«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...» - Владимир Першанин

Чтобы наладить порядок, Васин договорился со своим начальством. Осужденных с большими сроками — убийц, грабителей, матерых воров, направленных к нам, — мы тут же сажали в вагоны и переправляли в колонии подальше к северу. Знали, что толку от них не будет. А взамен получали «бытовиков», крестьян, воров с небольшими сроками. Они, а особенно мужики из деревень, работали на совесть. Подгонять не приходилось. Знали, что зарабатывают свободу. Земляные и бетонные работы — очень тяжелы. Но стройка продвигалась быстро. И кормили осужденных, по меркам послевоенного времени, неплохо.

Но заключенные есть заключенные! Такой случай припоминаю. В конце рабочего дня собрали на стройзоне, то бишь возле котлована, рабочую смену. Одного человека не досчитываемся. У заключенных круговая порука, молчат. Обыскали все закутки, канавы, щели — пусто. Неужели сбежал? Это же ЧП на всю стройку. Но по каким-то признакам наши оперативники догадывались — здесь не побег. Васин примчался на своем «газике», оглядел строй заключенных, переговорил с бригадирами. Без результата.

— Ах так, зычье недобитое! Всем стоять, пока пропавший не найдется.

Запустил матом в три этажа и укатил. А шеренга заключенных по четыре человека в ряд стоит час, второй. Осень была. Ветер с пылью, холодно. Охранники голодные, злые. Зэки тоже едва на ногах держатся, но молчат. Противоборство — кто кого. Некоторые заключенные, послабее, на землю пытались присесть. Их пинками поднимают. Автоматы и винтовки наготове. В общем, часа три продержались заключенные. Потом паханы незаметно команду дали, выходят двое зэков:

— Мы попробуем найти. Кажись, видели, куда он пошел.

— Ну, идите, — разрешил старший конвоя.

Знает, что никуда они не денутся. С трех грузовиков прожектора все, как днем, освещают. Принесли тело, опустили на землю. В общем, какие-то свои счеты. Убили и мертвеца под камни спрятали, которыми котлован обкладывали. Заставили их труп до лагеря на руках нести. Потом разбирались, кого-то судили, кого-то в другие лагеря перевели. Подобные случаи редкостью были. Хотя несчастных случаев хватало, как и на любой стройке. Кто в котлован свалится, шею сломает. Кто под удар электротока попадет. Концы трудно найти. Я про другое хочу рассказать.

Никогда не думал, что спустя три года мне придется столкнуться со своими бывшими врагами, немцами. Их в 1948–1952 годах работало на строительстве стокилометрового канала «Волго-Дон» большое количество. Сколько — сказать не могу, тогда все засекречивали, но количество военнопленных исчислялось тысячами.

Они содержались отдельно от заключенных, в специальных лагерях. Кто бывал в наших краях, видел поселки, построенные немцами вдоль канала. Добротные дома, с островерхими крышами, аккуратные ограды, асфальт. Названия поселков такие: «Один-Три», «Четыре-Пять», «Шесть-Девять». Это по нумерации шлюзов, возле которых они располагаются. Есть еще поселок Ильевка, все не упомню. Шестьдесят лет прошло, а поселки держатся. Качественно и аккуратно немцы строили.

Мне приходилось с немцами иногда общаться. В 1948–1949 годах, когда создавалась Германская Демократическая Республика (ГДР), многих освобождали. Оставляли работать осужденных за военные преступления: расстрелы советских пленных и мирных жителей, мародерство, насилие.

Они себя несправедливо обиженными считали. Мол, из других стран уже пленных отпустили, а их все держат. Что характерно, виновными себя никто не считал. Мол, была обычная война, а они простые солдаты или офицеры. Немцы словно начисто забыли, что пришли на нашу землю с оружием, чтобы завоевать ее, сделать нас рабами.

Ну ладно, не нравились вам «большевики». Но ведь это не повод наши города бомбить, деревни сжигать, убивать всех подряд. Это объяснить им было невозможно. Общались мы чисто по рабочим вопросам, на другие темы разговаривать запрещалось. Но иногда прорывало. Они по-русски уже неплохо понимали. Бригадиры их с нашивками «КС» (команда самоохраны) кивали, соглашаясь со всем. Они на скорое освобождение надеялись.

А другие? Крепкие, здоровые мужики со злыми глазами. Смотрел я на них и думал, какой опасный у нас был враг. Они и в послевоенные годы побеги совершали, оружие захватывали. Далеко, конечно, не убегали. Ловили их быстро. Но ориентировки о побегах я неоднократно читал. Кстати, не так плохо их кормили. Я, ради любопытства, на листочке записал дневную норму: 400 граммов ржаного хлеба, 100 граммов крупы, 100 граммов рыбы, 20 — растительного масла, 20 — сахара. Под Ленинградом в сорок третьем мы и того часто не получали. Сейчас, спустя много лет, я к немцам спокойно отношусь. Им тоже досталось. Война добра никому не приносит.

Когда стройка закончилась, я с благодарностью за службу и хорошей характеристикой пошел в военизированную пожарную часть № 7, которые входили тогда в систему МВД, и отслужил 32 года. Ушел на пенсию в 1984 году в звании «старший сержант». То, что высоко по службе не продвинулся, — не переживаю. В коллективе меня уважали.

Уж сколько лет прошло, а иногда наведываюсь в свою старую пожарную часть, где мне каждый гвоздь знаком.

С женой, Марией Александровной, прожили с 1950 по 2003 год. Больше полвека. И неплохо прожили. Похоронил ее после тяжелой болезни. Вырастили двух сыновей и дочь. Все трое нормально работают, у всех семьи. Имею четырех внуков, правнуки пошли…

Награды? Орден Отечественной войны, медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией», ну, и послевоенные, за добросовестную службу.

Разведка особого назначения

Мы готовились к штурму. Тоскливо было осознавать, что идут последние недели войны, но этот штурм оборвет жизнь многих из нас. Может, и мою…

Этот рассказ о моем старшем коллеге по перу, журналисте, фронтовике Анатолии Денисовиче Баринове. Он ушел добровольцем на войну, имея бронь, будучи студентом знаменитого Театрального училища имени Щепкина. Он мог учиться, закончить его и работать в тылу по любимой специальности. И тем не менее, Анатолий Баринов сделал свой выбор. Закончив специальные курсы, воевал в одной из дивизий Эстонского национального корпуса.

Он занимался разведкой переднего края противника, изучал передвижение вражеских войск и расположение главных позиций. Участвовал в боях за освобождение Великих Лук, Нарвы, побережья и островов Балтики. Был тяжело контужен, а в холодных болотах под Ленинградом получил болезнь легких, сделавшую его инвалидом и заставившую навсегда распрощаться с театральной сценой. Он стал журналистом, прожил долгую жизнь и не жалеет о своем выборе, сделанном в сорок первом году.

Я родился в 1916 году в селе Терса, Вольского уезда, Саратовской губернии. Отец, как и дед, был потомственным лесничим. Мама — домохозяйка. Детей было трое — я самый младший. Закончив семилетку в городе Балаково, поступил в ФЗУ на отделение судомехаников. Три года работал на волжских пароходах, ходил от Горького до Сталинграда и Астрахани. Хотелось продолжить учебу, и в 1936 году поступил на рабфак при Саратовском педагогическом институте. Учился неплохо, много читал. Особенно любил Толстого, Тургенева, Чехова, Помяловского, Шолохова. Зачитывался произведениями Бориса Лавренева, а фильм «Сорок первый», еще немой, снятый без звука, смотрел несколько раз.

Жили в общежитии. Как успевающий на «хорошо» и «отлично», получал повышенную стипендию — 115 рублей. Сумма для конца тридцатых годов приличная. Обед в студенческой столовой стоил 50 копеек. Булочка со стаканом молока — 12–15 копеек. Экономить мы не умели и, когда деньги подходили к концу, переходили на «диету» — крендель за пять копеек и стакан газировки без сиропа.

Учился я три года, но полученное среднее образование не удовлетворяло меня. После окончания рабфака я поехал в Москву, где поступил в знаменитое Театральное училище имени Щепкина при Академическом Малом театре. До сих пор удивляюсь, как сумел без связей с первого раза поступить в такое знаменитое училище (оно приравнивалось к институту). Помогли хорошие преподаватели в Саратове, Балакове плюс упрямство и огромное желание стать актером.

Война обрушилась внезапно. Только что писали в газетах о дружбе с Германией, а уже немецкие войска взяли Брест и Минск. Нас, студентов, мобилизовали на оборонительные работы. Студенты нашего училища и еще нескольких институтов строили с июля 1941 года укрепления на Десне в Смоленской области.

Работали одни ребята. Рыли противотанковые рвы, траншеи, строили дзоты. Норма — восемь кубических метров земли на человека, как раз от темна до темна и, конечно, без выходных. Ночевали в сараях, палатках, на сене. Утром просыпаешься, а руки часто не разгибаются. Трешь их о росистую холодную траву, начинают отходить. А дружок мой, помню, даже мочился на пальцы — никак не разгибались. Тяжело.