Каждый час ранит, последний убивает - Карин Жибель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Серьезно? Даже не знаю, за что это она тебя так ненавидит! – иронизирует сын.
– Изри, дорогой, ты правда думаешь, что я на такое способна? Она врет, уверяю тебя. Придумывает, лишь бы мне гадость сделать…
– Может быть, – соглашается Изри.
Тама сдвигает одеяло и ставит на пол ногу. Падает. Ей удается на четвереньках добраться до коридора.
– Оставайся в постели! – приказывает ей Изри.
Тама ползет в комнату напротив, в спальню Межды.
– Ты куда это? – вскрикивает мегера.
Тама снова падает на ковер, но вытаскивает из-под кровати спрятанную там коробку. Межда не успевает вмешаться, и Тама показывает:
– Я не вру! Смотри…
В коробке лежат украшения, несколько безделушек. Изри узнаёт серьги, с которыми Маргарита никогда не расставалась. Он оборачивается к матери:
– Что ты на это скажешь?
– Не знаю, откуда коробка! – защищается Межда. – Тама сама это все украла!
Изри резко бьет ее по щеке, отчего Межда отлетает к стене.
– Ах ты дрянь…
Потом берет Таму на руки и несет на кровать.
– Не бросай меня! – умоляет она. – Межда меня убьет!
Он закрывает дверь, и Тама слышит, как он снова орет на мать.
– Она останется у меня в комнате, ясно? Если ты ей еще что-нибудь сделаешь, пожалеешь!
Межда плачет, умоляет. Может быть, даже падает перед ним на колени.
– Поняла?!
– Да, да!
– Я скоро вернусь, и если ты ее хоть пальцем тронешь, удавлю!
Он уходит, Межда идет за ним в коридор:
– Сынок, подожди! Подожди… Послушай меня, да подожди же!
Но дверь грохает, и Тама закрывает глаза. Она не знает, доживет ли до вечера, но ей становится значительно легче.
Когда она открывает глаза, над ней нависает Межда.
– Слушай хорошенько, прошмандовка, ты за все заплатишь. Дорого заплатишь… Ты даже не представляешь, что тебя ждет.
Сказав это, Межда уходит, а Тама улыбается.
Изри знает, что она не врет. Изри ее защищает. И главное, Межда только что потеряла доверие своего единственного сына.
Тама улыбается. Она так давно ждала этого момента. Момента, когда правда наконец восторжествует над несправедливостью.
Остальное не важно. Даже сама смерть не важна…
* * *
Благодаря аспирину боль чуть ослабла. Но она по-прежнему не дает мне подняться с кровати. Каждый раз, когда я делаю вдох, мне кажется, что изнутри меня пожирает какое-то злобное животное.
Я часто ухожу в мир снов. Снова попадаю в эту странную пустыню, встречаю там Атэка, он как будто хочет что-то мне показать, указать путь.
Путь свободы?
В моем последнем сне я шла за ним несколько километров и совершенно не чувствовала усталости. За огромной дюной показалась деревня. Несколько бедняцких домов, которые жались друг к дружке, будто хотели укрыться от яростных лучей солнца.
У одного из них сидела моя мать. Она плакала.
Я медленно подошла и положила руку ей на плечо. Моя рука дрожала.
Когда она подняла голову, то не увидела меня. Ее дикий взгляд блуждал в пустоте.
– Мама? Мама, ты меня слышишь? Это я, мама…
Она по-прежнему меня не видела, но мой голос как будто достиг ее души, и тогда ее грусть испарилась как по мановению волшебной палочки. Я прижалась к ней и крепко обняла.
И наши сердца снова забились как единое целое.
Она смотрела вдаль и говорила, что я должна сражаться, снова и снова. И что однажды мы встретимся. Что мы опять будем вместе.
Это был всего лишь сон, лихорадка.
Но он казался таким реальным.
И таким прекрасным.
Иногда я снова погружаюсь в черное небытие. Падаю, падаю, и ничто не может меня удержать. Перед тем как открыть глаза, я наконец оказываюсь на самом дне. Как будто очень глубокого колодца. Наверху – ночь, бледный дрожащий свет. Там, далеко-далеко, есть небо. До которого не достать.
Высоко в небе – Атэк, он смотрит на меня, зовет. Он хотел бы, чтобы я набралась сил и вылезла на поверхность.
Но сил мне не хватает.
Мне их всегда не хватало. Я слабая, я это знаю.
Иначе я бы не была рабыней.
В другой раз, не знаю, когда это было, я услышала смех Батуль. Она смеялась и рассказывала дурацкие девчачьи истории. Она пела для меня своим тоненьким голоском. Она взяла меня за руку и повела на вершину горы. Там было холодно, стояла ночь. Я подняла руки и смогла достать до неба. Небо было пушистым, мягким и прохладным.
Когда мы спустились вниз, я прошла по тысяче деревень, увидела тысячи людей. И бабушку, я уверена. Хотя я ее не застала. Она походила на Маргариту, походила на маму.
Она была похожа на меня.
Потом Батуль исчезла и ее место занял Атэк.
В ту ночь, а может, и день мне показалось, что мне было сто лет, что я прожила сто жизней. Я уже не была девочкой, не была собой.
Я последовала за Атэком в чрево земли. Я почувствовала ее вкус, запах, тепло. Я видела ее яркую кровь.
Как только мы поднялись на поверхность, за спиной у меня выросли крылья и я взлетела. Я летела над лесами, над столетними деревьями, я питалась их соком и их мудростью. Я летела над их кронами и поднималась все выше и выше.
Я стала пылью, облетела Вселенную, видела звезды. Слепящие, великолепные. Я летела за Атэком и видела сверху весь мир. Видела живущих в нем людей. Видела их горести, их потерянные надежды, их усилия. Видела, как у них под ногами разверзаются угрожающие пропасти.
Я была пылью, которую нес ветер. Нес на небо.
Иногда я открываю глаза. По-настоящему открываю. Оказываюсь в этой комнате, в этой жизни. Тогда я хочу только одного – снова увидеть Изри. Его такое прекрасное лицо. Слушать его голос, слушать, как он говорит, что будет обо мне заботиться.
Когда я прихожу в себя, то слышу, как в спальне плачет Межда. Ее плач – колыбельная, благословение. Исцеляющая мазь для моих ран.
Я знаю, что она меня убьет. Но надеюсь, что успею еще раз увидеть Изри.
* * *
Я открываю глаза и чуть поворачиваю голову. Он сидит у кровати на стуле и улыбается:
– Как самочувствие?
– Получше, – говорю я.
– Пить хочешь?
– Да…
Изри протягивает мне стакан чистой воды, помогает поднять голову. Потом мягко опускает на подушку.
– Теперь с Маргаритой все хорошо, – сказал он.
Мое сердце замерло.
– Она… Она все еще?..
Он кивнул. Тогда
