В двух шагах от рая - Михаил Евстафьев

– Привет доблестным офицерам! Трогай! – махнул рукой «Андерсен» и захрапел у иллюминатора.

Лезли глубже и глубже в афганскую мясорубку шурави;

…нас тьмы, и тьмы, и тьмы…

она проворачивала их, раздавливала, умерщвляла; ненасытная смерть требовала новых жертв; люди сопротивлялись ей, да не всегда это выходило у них.

После изнурительных боев, захвата высот и преследования разрозненных духовских групп, батальон вытягивался к основному лагерю, к бронегруппе. В замке шел взвод старшего лейтенанта Шарагина.

…только наш солдат может непонятно за какую идею и за десять

чеков в месяц карабкаться в горы, навьюченный оружием и

припасами, драться, как черт, и умирать с чувством «выполненного

долга» в этом проклятом Афгане!.. что это за взвод?.. кот наплакал!..

что это за взвод, мать его?!. двенадцать человек… склоны тех холмов,

как подбородок небритый, усеяны кустами… и я щетиной порос…

Шарагин снял с плеча автомат, понес в руке. Теперь и его короткая тень тоже вооружилась на всякий случай.

…двенадцать человек во взводе… ну и что?… бывало и хуже… так

точно, бывало лезли, усиленно матерясь, в горы, и хохотал от

счастья, что хоть десять человек… а здесь – две-над-цать!.. мы еще

повоюем!.. часок еще, наверное, и выйдем отсюда… за.бали эти

горы! домой тебе пора, Шарагин…

Он вытер грязным рукавом лоб и брови. Панама пропиталась потом, успела размякнуть и засохнуть, соль проступила на ней белыми разводами. Панама задерживала пот, но некоторые струйки стекали со лба по красному от солнца лицу, текли по шее.

…тяжело идти, дыхалка ни к черту, и войско мое устало, как воблы

вяленые… во рту пересохло, дерет глотку от сушняка… нельзя

останавливаться, надо выходить отсюда… стрёмно здесь, не

нравится мне этот гребень…

Обернулся – тянутся бойцы цепочкой, не совсем пока квелые, есть еще порох в пороховницах.

…Саватеев устал пулемет тащить… он также вот товарища раненого

тащил в свое время… Бурков ковыляет, ноги, небось,

стёр до залупы… Герасимов, это тебе не боевые листки для

замполита писать… Мышковский всех подгоняет… хм, не

заминировано ли здесь? поздно, однако, ты об этом задумался…

раньше надо было думать… теперь уж как выйдет… да нет, здесь еще

не ступала нога человека… надеюсь…

Впереди двое. Затылки и спины. Соль проступила на хэбэ. Ну и пусть, ему не обязательно видеть их лица. Он и по спинам знает своих гавриков, по затылкам.

…у Сычева щеки видны из-за затылка, наел харю, толстопузым будет

лет через десять… у Чирикова штаны болтаются, сутулый, спина

колесом… «ты не смотри, что у меня грудь впалая, у меня спина

колесом»…

…душ, хороший душ, вот что мне надо, стакан водки после бани… не

нравится мне это ущелье… буду стоять под душем целый час… чистая

одежда… где-то должен быть блок прикрытия, вот на том гребне, по-

моему… нечего переживать, нет здесь никаких духов! не может быть,

не должно быть, откуда здесь взяться духам?.. они все позади

остались… мы же добили всех духов… спустимся к руслу реки, а там

уж близко… курить хочется…

…солнце печет… терпи, казак!.. так, сзади у меня порядок, спереди

тоже… все устали, и я тоже устал… колючие нервные лица…

скисли, смякли… замена, скоро замена… не думай об этом!.. голый

гребень слева, не нравится мне этот гребень… где же обещанный

блок прикрытия?.. тихо как-то… где же наши?.. двухкассетник бы

купить, как у Зебрева… хорошо, что девчонкам моим почти все

купил… надо будет в город выбраться после операции… чего он там

говорит, какой привал!..

– Не останавливаться! Двигаемся вперед! Живей!

…солнце, чертово солнце, лучше бы холод и снег, чем жара,

а ночью, когда спишь в горах, замерзаешь до костей, наоборот

думаешь, мечтаешь, чтоб было тепло, мечтаешь, чтоб солнце

встало…

…быстрей отсюда, от беды подальше, гиблое место, и наших блоков

не видать, скорей бы отсюда выйти… туча налетела… солнце

скрылось, накрыла туча все ущелье, тенью накрыла…

С блока прикрытия, разбитого больше чем в двух километрах от гребня, под которым двигался взвод Шарагина, командир роты капитан Зебрев увидел в бинокль маленьких человечков с косматыми, смолянистыми бородами. Все равно что игрушечные выглядели на таком расстоянии люди. Быстроногие люди в чалмах и пуштунских шапочках перевалили через гребень, рассосались в двух направлениях, затаились за валунами, заняв господствующее положение, выжидая, когда появится замыкание взвода; и видел Зебрев, как втягивается растянувшаяся цепочка взвода в засаду, но сделать ничего не успел.

Застрекотали автоматы, десантники попадали, словно оловянные солдатики, которых мальчишка, играя в войну, один за другим завалил: «Пах-пах, ты убит! Лежи, не двигайся! А ты – ранен!»

Шарагин рухнул после первого же выстрела и первого взрыва. Вдохнул взрывную горечь, оглох, но сумел быстро очухаться от глухоты, заглотил ту горечь, и, как будто вынырнув на поверхность после глубокого погружения под воду, жадно ухватился за глоток свежего воздуха, «отрезвел».

Вспышка, сверкнувшая сперва рядышком, а после залетевшая в глаза, проникшая в мозг, ворвавшаяся в сознание, больно уколола, и тут же позорно бежала прочь.

Он думал, что сам прыгнул, прячась от схожего с проливным дождем, хлещущего с гребня огня, и отчасти это так и было, но, ударившись тяжело о песок, обнаружил, что мокрый от крови.

Впрочем, наверняка сказать, сколько прошло времени с того момента, когда он услышал выстрелы и взрыв до нынешнего, когда он оказался ранен и, сбросив со спины эрдэ – ранец десантника – со спальником, пытался целиться по гребню, и видел, что кровь течет ручьем, Шарагин был не в состоянии. Засада эта будто столкнула его с выверенного курса, раздробила внутри отлаженный механизм, и время сбилось с обычного хода, начало загадочно сжиматься, растягиваться.

…Кто-то всемогущий выбросил жребий, и выпал ЕГО, Шарагина, номер, но он же, этот всемогущий, засомневался в последний момент, либо отвлекся, а может быть кости встали на ребро, и какое-то время балансировали, пока не упали плашмя на стол, и из-за этого к жизни прибавились дополнительные мгновения, ничтожные по времени в сравнении с вечностью…

Он сразу оценил ситуацию: зажали грамотно, весь взвод у духов, как на ладони. Прикидывал Шарагин, как долго смогут они продержаться, как далеко батальон, смогут ли быстро связаться по рации, и вновь и вновь недоумевал, куда же все-таки подевался обещанный на гребне блок прикрытия.

Первым заметил, что командира подстрелили, младший сержант Мышковский. Он бежал, и Шарагин видел, как поднимаются под ногами бойца фонтанчики пыли, и не узнал собственный же хриплый голос, как будто бы со стороны кто кричал, а не он сам надеялся пробиться сквозь шквал боя:

– Назад!..

И Мышковский неожиданно остановился, словно услышал крик командира, дернулся, развернулся на месте и застыл на мгновение, как-то неестественно, и, похоже было, что собрался он бежать вниз, прочь от засады, но затем вроде как передумал и свалился.

Упал он лицом на торчащие камни, от чего один глаз его лопнул и вытек; и со стороны любой бы подумал, что это должно быть невыносимо больно – упасть лицом на камни, и лишиться таким вот образом глаза. Он, однако, ничего не почувствовал, так как был мертв еще в полный рост, когда несколько пуль аккуратненько прошили его, точно на швейной машинке шов прострочили, сквозь правое легкое и сердце.

Откатилась и осталась лежать в пыли панама со значком – красной звездой, с серпом и молотом.

Обращенное к командиру мертвое уже лицо выражало и како-то детское, наивное удивление, и, в то же время, будто ждало последнего приказа, поскольку ведь позвал его командир, крикнул что-то мгновение назад. В единственном глазе Мышковского застыло отражение смерти.

…смерть выбрала его, я – следующий…

Случилось то, чего он ожидал давно, но во что отказывался верить. Шарагин лежал на боку, зажав левой рукой шею, из которой, пульсируя, затекая за воротник, вырывалась кровь, и смотрел на мертвого Мышковского. Они лежали почти вместе, рядом – командир и солдат – всего-то в паре метрах друг от друга.