Hollywood на Хане - Ян Рыбак

Валера же с Сашей побывали на вершине Хана не один раз. Они прибыли сюда в рамках строго оговоренного контракта, и вершина являлась для них не столько желанной целью, сколько унылой рабочей необходимостью, а если такая необходимость в рамках проекта отпадала, они готовы были с лёгкостью от неё отказаться. Я прекрасно всё это понимаю и уверен, что в аналогичной ситуации повел бы себя так же, как они, но в тот момент мне трудно было это принять и трудно было с этим смириться, поскольку я от них зависел, но не имел на них никаких рычагов влияния, кроме собственного красноречия….

Они не собирались долго оставаться на седловине и, тем более, не собирались идти на вершину по сомнительной погоде — «если до завтра погода не улучшится, мы идём вниз» говорили они, — а я не мог себе представить, что во второй раз вернусь из-под Хан-Тенгри с пустыми руками. Вопреки всему тому, что я говорил себе и другим, эта мысль стала для меня невыносима. Когда я почувствовал, что действительно теряю эту вершину, я вцепился в неё с отчаянием утопающего. Думаю, где-то глубоко в подсознании я был убеждён в том, что на этот раз вершина у меня в кармане… Не знаю почему… Ну просто потому, что я здоров, прекрасно акклиматизирован, мотивирован и снаряжен всем необходимым. А главное — не может быть, чтобы мне настолько катастрофически не повезло. Эта непогода длится уже несколько дней подряд — не может быть, чтобы во всей этой круговерти так и не открылось ни одного окна. В конце концов, это просто нечестно…

Я думаю, в детстве меня разбаловали мои родители: все наказания, казавшиеся сперва неотвратимыми, всегда отменялись в последний решающий момент, и что бы я там не натворил, в итоге, я всё равно получал свою конфету, отправлялся на улицу к друзьям или усаживался перед телевизором…

Да, — я пришёл к этой горе не потому, что страстно хотел взойти на неё, да, — она мне смертельно надоела, и во всём этом мероприятии было очень мало любви к горам и очень много посторонних соображений, но где-то в глубине души я всё же не мог поверить в то, что я не получу свою конфету… Нельзя сказать, что во всех прочих отношениях жизнь закармливала меня сладостями, но трудно изменить то, что заложено в тебя с самого детства.

Я заметался… Ребята готовы были уйти с седловины хоть сегодня, если наше съёмочное руководство даст на то своё добро, а мне уже было наплевать на съёмку, на которую я отработал четыре выхода. Пятый выход был мой: это была моя последняя возможность, мой шанс, моя зарплата, в конце концов, и я готов был сидеть на седловине до упора — столько, сколько понадобится…

— Вы лишаете меня шанса взойти на вершину — говорил я ребятам, взывая к сочувствию, но сам его не проявляя …

— Ян, пойми нас правильно: мы пришли сюда не для того, чтобы взойти на вершину: мы здесь для того, чтобы снимать фильм… Если погода позволит, и если это потребуется для фильма, мы пойдём на гору, но если погода будет так себе — восхождение теряет для нас всякий смысл: в плохую погоду мы всё равно не сможем отснять ничего стоящего, а сидеть тут просто так довольно опасно, — я не вижу причин подвергать себя риску…

— Я, вообще, не могу долго сидеть на одном месте… — вступил Саша Коваль с неожиданным темпераментом, нервически теребя клочковатую бороду — я не привык долго сидеть по лагерям, я привык — или вверх, или вниз… Отсидка в лагере сводит меня с ума, и я не буду здесь долго сидеть… Если погоды завтра не будет, я уйду вниз, — сидеть здесь долго я не могу…

Я был в отчаянии: я умолял, давил на совесть, взывал к их восходительскому честолюбию, говорил, что останусь тут один и буду дожидаться погодного окна в гордом одиночестве.

Я понимал, что ставлю их в неловкое положение, не имея на то никакого морального права, но ведь мы были одной командой в течение трёх долгих недель и вместе совершили четыре непростых выхода на гору, а теперь они лишают меня моего единственного шанса постоять на вершине, на которой сами побывали неоднократно…

— Я не могу долго находиться на этой высоте, для меня это опасно… — произнёс Валера, нащупывая точку опоры, и сослался на медицинскую проблему… Я умолк, не зная, что ответить. Тут же встрепенулся и Саша, у которого тоже обнаружились медицинские противопоказания к отсидке в пещере, хоть и совсем другого характера — не такие, как у Валеры…

Наступило тягостное молчание. Они были смущены сказанным, а я чувствовал себя затравленным, обезоруженным и загнанным в угол. Это был очевидный удар ниже пояса…

Наконец, я выдавил из себя, закрывая тему:

— Знаете, насчет медицинских проблем, вам виднее, — что я могу сказать… Но я точно знаю, что если бы это было ВАШЕ восхождение и ВАША вершина, вы сидели бы тут до упора и вышли бы в любую погоду…

На удар ниже пояса я ответил ударом ниже пояса…

Мы молчали, Валера поигрывал желваками. Саша Коваль заёрзал… «Я пойду с тобой, — сказал он, решаясь, — если погода даст шанс, мы поднимемся на эту гору…»

Я был благодарен и опустошен одновременно. Это была победа, но это была победа Пиррова…

— Давайте посидим тут хотя бы до послезавтра. Если до послезавтра ничего не изменится, уйдём вниз — сказал я, чтобы, во-первых, ответить хоть что-то, а во-вторых — пройти свою половину пути…

Я был недоволен собой, я был недоволен ими, но более всего я был недоволен горой, столкнувшей нас лбами…

Весь день мело с переменным успехом, а под вечер мы получили прогноз погоды: «в течение ближайших нескольких дней — без изменений к лучшему…» Всё было напрасно — весь этот наш спор, вся эта ломка копий.

Видимо, прогноз обезоружил не нас одних: в течение всего этого дня седловина Хана вымирала, и вихри снега метались и суетились, спеша запечатать рты пещер, распахнутые в изумлении от неожиданного бегства постояльцев… Надо признать, — я проиграл и на этот раз…

С новой силой встал вопрос о целесообразности нашего тут пребывания, и на этот раз мне уже нечего возразить ребятам… «Если завтра утром погоды не будет, — подавленно соглашаюсь я, — пойдём вниз…» Затем, помолчав, зачем-то добавил: «…а послезавтра будет погода…»

Я знаю, что не должен был этого говорить.

Последний конфликт — на этот раз, несколько комического свойства — разразился поздно ночью, после одного из тех сеансов связи, посредством которых Гошины кинематографические фантазии дохлёстывали до наших горних высей…

— Я никуда не пойду! — говорю я злым и склочным тоном — передай Гоше, пусть выроет нору в базовом лагере и снимает там Лёшин выход хоть всю ночь напролёт!..

— Я дам тебе рацию, скажи ему это сам!.. — Лихорадочный румянец пробивается сквозь археологические слои солнцезащитного крема на Валериных скулах…