Пастырь из спецназа - Михаил Серегин

– Я ее нашел, поп! – прервал его костолицый. – Не будь меня, она бы еще шестьдесят лет…

– Хватит! – резко остановил его «директор». – Значит, так: на первый раз я тебя, Борис, отпускаю, но в следующий… постарайся не назначать свои встречи параллельно с моими. Иначе так и знай: поступлю по всей строгости закона. Ты меня понял?.. Отпустите их, парни, – устало махнул рукой «директор».

Обе машины уже давно уехали, а отец Василий и костолицый так и сидели в снегу один напротив другого. Явная опасность, которую они только что пережили вместе, сблизила их, и оба это чувствовали. – Ты зачем врал? – не глядя костолицему в глаза, спросил отец Василий.

– Ты радуйся, что жив остался, – совершенно так же не глядя священнику в глаза, ответил костолицый.

– Каждый день за это господа благодарю, – без тени иронии сказал отец Василий, как вдруг его осенило: – Так это что – твои дружки были?

– Можно и так сказать, – усмехнулся костолицый.

– Неласково они с тобой обошлись.

– Дорожки наши разбежались… в разные стороны, – встал наконец со снега костолицый и, чтобы согреться, сделал несколько резких движений руками. – Эх! Испортил ты мне, поп, всю малину! Вот они где у меня были бы, если б не ты! – сжал он кулак.

– Ты своих друзей тоже не жалуешь, как я посмотрю, – покачал головой священник.

– А! Какие они друзья?! Кидалы они, а не друзья! – с болью произнес костолицый. – И главное, только хотел им счет выставить, а тут ты! Принесла тебя нелегкая…

– Ладно, извини, что помешал… я думал, ты стрелять будешь, – признал свой промах священник. – Как тогда, в меня…

– Когда это я в тебя стрелял? – оторопел костолицый.

– На охоте, вот когда! Думаешь, я не понял, кто БТР поджег?

– Я?! БТР?! – выпучил глаза костолицый и раскатисто захохотал. – Ну, ты даешь, поп! Ну, ты и выдал!

Священник озадаченно принялся ковырять снег тонкой березовой хворостиной. Похоже, что костолицый был абсолютно искренен в своем изумлении, но тогда возникал следующий вопрос: «Если не он, то кто? И если охотились не на священника, то на кого?»

– И в голове такой ерунды не держи, поп, – отсмеявшись, выдохнул костолицый. – Я, может, и грешник, но убивать без нужды никого не стану. Мне бы только мое вернуть, а все остальное пусть горит синим пламенем! – И без всякого перехода спросил: – Вмазать хочешь?

Предложение было совершенно внезапным, но костолицый сказал это настолько просто и безо всяких подтекстов, что священник на миг растерялся. Строить из себя бог весть кого не хотелось, а никакого зла, если честно, он давно на костолицего не держал.

– Не откажусь, – огладил наконец начавшую отрастать бороду отец Василий: до Великого поста время еще было…

– Тогда пошли…

Костолицый провел его чуть в сторону, но только когда он вытащил из сугроба и развязал армейский вещмешок, священник понял, почему при обыске у сектанта вообще ничего не нашли. Все было спрятано здесь: и широкий охотничий нож, и газовый пистолет, и спички, и тушенка, а главное, фляга со спиртом.

Торопиться им было некуда, и отец Василий наломал сухих березовых веток и в пять минут соорудил прямо на снегу небольшой симпатичный костерок.

– Это дело, – похвалил его костолицый. – Я и сам не люблю на ходу…

Он открыл и поставил на огонь две банки с тушенкой, вытащил из целлофанового пакета и обтер две ложки бог весть как оказавшейся у него чистой салфеткой, достал стопочки и аккуратно налил обе доверху.

– Держи, поп, – протянул он священнику одну.

– Премного благодарен, – кивнул отец Василий.

Тихо потрескивали в костре ветки, изредка стреляя маленькими продолговатыми угольками, обтаивал и оседал вокруг кострища снег… Минута за минутой крепчал мороз, но спирт и тушенка делали свое дело, и обоим было тепло и уютно.

– Так эти твои «друзья» что – тоже «Дети Духа»? – поинтересовался отец Василий.

– Даже не знаю, как и сказать, – усмехнулся костолицый.

– Как есть, так и скажи.

– Это верхушка.

– И как же они тебя кинули? – поинтересовался священник.

– Обыкновенно… Договаривались об одном, а теперь вроде как другое выходит…

– И ты решил отомстить?

– Упаси бог! – замахал костолицый руками. – Мне мое вернуть, а больше ничего и не надо.

– Деньги?

– А что еще, поп? Сам посуди: что еще, кроме денег, имеет смысл отвоевывать?

– Кому что. Душу. Судьбу. Жизнь, например…

– Моя душа как была моей, так моей и останется, а жизнь и судьбу я сам себе делаю. – Костолицый подкинул веток в костер. – Этого у меня никто не отберет. Лучше давай еще по одной…

– Нет, Борис, – принимая рюмку, покачал головой священник. – Все не так. И если ты думаешь, что все эти устроенные тобой массовые психозы пройдут тебе даром, ты ошибаешься. На небесах все записано.

– Ой, не надо, поп! – отмахнулся костолицый. – Не надо меня пугать – я не маленький! Можно подумать, ваша церковь никогда этим не грешила! И ничего! Вы, значит, у боженьки в любимчиках так и будете ходить, а мне – расплата? А вот шиш тебе!

– Каждый за свое ответит, Боря, – вздохнул священник. – А до срока кто скажет, что сам без греха?..

– Вот за это давай и выпьем! – рассмеялся костолицый. – Чтобы каждый, значит, за свое ответил!

Они пили стопку за стопкой, закусывая тушенкой и жгучими лепестками уже начавшей подмерзать луковицы, и священник начал испытывать странное, доселе не изведанное чувство. С одной стороны, костолицый так и оставался чужаком – малопонятным, порой циничным, но с другой… он уже не только не видел в костолицем врага; этот сильный и целеустремленный человек начал вызывать в нем и теплые чувства…

Они так и не согласились в главном, но в остальном оказались удивительно похожи… И здесь, у костра разница между ними могла бы показаться вообще несущественной, если бы священник не помнил: только эта самая разница с банальным наименованием «Вера в господа» и спасла его, как человека… Костолицему еще только предстояло созреть до принятия той простой и великой истины, что бог любит человека – свое лучшее, свое главное творение, и отвергающий эту великую любовь отвергает и самого себя, сотворенного им.

Они говорили и говорили: о жизни и женщинах, странах и народах, о религии, разделившей их, и об иконе, столкнувшей их лоб в лоб.

– Да не нужна мне эта икона! – уверял изрядно поддавший костолицый. – Пока ты ее не засветил, она имела для меня смысл, а теперь? Кому я ее сдам? Она уже, поди, и в каталоги попала… Нет, цена ее, конечно, теперь возросла, но и риск тоже учитывать надо… А я неоправданного риска не люблю.

– А разве вся эта затея с сектой – оправданный риск? – не соглашался отец Василий. – По-моему, все, чем ты там занимался, – сплошной Уголовный кодекс!

– Дурак ты, батюшка! – отмахивался костолицый. – Да это же самый чистый бизнес из всех возможных! Ты же в храме работаешь, неужели до сих пор не просек?

– Для меня то, чем я занимаюсь, не бизнес, – покачал головой священник.

– А для меня – бизнес! Особенно теперь, под конец, когда голимая наличка поперла!

– Наличка? Так ты за деньгами сегодня охотился?

Костолицый, сообразив, что сболтнул лишнее, смолк и принялся сосредоточенно ворошить уголья веткой, но не выдержал и досадливо сморщился:

– Да какая разница, за чем я охотился?! Все одно, ты мне подчистую все расчеты сломал! Принесла же дебила нелегкая! Не мог другим маршрутом поехать!

Отец Василий на секунду задумался и вдруг усмехнулся своим мыслям.

– Не вини других, Борис, – сказал он. – Ты знал, что все это кидалово. Ты знал, что это всего лишь бизнес… И какая разница, кого кинули: ты или тебя – все одно правды в этом деле не было и нет…

– Может быть, ты и прав, поп, – после некоторого раздумья согласился костолицый. – Если только правда вообще где-то есть…

Отец Василий опрокинул в себя очередной стопарик и вдруг подумал, что вот оно, предсказание гадалки, сбылось – он делит хлеб со врагом…

Назад они со Стрелкой шли пешком. Своенравная кобыла вела себя, как избалованная молодая жена с целиком подчиненным ее красоте и своенравию муженьком, и упрямо не подпускала к себе подвыпившего хозяина.

Отец Василий поднял руку, чтобы привести «лошадиную силу» в подчинение, но вместо этого вдруг рассмеялся и примирительно хлопнул ее по крупу. Он мог бы подчинить ее своей воле в несколько минут, но внезапно осознал, что не хочет этого делать. Потому что тогда из их со Стрелкой отношений исчезнет что-то гораздо более важное – по крайней мере, для него.

Где-то там, позади, так и остался сидеть у ночного костра в зимнем березовом лесу этот странный, глубоко одинокий человек, считающий, что в мире нет ни справедливости, ни божьего провидения. А отец Василий шел себе вдоль трассы бок о бок с немолодой кобылой и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Он знал, что придет домой, поставит эту капризную и обаятельную в своей непосредственности животину в сарай, поднимется на крыльцо, дождется, когда Олюшка откроет дверь, бережно прижмет ее теплое, пряно пахнущее тело к себе и спросит: «Как наши дела?» И ничего более на самом деле для счастья не нужно, потому что это и есть счастье…