Крылья богов - Марьяна Ярош

— Разрешите удалиться? У меня есть служебные обязанности… да и экипаж волнуется…

— Куда собрался, ты кого здесь решил обмануть? Я запрещаю тебе приближаться к госпиталю, — голос Советника замораживал и вызывал невольную дрожь. — Забудь про неё. Она не для тебя…

Он ещё что-то говорил, то угрожая, то обещая новые планеты, то взывая к моему разуму. А в крови взрывались фонтанами адреналиновые снаряды… Моя!!! Моя!!! Моя!!! И ничья больше…

… Советник испытывал моё терпение ещё очень долгое время. Поэтому, когда я появился в госпитале, там оставался только механик с айдорской яхты, проливающий слёзы над куполом стазис камеры… Странно было видеть плачущего мужчину. Драгнайры не позволяют себе таких эмоций, тем более, в присутствии посторонних. Он проводил пальцами по толстому стеклу, как будто надеялся, что сестра почувствует его прикосновение. Он не сводил глаз с лица Лисисайи, надеясь увидеть там хоть признак того, что она жива, или ей стало хотя бы легче. Он практически лежал на куполе камеры, обнимая стекло и бессвязно шепча её имя. Если бы я не знал, что эльф родной брат моей листани, подумал бы, что это убивается безутешный возлюбленный. А он замирал на мгновенье, с тоской всматриваясь сквозь стекло и снова, и снова звал Лиссисайю по имени.

Жалкие подобия великих богов, как они могут жить, испытывая постоянно столь сильные эмоции?

Заметив меня, Серхай Раниэль втянул воздух с такой силой, что затрепетали тонкие ноздри на породистом лице.

— Доволен, драгнайр? У меня всего одна сестра и ту вы изувечили… Что вам от нас всех нужно? Чего вам не хватает у себя? Вы столько лет сидели в своей клятой империи, зачем вы выползли в этот раз? — слова давались ему с трудом, голос хрипел, но не понять смысл было невозможно. — Пришёл полюбоваться на дело рук своих? Смотри, любуйся! Один урод уже пытался сделать её своей… Только так далеко не заходил… Скажи мне, драгнайр, зачем она тебе? Она не пара тебе… У неё будет другой мужчина, который будет её носить на руках и купать в шелках… Она достойна лучшего… Оставь её, сними с неё своё клеймо, свой браслет… ей он абсолютно ни к чему… Она нахлебалась в своей жизни достаточно горя, пожалей её, дракон.

К концу своей речи, эльф уже шептал, с тоской глядя на меня. Хотя, скорее всего, понимал, что я не отступлюсь так просто. Только бы отчаяние не толкнуло его на необдуманные поступки. Надо бы немного охладить его пыл.

— Ты отдаёшь себе отчёт, эльфик, кому и что говоришь? Иди, отдохни, здесь тебе делать нечего. Ничего с твоей сестрой не случится. Всё под контролем.

— Уже случилось! — похоже, он был на грани истерики.

— Убирайссся на сссвою яхххту, ссс ней всё будет в порррядке! — что ж за настырные людишки, эти вольные торговцы! Всё им неймётся. Не буду же я рассказывать ему, что и сам хочу посидеть рядом с моей девочкой.

— Да пошёл ты…, - а вот этого я уже не ожидал. Драгнайров боится вся обитаемая Галактика — не зря мы тысячелетиями поддерживали именно такой имидж. Но ни времени, ни желания разбираться с эльфом не было, поэтому еле сдерживая себя, выставил его из госпиталя и приказал дежурному отправить на яхту.

Едва ушёл айдорский механик, приказал кораблю заблокировать все входы в госпиталь и бросился к капсуле стазис регенератора.

И только подойдя поближе понял, почему так плакал Серхай Раниэль. Приборы показывали, что организм функционирует нормально, но визуально не было видно никаких сдвигов в состоянии Лиссисайи. Не поднималась от дыхания грудь. А сама она была абсолютно неподвижна… Сквозь тонкую белоснежную кожу просвечивали голубые венки, веки и губы были синеватого оттенка.

Хотелось раскрыть крылья и обнять её всю, защищая от боли и невзгод. Хотелось дышать всю жизнь только ею, спрятав её от всего, что может принести ей хоть маленькую боль.

Великая мать, за что ей такие испытания? Чем она провинилась перед своими богами? Спаси её, прошу, хватит ей испытаний! Неужели и мои боги дали мне листани, чтобы посмеяться. Слишком везучим и беззаботным я был всю свою жизнь.

Боги Драгнайра! Великая мать! Я готов понести любое другое наказание, лишь бы она жила…

… И тишина.

Боги редко говорят со своими детьми, предпочитая карать или миловать молча.

А я начал действовать самостоятельно. Проверив ещё раз показания приборов, сверил со стандартными человеческими показателями. Не найдя отклонений от нормы, отключил сигнализацию, а затем открыл саму камеру.

Руки мелко дрожали, так хотелось прикоснуться к листани. Очертить контур лица, провести кончиками пальцев по губам, поцеловать закрытые глаза, прижать к себе тонкую фигурку, зарыться в роскошные волосы. Даже то, что осталось от некогда роскошной гривы, было просто великолепно. Долгое время я так и стоял, раздираемый сомнениями в правильности своего поступка, но уже не мог остановиться. Подхватив лёгкое тело на руки, сел в кресло и начал укачивать мою девочку. Она стонала в забытьи от боли, а я шептал ей на ухо о своей любви. О её красоте, о милости богов, сделавших мне такой подарок. Дышал и не мог ею надышаться. Хрупкое тело в моих руках было столь притягательным, что хотелось не выпускать его из рук целую вечность.

Листани непрерывно дрожала, лоб её покрывала испарина, сердце стучало в бешеном ритме, она стонала, тихо и пронзительно. А моё сердце обливалось кровью.

Я знал, что моё время истекает, что его уже практически нет, но не мог упустить ни секунды из отпущенного мне.

Когда я снова уложил человечку в стазис камеру и вышел коридор госпиталя, навстречу мне поднялся врач. Раб, купленный ещё моим отцом, долгие годы преданно служил нашей семье верой и правдой. Подойдя совсем близко, он втянул воздух, улыбнулся и тихо сказал:

— Господин, тебе нужно сменить одежду, ты пахнешь человечкой…

Отдав приказ никого не впускать мез моего разрешения, отправился заниматься насущными проблемами.

… Чужие люди на корабле — это всегда масса лишних забот. Когда с неотложными делами было завершено, собрался было отдохнуть, но не смог заставить себя сидеть в четырёх стенах каюты. Я метался, как дикий зверь в клетке, не находя покоя. Страх за листани разъедал моё сердце ядовитой кислотой. А вдруг советник уже рядом с нею? Я искал себе всяческие оправдания и не находил, но ноги сами несли меня к госпиталю…

На моё счастье, у стазис камеры дежурил доктор. Доложив о том, что в состоянии человечки изменений не зафиксировано, он прокашлявшись, шёпотом добавил:

— Господин, будь осторожен, Советник страшен во гневе… Мы уже восстанавливали сегодня его личного раба…

— А почему я не знаю, что происходит на моём корабле?

— Нам приказали молчать и не тревожить тебя по пустякам, господин.

О! Господин Советник! Уж не Повелителем вы себя вообразили? Можете позволить себе и Уклад нарушить, и Устав… А что будет дальше?

Необходимо поговорить с отцом, не нравится мне всё это. Но только после того, как проведаю мою листани. А меня тут же начал точить червячок сомнения: неужели я променял свой долг на человеческую женщину? Как бы она не была хороша, долг перед империей превыше всего. Тем более, она под наблюдением приборов и верного раба. Но сердце, вдруг так некстати заявившее о своём существовании, говорило обратное. Но негоже истинному дракону слушать своё сердце.

Разговор с главой дома Кирхья Орой не принес ни покоя, ни удовлетворения. В империи было неспокойно и что-то затевалось, но отец был слишком далёк от политики и не мог посоветовать ничего дельного. Лишь попросил быть предельно осторожным в отношении Советника.

Отпустив доктора, отключив внешнюю связь и предупредив вахтенных о том, что отдыхаю, заперся в госпитале.

Даже сквозь толстое стекло камеры было видно, что листани очень больно. Она дрожала мелкой дрожью. Было жалко смотреть на её мучения. Раб сказал, что несколько раз применял препараты для снятия боли, но облегчение наступало на слишком короткий промежуток времени.

Взяв Лисисайю на руки, удивился тому, какие ледяные у неё руки. Она дрожала, оказывается не от боли, а от холода. Завернул по самую макушку в принёсённое рабом меховое одеяло, прижал к себе и снова начал потихоньку укачивать…

Так и уснул, прижимая к себе своё сокровище. И впервые за великое множество лет мне снились яркие тёплые сны. Снилась мама, молодая и красивая. Она смеялась и обнимала меня, уговаривая не расстраиваться оттого, что не получается летать, как отец. Её волосы пахли ветром и цветами. А руки были самыми добрыми в мире. Отец молча наблюдет за нами и улыбается краешком губ. Я же купаюсь в их любви, как цветы купаются в лучах дневного светила. И так легко мне и спокойно, что кажется, будто я уже забыл эти ощущения. Или никогда не знал их….

Проснулся я оттого, что листани начала вырываться из мехового кокона, в котором я пытался её согреть. Все попытки освободиться сопровождались глухими стонами, в конце концов закончившись глубоким обмороком.