Сибирь 2028. Армагеддон - Андрей Орлов

– Ладно, Климентий, будем считать, что рыбалка состоялась, – подобревшим голосом возвестил мэр. – Пусть твои добродетельные христиане отгонят машину в гараж, а с этими двумя мы еще разберемся. Мы у них настойчиво поинтересуемся, какую банду они изволят представлять и с чем связано такое беспрецедентное нахальство с их стороны. Ох, не нравится мне в последнее время активность Сильвиуса – похоже, ему все мало… А девонька-то ничего, да? – Виктор Филимонович с любопытством вытянул худую шейку, поводил носом в опасной близости от бледной мордашки Ольги, которую чуть не вырвало, и хищно оскалился. – Прикажи своим людям, Климентий, не распечатывать раньше времени их «банк спермы» – похоже, эта голуба мне приглянулась, сам разберусь…

Мы не местные! – чуть не взорвался я. – Мы не работаем на Сильвиуса! Куда ты лезешь, старый развратник?! Но отвращение Ольги в этот момент достигло апогея. Она отшатнулась, издав клокочущий звук – и, Боже правый, почему не уследили?! – упругий кулачок сорвался с места, прочертил дугу и вонзился Виктору Филимоновичу под дых! Того отбросило – он был хоть жилист, но худ, и ростом не вышел. Он шмякнулся костлявой задницей о землю, ударился затылком о бетонную плиту, оторопело хлопал глазами. Онемели «прихожане» – им и в голову не могло прийти, что можно надругаться с таким цинизмом над их руководством! Ахнул отец Климентий, выплюнул слово, не принятое в приличных церковных кругах, резко повернулся, схватил Ольгу за шиворот. И тут я совершил еще одну важную и ответственную ошибку. Автоматчики стояли в стороне. Ничто не мешало мне резко повернуться и треснуть отцу Климентия по носу! Он снова ахнул, попятился, хватаясь за пострадавший орган. Я ударил еще раз – левой, для симметрии, удар левой поставлен у меня не хуже, чем правой! Рослого говнюка унесло, как ураганом. Очищайся через страдания, засранец! Я схватил за руку ошеломленную Ольгу – еще бы не удивиться, сама ведет себя, как полная дура, так еще и спутник туда же! Но мы и метра не пробежали, как навалилась толпа разъяренных бородачей, принялась нас мутузить, оттаскивать друг от друга. Я яростно сопротивлялся, заехал кому-то в ухо, кому-то по свинячьему рылу. Кричала Ольга, и ее страдания превращали меня в разбушевавшегося цепного пса! Но врагов было слишком много, и уроки «православной физкультуры» их кое-чему научили. Я не справлялся. Меня схватили за руки, растащили их в разные стороны.

– Не убивать этих псов… – хрипел поднимающийся с колен Виктор Филимонович. – Я кому сказал, не убивать… Фрол, отставить… В кутузку их – и пусть там дожидаются своего мучительного часа…

Последнее, что я запомнил, – как меня прикладом ударили по затылку. Именно прикладом, а не кулаком – уж к тридцати пяти годам я научился отличать удар прикладом от удара человеческой конечностью…

Временами сознание отмечалось в теле – были бледные проблески. Меня волокли под локти – долго, по буеракам и канавам, – а чтобы как-то скрасить монотонность и продолжительность этого занятия, били по почкам и голове. Владения у местных православных «баронов», похоже, обширные – вся непосредственно центральная часть к югу от площади Ленина. В сознании запечатлелись усиленные кирпичами блиндажи, извивы колючей проволоки где-то на периферии – у руин бывшего Купеческого собрания. Меня волокли мимо старого ТЮЗа, от которого остались лишь помпезные античные колонны, мимо сквера Героев революции, мимо уцелевшей скульптурной композиции, олицетворяющей городской герб – двух мутантов-хорьков, отбирающих друг у дружки каравай ржаного хлеба… Монументальный «Дом под строкой» – стереть его с лица земли не смогло даже разрушительное землетрясение – взорванный двор, завалившееся, но относительно целое трехэтажное строение во глубине сибирских руд… Трудно сказать, почему оно уцелело, стихия – дело избирательное. Возможно, пристройка к недоделанному дому выполняла техническое назначение. В «приходе» господ Городового и отца Климентия она исполняла роль острога. Над плоской крышей здания возвышались руины новостройки и скелет строительного крана, переломанный в нескольких местах и улегшийся стрелой на верхотуру.

Полезная привычка – даже в состоянии беспамятства подмечать жизненно важные мелочи…

Меня протащили по крыльцу, втолкнули в узкую клетушку, из клетушки – на крутую и в целом сохранившуюся лестницу. Тащили вверх на третий этаж. Я машинально отмечал исполосованные трещинами стены с отвалившейся штукатуркой, свисающие с потолков сопли. Голый коридор, царили сквозняки. Внизу осталась зарешеченная дежурка с бородатой, осоловевшей от недосыпания мордой за столом. Рядом с мордой возвышался самый настоящий компьютер, от которого тянулись провода! Мне кажется, в наше время это лишнее. Впрочем, можно вести бухгалтерию, играть в игры, печатать здравицы на темы благодати Духа Святого…

Меня втолкнули в помещение посреди коридора – предварительно огрев по макушке и больно ткнув под копчик.

– Отдыхай, сын мой, – зловещим басом пророкотал «Санта-Клаус». – Недолго тебе осталось. Мы будем молиться за твое исцеление.

Я пролетел по воздуху полтора метра, треснулся головой о железные нары, и сознание после вспышки и хлопка приказало долго жить…

Очнулся я спустя какое-то время – возможно, и недолгое, с ужасом ощупал голову, обнаружив в ее строении много нового. Болели свежие шишки, огнем пылали ссадины и гематомы. Память вернулась на прежнее место, и я завыл от безысходности. Принялся метаться по узкому пространству, игнорируя боль в суставах. Крохотная камера с ободранными, некогда окрашенными стенами. Ни одного окна. Дверь наполовину сварена из стальных листов, а верхняя часть – решетка, в прутья которой можно вцепиться и выть от тоски. Источника освещения в камере не было, но в коридоре горела тусклая лампа – она освещала и мою каморку. Стены растрескались, покоробились, при желании их можно было разбить кувалдой. Но не кулаками же! Впрочем, я провел эксперимент, саданув в сердцах по стене. Результата не было, кроме лютой боли в костяшках, известки на физиономии и дополнительной душевной травмы. Я подскочил к двери, потряс ее, припал к решетке. Коридор был пуст – во всяком случае, на пару метров слева и справа. Дальше я не видел, поскольку перископным зрением не обладал. Звать на помощь, видимо, не стоило. «Недолго тебе осталось. Мы будем молиться за твое исцеление». Вероятно, мне осталось даже меньше, чем я думал! Я метнулся к нарам, скрипя зубами от всепоглощающей злости, обхватил их обеими руками, принялся раскачивать и тянуть вверх. Мощная стальная штуковина, сваренная из уголков и увенчанная ложем из прогнивших досок – у меня бы хватило сил, чтобы использовать ее в качестве тарана и пробить решетку…

Но я переоценил свои возможности. Я не мог оторвать эту штуку от пола, а вот растянуть сухожилия и выломать ключицы – пожалуйста. Тюремная шконка была прикручена ржавыми мощными болтами к стальным пластинам, вмурованным в пол. Не зубами же их отвинчивать… Устав от бесполезной работы, я рухнул на холодные нары и принялся ощупывать свои одежды. Всё мое оставалось на мне, но вещи изъяли до последней женской шпильки для волос, которую я таскал с собой уже больше года и никак не мог найти ей применение. Забрали ножи, пистолет, полезный в хозяйстве перочинный ножик, зажигалку, мои любимые не убиваемые часы! Про рюкзак с автоматом можно и не вспоминать…

Я знал, что люди вроде меня долго не живут, всегда был готов к этому важному событию, но только не сегодня! Когда до моей Маринки остается меньше десяти километров! Я снова метался, рвал окаянную железку. Потом припал к стене, прижал к ней ухо. Из соседней камеры доносился замогильный стон, приправленный отрывистым ворчанием. Тембр голоса незнакомый. Я переметнулся к противоположной стене, прижался к ней. И тут какие-то звуки… Стена осыпалась, в ней шатались кирпичи. Я начал расковыривать ее, сдирая ногти. Вывалился кирпич (какое-никакое, а оружие), остальные держались, сколько я ни усердствовал. Я сунул ухо в получившееся отверстие. Звуки сделались отчетливее, я разобрал что-то знакомое – хотя от «объекта» меня отделял еще не один ряд кирпичей. Скрипели и трещали нары в соседней камере, вполголоса выражалась женщина…

– Эй, ты чего ругаешься? – сказал я в дырку.

Нары перестали скрипеть, потом взвыли, когда Ольга подскочила с них. Она недоверчиво ощупывала стену, гадала, не померещился ли ей этот голос.

– Это я, – сказал я. – Не радио, не Христос за стенкой. Чего ругаешься, говорю?

– А что мне делать, Карнаш? – забормотала Ольга. – Аллилуйю петь о свершившейся благодати?

– Но ты же женщина…

Она отрывисто рассмеялась:

– Я практически мертвая женщина. И ты такой же. И не важно, что я огрела по пузу коротышку – нас бы все равно не выпустили. Тебе еще хорошо, Карнаш – тебя просто убьют. А вот меня… – Она помолчала, видно, представила мерцающий в перспективе праздник животного секса. – О, боже, я просто в шоке, у меня дух захватывает… Кстати, Карнаш, – голос ее немного изменился, – что бы ты ни думал про меня, а я оценила, что ты за меня вступился. Спасибо, ты не такой уж эгоист…