Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

— А разве я тебе не помогал в этом? — горячо поддерживаю Горбунова. — Вспомни, сколько произведений древнерусской живописи мы спасли из церквей, из квартир несведущих старушек, после смерти которых эти иконы скорее всего обратились бы в прах, родственники выкинули бы их гнить на помойку. Но к Ярошенко ты отправил людей уже без меня.

— А что Ярошенко, она все равно помирала. Пока была жива — вещи жили, а померла — и они расползлись бы, как тараканы, и многие бы исчезли навсегда. Мало ли ты знаешь примеров, когда после смерти коллекционера все, на что уходила его жизнь, исчезало бесследно?

Все-таки хорошо, что Веню всегда можно увести в сторону от разговора, дать возможность полюбоваться собой хоть бы в театре одного зрителя, а потом, когда возникнет необходимость, развернуть его светлым ликом к факту. Пусть высказывается…

— И если я спасаю произведения искусства, пусть даже таким путем, то все равно делаю святое дело, — продолжал Веня, расхаживая по комнате, — я знаю, что они там не пропадут, раз за них деньги плачены, и, в конце концов, какая разница, где находится произведение искусства. Главное, им наслаждаются, оно живет, а не валяется, в лучшем случае, в запасниках какого-то областного музеишки — в Сызрани или Саратове, где во всем городе не найдется и сотни людей, чтобы по-настоящему оценить непреходящее значение произведения искусства, понять его суть. В конце концов, продали знаменитую «Венеру перед зеркалом», чтобы тракторный завод построить, а сегодня за эту «Венеру» можно десятки таких заводов на корню закупить. Да только ли «Венеру»? Я, между прочим, произведения такого масштаба за границу не переправляю, а…

— Себе оставляешь… — продолжил я, чтобы напомнить о своем присутствии. Веня посмотрел на меня внимательно и закрыл рот. Ну как тут развивать мысль о своей благородной миссии в этом мире, когда указательный палец правой руки собеседника прижат к губам, а аналогичный палец другой руки лежит на дуге курка немного громоздкого пистолета «Люгер», направленного в твой живот. Его Веня не раз видел в моих руках. Только он думает, что это пистолет, а я знаю, что это зажигалка. Когда-то это действительно было боевое оружие, но пришло время уходить из-под Вениного крыла, и я понял, что, кроме неприятностей, обладание пистолетом ничего не может принести: в конце концов, у меня руки есть. Продавать его было глупо, еще хуже, чем хранить без дела, поэтому дал я «люгер» Славке Капону, присовокупив к нему две десятки, и через неделю он вернул мне пистолет, переделанный в зажигалку. Только вот Вене я об этом не сказал. В конце концов, если не договоримся, на всю эту компанию «дубинки» хватит.

— А теперь слушай, Веня, внимательно. Я отсюда все равно уйду, положу вас всех и уйду. На улице ждут меня, так что, в крайнем случае, подкрепление обеспечено. Все тебя, понятное дело, не интересуют, поэтому поговорим о тебе лично. Тебя я положу первым, а главное ведь тебя даже искать никто не будет. Ты же человек, нигде не числящийся. Обратись в горсправку: как найти гражданина Горбунова, — не ответят. Ты миф, Веня, а мифы развеиваются, оставляя следы только в человеческой памяти, но не на страницах официальных документов.

— А их куда денешь? — спросил Веня, кивнул на дверь-вешалку.

— Куда они денутся, ты уже не узнаешь. Поэтому хочешь — договоримся мирно, не хочешь — отправляйся к Павке, он тебе поведает, куда подевалась коллекция орденов. Вместо меня.

— Стрелять ты, конечно, не будешь. Не скрою, очень хочется узнать, где мои вещи. Но откуда я знаю, что ты меня не обманешь?

— Ты этого действительно не знаешь, но зато ты знаешь, что я всегда говорю только правду. Правда — это мое состояние души. Вот ври все с три короба, и тебе все обязательно поверят, но говори людям правду, и они будут уверены, что их обманывают. К тому же, во лжи легко запутаться, а в нашем деле — это проигрыш. Договариваемся так: я получаю Тропинина и немного денег, а ты — человека, которому Павка оставил на хранение твои ордена. Только сразу предупреждаю, сведения двухлетней давности. Так что думай.

С этими словами прячу зажигалку в карман куртки, но так, чтобы Веня видел: ствол и через плотный материал смотрит в его сторону. Хотя понимаю, что мы, в конце концов, договоримся.

— Олег, — обращается к прикрытой двери Веня, — принеси коньяк.

Коньяк приносит Марина.

— Мальчики, вы скоро? — задает она свой традиционный вопрос.

— Пошла вон, — рычит Веня и Марина исчезает, не успев обидеться.

Сейчас начнется самое главное. Хотя мы оба большие специалисты в области искусства, но деловая хватка у нас не в пример разного рода критикам и художникам.

— Понимаешь, — начал Веня, наливая коньяк в высокие стаканы с надписью «Феррари» на цветных наклейках, — Тропинин уже обещан, деньги получены, я его должен отдать.

— Думаю, что мои сведения стоят дороже Тропинина.

— Конечно, но я не могу расплачиваться уже проданным товаром. Возьми бабки за наколку — и все дела.

— Мне нужен Тропинин. Чтобы не пострадала моя репутация, она тоже чего-то стоит.

— Портрет ты не получишь по-любому. Хватит того, что я тебе предлагаю мирно забыть то, что ты позволил себе засунуть нос не в свое дело и вдобавок — деньги.

— Меня это не устраивает. Послушай, Веня, давай так. Ты все-таки даешь мне портрет, я отдаю его своему клиенту…

— А я плачу неустойку вместо того, чтобы дать тебе деньги?

— Нет, но я думаю, что твои дармоеды легко принесут сюда этот портрет через пару дней.

— Вариант неинтересен тем, что хватит портрету плавать. И так о нем знают все, кому ни лень.

— А кому он нужен? В городе живопись двадцать человек берет, о том, что портрет принадлежал Ярошенко, из них трое-четверо знают, милиция о той краже давным-давно забыла, да и не интересуют ее картинки, она со спекуляцией сражается, и весьма успешно. Чем больше сидит — тем лучше работа. Так что — дело дохлое. Тем более, кто там понимает: Тропинин — не Тропинин, что он один портреты писал?

— Сколько ты хочешь за человека?

— Десять кусков и портрет, разумеется.

— Да, аппетит у тебя не то, что прежде, потолстеть не боишься?

— Нет, я благодаря тебе в боях местного значения участвую, без зубов остаюсь. А знаешь, как дорого вставные зубы стоят?

— Ну, это ты с Толика получи. Его идея.

— А ты поддержал.

— А чего я должен тебя жалеть? Ты же не на меня работаешь, больше того, сбежал отсюда в свое время…

— А ты бы хотел, чтобы я и дальше руками работал. Слава Богу, и у меня голова есть.

— Если б была — десять штук не просил бы. Может, твой человек подох давно или все это продал кому…

— Разве ты не знаешь, что бывает с тем, кто не сохраняет порученное? Ведь ему хорошо заплачено.

— Кто же с него получит? Уж не Павка дохлый?

— Можно подумать, ты забыл об Агидарове. Его срок через четыре года кончается. А вдруг амнистий подоспеет? И раньше тебя он к тому человеку подойдет. Агидаров с Павкой в одной доле плавал. И прошу я так мало, потому что человек тот железный, менты его не раскололи. Больше того, даже не пытались.

— Все равно, риск есть. Да и цены на ордена упали. Бери две штуки и хватит.

— Знаешь, сколько мне обошлась эта наколка? Две с половиной! Это тебе еще одно доказательство, что я всегда говорю правду. Можешь спросить у своего стукача Шелеста.

— А что, Игорь знал об этом деле? — подтверждает мое предположение Веня.

Конечно, очень хочется сделать Игорю ответную подлость, но сдерживаюсь, потому что он мне еще пригодится.

— Нет, он не знает о деле. Только о наколке.

— Тогда штуку ты заработал. Не больше. И выход отсюда на улицу. А это немало.

— Ты забыл о Тропинине.

— Это само собой разумеется. Но мои мальчики к твоему клиенту не пойдут.

— Штука есть штука, но я еще не согласился. А кто туда пойдет — мне все едино, твои дела. Ордена твои дороже десятка Тропининых.

— Получи полторы — и все. Ты меня знаешь. Слово.

— Слово. Кстати, пути к моему клиенту известны твоему Толику, он все равно уезжать собрался, пусть вернет тебе полотно — и в путь-дорогу. Ты же его не будешь задерживать?

— Я еще подумаю.

— Думай, но поскорее. А то он ведь дурак, еще раз может попытаться меня чему-то научить.

— Не волнуйся.

— Тогда возьми ключ от его хаты, он там к батарее привязанный, наверное, проголодался.

Веня, не таясь, достает из укромного места трубку холста, девять пачек трехрублевок и одну десятирублевую. Вот что значит иметь дело с человеком, который говорит только правду: полное доверие.

— У меня к тебе еще одно предложение, — говорит Веня, — возвращайся ко мне. Такие дела предстоят, а мои орлы головой работать не могут.

— Я счастлив, что ты, наконец-то, признал мои умственные способности, только извини, я к тебе не вернусь. В нашем деле колхоз — могила, как говорится, рано или поздно на тебя тоже выйдут.