Ускоряющийся - Михаил Рашевский

Не учёл сыплющиеся сверху горящую пыль и пепел. Раскалённые и порой ещё горящие кусочки древесины, бумаги и даже паутины сыпались вниз дождём. Одно такое непонятно что упало прямо на запястье, ожгло.

Не учёл и отсутствие кислорода. Те небольшие запасы воздуха, что были внутри, поглотились зарождающимся и разгоревшимся пожаром. А врывающийся в щели и в разбитое окно воздух первым делом устремлялся туда, где его ждали с распростёртыми объятьями — к огню. Потому, провалявшись несколько секунд в ступоре, откашлявшись, Дима ощутил, что ему просто нечем дышать.

Всё это вот совокупно набатом хлопнуло парня по макушке: попался! Сам прыгнул в свою погибель. Тут же, моментом, забылась и цель, зачем вообще он сюда полез. Первоочередная задача чётко встала перед глазами: выжить! Любой ценой! Это даже не цель, это инстинкт! Инстинкт выживания.

Зародившаяся паника хоть и овладела парнем, но рефлексы подсказали, что делать.

Дима перевернулся на пузо и, мельком взглянув на стены, чтобы определить, где окно и дверь, пополз к двери. Ему до жути не хотелось вставать, тянуться к окну и нырять в серый плотный и ядовитый дым. Уж лучше откроет эту долбанную дверь и выберется из ада, куда сам себя и зашвырнул. В отчаянных ситуациях тело действовало на удивление сноровисто. Несмотря на возникший звон в ушах и лёгкую потерю координации — уже сказывалось вдыхаемая отрава — он безошибочно приполз ко входу. И понял, почему орудующие бревном мужики не могут снести эту, казалось бы, хлипкую преграду.

Дверь изнутри была подпёрта бревном. Причём это бревно к полу было приколочено строительным костылём. Действуя, как укрепляющая распорка, бревно, конечно, многократно усиливало дверь. Дима с ужасом и отчаяньем дёрнул подпорку. Сидит как влитая! Гу-у-у-у-у-уп! Это снаружи опять в дверь грохнули. Ну, мужики, ну, упёртые! Дверь же только дрогнула, а подпорка ещё глубже в пол вклинилась. Нет, не пройти!

Не пройти!

Вот тут Диму и накрыло отчаяние. Загнавший сам себя в ловушку, окружённый ядовитым дымом и пекущим огнём, без шанса на спасение. Есть чему отчаяться. Лихорадочно перебирая локтями и сбивая о пол коленки, он поспешил обратно, повизгивая от ужаса.

«Где окно? Где это чёртово окно? Прочь, прочь отсюда и не сметь больше геройствовать! Куда ты полез? Ты же даже читать не умеешь! О, как охота жить!» — пулемётной очередью промелькнуло у Димы в голове. Дождь из горящей сажи, протуберанцы горького дыма, от которого уже начала кружиться голова, жарища — сверху, паром исходит мокрый шарф. Кр-р-рак! Что-то рвётся на чердаке, раскалывается и выплёвывает снопы искр. По воздуху летят чёрные и пылающие комочки. Дима не сразу признал в них мышей.

Окно призывно светится во мгле. Айтишник ползком подобрался к нему, и, сделав у самого пола глубокий вдох, смешав остатки воздуха с дымом, рывком встал на колени, перевалил верхнюю часть туловища наружу… и застыл. Он видел метушащихся людей, он видел красиво блестящие капли воды, летящие к нему от выплеснутого кем-то ведра, он видел отчаяние в глазах, видать, соседки, стоящей на крыльце дома, её перекошенный в причитаниях рот. И понимал, что всё то, зачем он сюда полез и зачем чуть не угробил свою жизнь, всё ещё внутри. Получается, зря он сюда прыгнул. Зря дышал дымом, зря чуть не погиб.

«Что? Ты? Делаешь?!» — мысленно прокричал он самому себе, но тело не обратило внимание на этот вопль. Глубокий вдох несравненно более чистого воздуха — и голова обратно нырнула вовнутрь.

«Где я видел эту кровать? Быстрей! Быстрей! Не думать! Не причитать! Ага. Вот. Одеяло это — нахрен! Отпусти её, дедуля! Сейчас и до тебя очередь… Твою ж мать, тяжёлая! Ну же! Х-ха! Не дышать! Не дыш… Ху-у-у… Кха-кха-кхаааа! Не дыш… Твою ж… Оп! Давай же, сучка, ой, блин, прости, даваааай! Ещё раз оп! Да за что ты там уцепилась? Ой, прости, бабусь, что я тебя за жопу, но так будет быстрее всего. Оп! Еееесть!»

Дима, надрываясь, стащил сухонькую на вид, но оказавшуюся такой тяжёлой бабку с кровати, в несколько семенящих шагов дотащил до проёма и, надрываясь, вскинул на остатки рамы. Потом, не церемонясь, упёрся руками ей в юбку — и вытолкал тело, не подающее признаков жизни, наружу. Внутри остались только ноги. Толкнув и их, Дима окончательно выпростал бабку во двор. Обернулся назад, чтобы сделать такой же рывок за дедом, но ноги подкосились, в сознании набатом застучало: «Вали наружу быстро!» и предательское, а может и спасительное: «Ты сделал всё, что мог!» Дима с ужасом осознал, что как бы себя ни уговаривал и сколько бы ни надеялся на чудо, но назад он всё же не полезет. «Для этого есть пожарные! — колотилось у него в мозгу. — Они его вытащат! Я и так уже…» Додумать не успел, тело вновь решило за него. Попросту перегнулось наружу через раму, а руки ничуть не задержали, а помогли.

Он свалился на лежащую кулем бабку, скатился по ней в мокрую грязь и уставился в небо. Сбоку от него серое мешалось с голубым — это вырывался дым из горящего дома. Прямо над ним в небо подымались тлеющие ошмётки. И сбоку, медленно приближаясь, летела очередная порция никчёмной здесь воды, такой искрящейся, такой красивой. И такой мокрой. С громким «плюх» она окатила Диму с ног до головы. Сознание дало сбой: Дима не проконтролировал, что нужно выходить из ускорения. Вышлось как-то само.

Звуки, как всегда в первые секунды после замедления, болезненно нахлынули. Крики, вой сирены, очередное «гуп» бревна о дверь, женский многоголосый вопль, чьи-то не в тему указания, хриплый испуганный лай, треск взрывающегося шифера, гул горящей древесины. Особо громко завопила какая-то женщина, ей вторила ещё одна.

Его схватили за руку, рванули, да так сильно, что чуть не потянули мышцы. Потом подхватили за вторую — и облака над головой резвее побежали назад.

— Отзынь, отзынь! — отпустили. Тут же на голову водопадом хлынула холодная вода. Она ослепила, сделала больно исстрадавшейся коже, но отрезвила. Дима оттолкнул вновь схватившие его руки, рванул всё ещё намотанный на него шарф, сдёрнул — и зашёлся в долгом, хриплом кашле. Он сидел, тупо уставившись в грязную землю, кашлял, сплёвывал, а в поле его зрения появлялись и исчезали туфли, кроссовки, ботинки, сапоги. Он смотрел на отражение пожара в набежавшей луже рядом с ногами, а вокруг копошились, стучали его по спине и плечам, что-то кричали в ухо, жали руку. Накинули сверху одеяло, кто-то примчался с полотенцем, женские руки сноровисто стали вытирать его мокрые волосы.

В поле зрения появилась женщина в белом халате, посмотрела зрачки, посветила фонариком, заставила вдохнуть вонючего нашатыря и почему-то приказала дать ему чай. Сама же поспешила к копошащимся рядом людям. Видать там, на широкой лавке, лежала спасённая (спасённая ли?) им бабка. Врач закричала на людей, разгоняя их: