Царские забавы - Евгений Сухов

— Красавица, располагайся здесь, — подтолкнул Иван Васильевич Христиану к пуховым подушкам. — На этих перинах тебе удобно будет да мягонько.

— Спасибо, государь.

— А меня-то не прогонишь, если я к тебе поближе сяду?

— Как же я посмею? — оробела девица.

Царь Иван сел с девицей совсем рядышком. Жаркая оказалась девка, будто печка, так и дышало ее тело теплом, видно, и впрямь сошлась на Христиане весна. Тронул Иван Васильевич пальчики красавицы, а она не отдернула руку, только алых губ коснулась неловкая улыбка.

Царь Иван познает тайну весны.

Платье на девице легкое, каким может быть только ветер, разгуливающий по лугу. Закружит, негодник, опавшие листочки и отнесет ветхий сор куда-нибудь в просеку.

— Ручки какие у тебя мягонькие, Христиана, словно до младенца притронулся.

Государь не торопился, как будто опасался отпугнуть радостное наваждение, которое окутало его легкой дымкой. И подступал Иван не нахраписто, как мужик на гулянье, а словно несмышленый отрок, сидящий на завалинке — хочется приобнять девицу, да боязно, уж больно красива! И, подобно детине, переборовшему в себе робость, государь провел ладонью по ее округлому бедру, все более распаляясь. Христиана сидела не шелохнувшись, а пальцы государя, успевшие поверить в свою безнаказанность, уже скользили под легкое одеяние красавицы и отыскали голое колено, которое было таким же горячим, как жар в печи, и, видно, таким же сдобным, как едва испеченный калач. Государю хотелось согнуться и откусить кусок сладкой сдобы, вот только выбрать бы место понежнее да послаще, а пальцы уже отправились на поиски лакомого кусочка.

Ладонь государя оказалась очень умелой, пальцы не пропускали ни одну ложбинку благодатного тела, исследовали кожу с той тщательностью, с какой рудознатец пытается докопаться до желанной и укромной жилы. Иван Васильевич гладил кожу Христианы с лаской и нежностью. Кожа у девушки была мягкой, как шелк, и такой же гладкой. Вот рука царя скользнула еще выше, вырвав у Христианы легкий вздох, но пальцы натолкнулись на преграду — это был пояс. Осторожно, свободной рукой Иван Васильевич потянул поясок за самый краешек, и путы освободили девицу, сделав ее совсем свободной для любви.

Умелые пальцы государя вернулись назад.

Оставалось познать последнюю тайну весны, и государь был готов к этому. Под чуткой ладонью он почувствовал, как бьется маленькая упругая жилка, отбивая мгновения бытия. И чем назойливее становилась царская длань, тем ближе была разгадка, тем неистовее становился ритм. Иван Васильевич приник к полуоткрытому рту девицы и проглотил ее вздох.

Сейчас девица принадлежала Ивану, а вместе с ней в государя уместилась вся весна.

Государева длань подползала к самому низу и остановилась на плоском девичьем животе, словно отыскала прибежище для того, чтобы продолжить далее необыкновенное путешествие, и стон, который замер на губах девицы, только поторопил познание. Пальцы Ивана Васильевича уже набрались смелости: они то уходили вверх, забредали к упругим девичьим выпуклостям, а то вдруг возвращались вниз, в то место, откуда начинался самый жар, который уже довел Христиану до неистовства. Легкое платье малость задралось, и Иван Васильевич видел бедра девицы с кожей такой белизны, которая могла бы бросить вызов кристаллам соли; и сама Христиана как будто была вылеплена из утреннего снега, который того и гляди мог расплавиться под горячими объятиями государя. Ноги Христианы слегка разведены — теперь она уже не девка, что чуждается воровского прикосновения, а сладострастная баба, спешащая навстречу греху.

— Государь Иван Васильевич, — прошептала Христиана, но этот возглас больше напоминал стон женщины, растревоженной желанием.

Царь Иван не мог оторвать взгляда от крепких и прямых ног, таких же незащищенных, как стволы молоденьких берез, а в самом паху девицы стыдливо прятался темный островок волос. Это было женское начало, где нашел кончину не один отрок.

Сети дьявола были раскинуты так широко, что, споткнувшись, Иван Васильевич угодил в них обеими руками; они были сплетены такими крепкими нитями, что вырваться на свободу не было возможности.

Государь, не в силах более тягаться с искушением, освободил Христиану от легкого платья, и сорочка мятым стыдливым комом упала к царственным стопам.

Множество раз государю доводилось видеть женскую наготу, казалось, его невозможно удивить ни уродством, ни совершенством линий. Приходилось ему видеть девиц огромного роста и совсем малых, познал он молодух, не брезговал старухами. В двенадцать лет он испробовал первую девицу, а в пятнадцать сделался искушенным мужем; не было для него загадок ни в любовной игре, ни в сладостных утехах. Но то, что он увидел сейчас, заставило Ивана усомниться в своей многоопытности. Перед государем была весна, которая налилась соком и готова была подарить себя благородному путнику. Нагнулся Иван, чтобы откусить вишенку в самой середке девичьей груди, но вместо этого приник к ней ртом, подобно несмышленому младенцу, и, стараясь не пролить и капли свежести, выпивал Христиану до основания.

Девушка изнывала от наслаждения, она стонала, кричала под поцелуями Ивана Васильевича и просила только одного:

— Еще! Еще!

А он, опытным искусителем или кровожадным хищником, поднимался все выше и выше, подбираясь к самому горлу Христианы. Вот его рот у самой гортани, еще миг, и крепкие челюсти Ивана Васильевича вопьются в шею девицы, но вместо этого царь припал ртом к ее губам, извлекая из растревоженного нутра колдуньи новый всплеск радости:

— Государь, еще! Еще!

Иван не совладал с собой. Царь срывал с себя одежду с яростью ратоборца совсем не для того, чтобы ринуться в лихой бой, а затем, чтобы отведать веселящего напитка. Золотая парча ликовала вместе с государем, она трещала под его сильными руками, разлеталась во все стороны, будто бы сама собой срывалась с плеч.

Иван Васильевич склонился над Христианой — большой, косматый, он напоминал лешего, выбравшегося из чащи для того, чтобы неволить красу, но вместо звериного рыка из груди вырвалось:

— Хороша ты, Христиана, вот так бы век на тебя и смотрел. Ты на подушку приляг… смелей, девонька, здесь мягонько будет.

Девушка оперлась на руки Ивана, руки его были крепки, а сам государь был огромный и величественный, словно московский Кремль. Иван навалился на Христиану, и она почувствовала тяжесть его крепкого тела, как будто рухнул огромный детинец, придавив девицу под своими обломками.

Но Христиана была жива:

— Как хорошо, государь, как хорошо! Еще, Иван Васильевич. Вот так!

Царь Иван продолжал миловать девушку: он гладил ладонями ее лицо, плечи, движения были осторожны и своей неторопливостью напоминали девичий хоровод. Пальцы не желали пропускать ни одной складочки, ни одной выемки ее тела. Государевы губы старались не отстать и повторяли все то, что проделывали пальцы, и каждое новое прикосновение вырывало из девицы новый стон радости.

— Хорошо, государь, — шептала девушка, — хорошо.

А потом Иван Васильевич мягко вошел в Христиану, но вместо ожидаемого отчаяния услышал крик благодарности.

Христиана извивалась под Иваном верткой ящерицей, в страсти выгибала спину и запрокидывала голову, словно была богиней любви или ее жрицей. Дева, видно, явилась на землю православной Руси из Древнего Рима, чтобы своим искусством подивить самого государя. Иван Васильевич брал Христиану с ожесточенностью, на которую способен был только грозный завоеватель, ворвавшийся победителем в целомудренную обитель инокинь, — с криком, стенаниями, но чем яростнее государь овладевал своей пленницей, тем наслаждение становилось ярче. Вскоре, обессилев, Иван Васильевич распластался на красавице, раскинув в стороны руки. Христиана сумела вытянуть из государя все силы, проделав это с откровенной жадностью, подобно тому, как песок вбирает в себя дождевые потоки.

— Хороша, чертовка, — только и сумел проговорить Иван Васильевич, смахивая со лба обильную испарину. — Со мной такое только по малолетству приключалось… когда иной раз до баб дорывался. А уж как познаешь, так охота пропадала. А ты меня по-новому расшевелила. — Помолчал государь и снова пробасил благодарно: — Давно со мной такого не бывало.

Иван Васильевич с немым восторгом созерцал раскрасневшуюся девицу: румяна, а от этого еще более красива.

Вот еще одна тайна познана.

— Спасибо тебе, государь, — неожиданно произнесла Христиана.

— За что же?

Теперь Иван лежал с девицей рядом, и Христиана удобно положила голову ему на грудь, слушая биения государева сердца.

— За благодать, что мне доставил.

— При дворе желаешь остаться? Боярыней могу сделать. У меня в дружине такие молодцы, что любая баба за честь бы посчитала рядышком с ними быть.