведать Моргуна. Выехал после занятий в правлении и раннего обеда, чтобы, особенно не торопясь, к темноте добраться до Ступина. Но проехал верст десять, и повалил густой снег. Да ветер еще бил им в лицо, раздувал епанчу. Своим коленом прижимал одну ее полу к седлу, но деревяшка на рыси ходила ходуном, и эта пола отлетала. Ветер забирался под нее, лез за мундир. Пришлось перейти на шаг. Снег сыпал все гуще. Совсем как в проклятое утро дуэли Осипа, когда ждал у кибитки.

Впереди раздался топот копыт. Сквозь летящий снег проступили контуры ехавшего навстречу всадника. Когда поравнялись, Непейцын рассмотрел чекмень, отороченный лисой, казачью шапку, надвинутую на брови, усы, прищуренные глаза, крепкую руку, принявшую к поясу поводья донского с оленьей шеей и вислым задом коня.

«Псарь господский, а может, и помещик-охотник», — подумал Сергей Васильевич. Вдруг стук копыт раздался сзади. Его нагоняли. «А у меня и оружия нет, нагайка одна».

Всадник был уже рядом.

— Господин Непейцын? — спросил он, учтиво приподняв шапку. Лицо приятное — мужественное, открытое.

— Да… А вы кто ж такой?

— Вы меня не признаете: больно давно не виделись.

— А как же вы меня прознали?

— Вы лицо известное. Но, верно, и меня вспомните, коль назовусь.

— Так называйтесь же.

— Гришку, кучерова сына, помните?

— Гришку? Как вы сказали?.. — переспросил Сергей Васильевич.

— Ну да. Которого маменька ваша сродственнице подарила, а вы еще просили, чтоб с маткой его не разлучали. Аль забыли?..

— Да неужто Гришка? Вот встреча! — поразился Непейцын. — Но встанем так, чтоб снегом не слепило, друг на друга посмотрим.

— И то, — согласился Гришка.

Они отъехали на обочину, встали рядом, спиной к снегопаду.

— Ты в Луки?

— Туда.

— Так поеду и я обратно. Того гляди, с дороги собьешься. А в Луках ко мне заедешь, поговорим, угощу честь честью.

— Спасибо. — сказал Гришка. — Были дитёй просты, так, видно, и остались. Но заехать нонче никак не сумею: послан от своего господина и чтоб сряду обратно. А уж много просрочил. Вот ежели повернете, то можно и рассказать. Про вашу милость я, почитай, все знаю.