Провинция (сборник) - Павел Бессонов

Там было человек тридцать, в основном парней, но и девушки были тоже.

– Идём сюда. Потеснись, братва! – и Севка усадил Людку на доску, уложенную на два низких бочонка из-под краски, перед широким столом с изрезанной и избитой крышкой из толстой фанеры. На столе был хаос из бутылок, банок пива, закуси на тарелках «Общепита» и кусках газеты. На них не обратили внимание потому, что все глазели на белёсого парня с микрофоном, изображавшего ведущего, не скупившегося на матерщину. Все были подпиты.

– Счас и мы вольёмся. – Севка, потянувшись, подцепил бутылку портвейна и, открыв пробку, передал Людке:

– Хлебни, а то неинтересно будет.

Людка хлебнула противную жидкость дешёвки и тут же половину выплюнула на пол. Пол был загажен бумажками от конфет, плевками жвачки. Вообще он представлял не очень ровно утрамбованный земляной отсып подвала котельной Две лампочки без абажуров освещали как сидевших за столом, так и расположившихся поодаль на остатках старой мебели, каких-то диванах с промятыми и порванными покрытиями, без ножек. Чёрные рваные тени от людей мрачно бродили по стенам грубой кирпичной кладки. Впрочем, для главных актёров, гитариста и саксофониста, были предоставлены стулья. Имелся даже барабан, стоящий рядом с музыкантами, но, слава богу, не было барабанщика. На свободном месте танцевало несколько пар и одиночек. Ничего похожего на собрание клуба по интересам, как информировал Севка, не наблюдалось. Как всегда бывает в компаниях, где собралось более шести человек, разговоры после выпивки идут в группах между тремя-двумя, о своём. С чего начиналась встреча, было неясно и Людка спросила об этом Севку, который хоть и хлебнул пойла, был почти адекватен.

– Это четвёртый курс гуляет. Сдали на бакалавра – есть повод.

Резкий звук ударов по железу немного утихомирил народ.

– Делегация от нацболов. Хотят нас в свою секту втянуть, большевики дикие.

– Откуда они?

– Основной контингент у них с завода. Так, подсобники, ученики. Играют в политику. Кто-то их подкармливает. Форма у них, ботинки армейские. Бритые наголо.

– И за что борются?

– За чистоту российской расы. Кавказцев громят на рынках. Ты, кстати, не с Кавказа?

– Я издалека…

Стук по трубе и грохот от ударов в двери наверху заставил подняться нескольких парней, сидевших во главе стола, и они полезли вверх по лестнице. Остальные, впрочем, продолжали своё.

Грохоча ботинками, не сошли – скатились два парня в чёрных рубашках. У одного в обеих руках было по бутылке водки, другой нёс магнитолу.

Первый, протиснувшись к столу, поставил бутылки, второй, оглядевшись, нашёл розетку, и магнитола загрохотала музыкой и словами в ритме марша.

– Смирно! – заорал что есть силы первый. – Слушайте все! Это наш боевой гимн. Под него будем громить всех черножопых в Питере и его окрестностях!

Смирно не получилось, все галдели, как хотели, пытаясь переорать теперь уже магнитолу. Бритоголовый скинул пробку водочной бутылки, щедро разлил содержимое по ближайшим стаканам на столе.

– За Россию! И пусть сгинут все черножопые из Питера!

Кто-то поднял стаканы, кто-то не обратил внимания. Сам бритый выпил до дна без сомнений и оглядел пустым взглядом сидящих. Его взгляд выхватил смуглый черноглазый облик Людки. Прорываясь сквозь толпу вокруг стола, добрался до Севки и Людки.

– А ты что притихла?

Не обращая внимание на Севку, попытавшегося прикрыть Людку, он потянул её из-за стола. – Пойдём, расскажешь, как там у вас в Чечне…

Сопротивление было бесполезно, говорить что-то тоже. Людка проволоклась за бритоголовым здоровяком несколько шагов.

– Ну, и куда теперь меня? – Людка видела, как Севка перебегал от одной группы к другой. Наверное, собирал помощь.

– А вот куда. Посидим, потолкуем… Давай сюда!

Несколько засаленных матрасов валялось у стены, и туда поволок её парень.

– Присядем… Тут мягко, хорошо… Не бойся, не обижу…

Дёрнув Людку за руку, принудил сесть на эти тряпки, а сам упал рядом на колени и сразу полез ей под свитер, пытаясь расстегнуть солдатский пояс джинсов. Людка молчала, изворачиваясь, чтобы вытащить ногу из-под туши парня, сосредоточившегося на поясе. Она уже видела какое-то движение студентов с Сёвкой в её сторону, но всё это было медленно, как в каком-то мультике. Нога наконец вывернулась, и Людка, изогнувшись, дотянулась до туфли, старой туфли с высоким каблуком, надетой для этого праздника. Лицо парня, мокрое от пота, было рядом с её лицом, он то ли говорил, то ли просто перебирал губами. Боясь выпустить туфлю одной рукой, она развернула её каблуком от себя, откинувшись, тычком ударила в ненавистное лицо. Её спортивная ловкость не подвела. Кровь брызнула из-под каблука ей на руку, Ей показалось – из глаза парня, и он взвыл, схватившись за глаз. «Сука, падла, убью…»

Не выпуская туфлю, Людка выползла из-под крутившегося от боли вопящего тела и отбежала к кучке студентов. Парень выл, и второй уже поднимал его, затравленно оглядываясь на окруживших.

– Пошли, Василь! В поликлинику надо!

Приложив к щеке окровавленный лоскут, парень продолжал угрожать:

– Мы вернёмся с парнями в ваш свинюшник! Интеллигенты!

Как бы сам собой вечер выпускников окончился. Людка надела туфлю, и в шоке, поддерживаемая Сёвкой, выбралась на улицу вместе со всеми…

Этот инцидент с нацболами в общаге обсуждали недолго. Мести не последовало… Севка сообщил Людке:

– Видел твоего «крестника». Глаз у него цел. Шрам около носа приличный. У них это модно, как знак отличия!

Несколько дней Людка не звонит Николаю. Главное не в нём. Он никуда не денется. Главное в бабке, тётке этой. Её надо приручить. Псковским мёдом? Вряд ли… Вот лекарство сверхновое найти для неё – другое дело.

Людка вспоминает ещё одну землячку, соседку по посёлку, давно уже уехавшую в Петербург и «зацепившуюся» там. Она намного старше Людки, конечно, но с ней стоит встретиться потому, что закончила она фармацевтический институт, и работает чуть ли не в аптекоуправлении города.

Людка находит записной книжке адрес Веры Сухотиной и её телефон. Вера, конечно, уже не Сухотина, давно замужем, но это неважно.

От дежурного по общаге вечером Люда дозванивается наконец до землячки. После пяти гудков недовольный мужской голос: «Слушаю…» Самым милым, самым нежным тоном спросила Веру Васильевну. «Верка, тебя. Баба какая-то» и такой же недовольный женский голос: «Ну, кто это?»

Правда, узнав, что это соседка с посёлка, вспомнила Вера Васильевна смуглую черноглазую девочку, и переменила тон. Минут десять она расспрашивала, как Людмила оказалась в Петербурге, как её дела, и сама предложила встретиться, поговорить подробнее.

– Расскажешь, как там у нас… Приезжай на той неделе. благоверный мой во второй смене будет работать».

Район, где жила Вера, застроен угрюмыми многоэтажками, тесно поставленными друг к другу Узкие дворы-колодцы, редкие скверики с чахлою зеленью.

Вера жила на пятом этаже дома, ещё не оборудованного лифтом. Людмила ползла с подарками в руках по изглоданным ступенькам узкой лестницы, вспоминая пусть не новые, но широкие каменные плиты лестницы в доме на Малой Конюшенной.

В маленькой кухне с высоким потолком, похожей от этого на камеру-одиночку, узкое окно выходило на двор. Глянув случайно в окно, Людка увидела чуть ли не рядом такое же окно соседнего дома.

– Людка, не узнала бы тебя ни за что на улице! Красивая ты, аж жуть!

Белобрысый пацан заглянул в дверь кухни, сказал «здравствуйте» и юркнул обратно.

– Мой питерец. В школу пойдёт в следующем году. Уйму денег надо! Не то, что в моё время…

Людмила тоже вряд ли бы узнала в этой неухоженной располневшей тётке соседскую девушку Верку, приезжавшую на каникулы в посёлок, одетую по той моде в мини-юбку и тонкий свитер.

Они расположились на кухне. Людка выложила купленные бананы и конфеты. Вера достала из холодильника колбасу, сыр, банку маринованных огурчиков. Помедлив, поставила на стол стеклянную банку из-под химикатов с прозрачной жидкостью.

– По случаю встречи надо отметить. Удивляешься, что это? Чистый медицинский, иногда принимаю. Мой благоверный магазинную водку хлещет.

Выпили, разбавляя водой из бутылки, по рюмке.

– Ну, давай, рассказывай, как там у нас?..

Людмила вспоминала новости годичной давности, и то, о чём написала мать в последних письмах. Одногодки Верки повыходили замуж, поженились. Кое-кто уже развёлся. Парни сбежали в большие города на заработки, в нефтяные районы, кто куда. Людмила их не очень знала, но вспоминала добросовестно.

Выпили по второй, и Верка уже жаловалась на жизнь в Питере, дороговизну, на пьянки мужа.

– А ты, Людка, думаешь зацепиться здесь? Я вот зацепилась, а до сих пор не знаю, лучше это или хуже. Чужие мы здесь. Мой Виктор тоже из лимитчиков, квартира эта случайно досталась ему, бабку он одну обхаживал года три, пока не скопытилась. Она на него хату записала. Это ещё до нашего с ним знакомства.