Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Вадим Юрьевич Солод
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На ношение этого револьвера, № которого я не помню (так как их у меня было не один), я имел право по должности до 15 января, а по переводе моём в Почтовое ведомство я просил тотчас же ходатайства московского почт-директора перед вашим превосходительством о разрешении мне ношения оружия ввиду угрожающей мне опасности со стороны революционеров (так как на меня были неоднократные покушения) и неудовольствия арестантов.
18 или 19 января — я твёрдо не помню — поехал по поручению жены за оставшимися вещами и, кстати, за своим револьвером к упомянутой выше Маяковской, причём наткнулся на засаду, устроенную в том же доме полицией Сущёвской части. Здесь я был подвергнут обыску и, по моей же просьбе, был отправлен в Сущёвскую часть, где, по удостоверении моей личности, я был немедленно отпущен.
Несмотря на мою просьбу, до сих пор я револьвера своего не получил, хотя об этом я тогда же просил г. дежурного офицера. Ввиду вышеназванного я решил беспокоить ваше превосходительство с покорнейшей просьбой приказать, кому следует, возвратить мне мой револьвер по моему адресу: Добрая Слободка, д (ом) № 25 Дурновой, кв. 5. Махмут-Беков». [1. 195]
В соответствии со справкой Московского охранного отделения от 17 февраля 1909 года, которую запросил помощник градоначальника В. Ф. Модль, «Маяковский Владимир Владимирович арестован с 18 января ввиду сношения с анархистами-грабителями, содержится в Сущёвском полицейском доме; всех задержанных по данному делу 6 человек, и содержатся они под стражей до выяснения обстоятельств дела, вызвавших их задержание».
Он содержался в одной камере вместе с двумя другими арестантами, откуда сумел отправить записку старшей сестре Людмиле, в которой просил передать ему книги, необходимые для продолжения обучения в гимназии: «Алгебру и геометрию Давидова, Цезаря, грамматику лат[инскую] Никифорова, немецкую грамматику Кейзера, немецкий словарь, маленькую книжицу на немецком языке Ибсена…, физику Краевича, историю русской литературы Саводника и программу для готовящихся на аттестат зрелости. Из книг для чтения следующие: психологию Черпанова, логику Минто, историю новейшей русской литературы, „Введение в философию“ Кюльпе, „Диалектические этюды“ Уитермана и „Сущность головной работы“ Дицгена…». Маяковский просит также найти для него первый том «Капитала» Карла Маркса, сочинения Толстого, Достоевского и Фейербаха. Надзиратель разрешит принести «Капитал», определив по названию, что «книга полезная» (!).
Николай Хлёстов — студент вокального факультета Московского театрального училища, — который был сокамерником Владимира, позднее вспоминал: «В то время среди сидевших политзаключённых были люди намного старше Маяковского, сидевшие много раз в тюрьме, бывшие в ссылке. Тем не менее они выбрали его старостой, и он очень хорошо выполнял эти обязанности: был настойчив, требователен, когда нужно, гремел своим басом на весь тюремный коридор. Однажды нам принесли испорченную пищу. Он настоял, чтобы её переменили. Маяковский сумел объединить заключённых: все наши решения принимались единодушно. Благодаря его настойчивости нам продлили время прогулок. Он ухитрился собирать политических в одну камеру, где я развлекал товарищей пением… Когда я спросил одного из надзирателей: „Почему вы его так слушаетесь?“, надзиратель усмехнулся: „Парень уж больно занятный, а голосина-то какой — ему бы начальником быть или командиром“». [1.250]
(В это же самое время земляк Маяковского, бывший семинарист Иосиф Джугашвили был единогласно избран старшим заключёнными Кутаисской тюрьмы, после чего «поднял зону на бунт» из-за плохих условий содержания арестантов, от имени «общества» вёл переговоры с тюремной администрацией и добился существенного смягчения режима тюремного содержания).
Благодаря усилиям друзей семьи 27 февраля пятнадцатилетнему Маяковскому неожиданно изменили меру пресечения и освободили из-под стражи «без всяких для него последствий», но 28 апреля его вновь вызвали в полицейскую часть и вручили копию обвинительного заключения, в котором он обвинялся ни много ни мало — в «…насильственном посягательстве на изменение в России… установленного законами основного образа правления путём вооруженного восстания», а это был уже гарантированный срок.
Дело о тайной типографии Московского комитета РСДРП слушалось на заседании Московской судебной палаты 9 сентября 1908 года. У подсудимых Маяковского, Жигитова и Иванова один защитник — помощник присяжного поверенного Пётр Петрович Лидов, тесно связанный с революционным движением, не столько идейно, сколько коммерчески. Л. В. Маяковская вспоминала: «Я обратилась к Лидову. Он принял меня сердечно, внимательно выслушал и сказал: „Ничего, не беспокойтесь, выцарапаем по малолетству“». [1. 195]
Но в итоге все трое были признаны виновными — доказательства, собранные следствием, были очевидными. Трифонов приговорён к каторжным работам сроком на шесть лет, а несовершеннолетние Иванов (ему 16 лет) и Маяковский — «к отдаче родителям на исправление». Принимая во внимание, что Владимир Маяковский — рецидивист, постановленный в отношении него приговор незаконен, так как не соответствовал фактическим обстоятельствам дела. Об этом судьям Московской судебной палате сообщил прокурор.
В зал суда, помимо официальных должностных лиц, допущены только два брата Иванова и сестра Маяковского Людмила, так как заседание проходило при закрытых дверях. Владимир настоял на том, чтобы его мать не присутствовала в суде.
Летом 1908 года, находясь под полицейским надзором, Маяковский решил временно не возобновлять деятельности в Лефортовском районе, так как любая неосторожность на встречах с партийными товарищами грозила для них провалом, тем более что расследование уголовного дела, связанного с большевистской типографией, которое ведёт следователь Руднев, официально не завершено.
Однако уже в конце июня охранка арестовала значительную часть членов Московского комитета РСДРП. Маяковский знал об этом. Наблюдение за ним стало постоянным сразу же после того, как была зафиксирована его встреча с находившимся под полицейским надзором С. С. Трофимовым. В дневниках наружного наблюдения также была отмечена активность Маяковского (он проходил там как Кленовый, затем — Высокий), которая подтверждала его стремление установить нелегальные контакты для продолжения подпольной деятельности. О связях семьи Маяковских с революционерами догадывались даже хозяева дачи на Новом шоссе, часть которой они арендовали. Семейство Битрих явно недолюбливало семью Маяковских, за глаза называли их «революционной бандой» и в конечном итоге донесли на них в жандармское отделение. В результате полицейский отряд, в надежде «накрыть» тайное собрание революционеров, оцепил дачный дом, поле чего была произведена проверка документов всех в нём живущих. Как мы понимаем — безрезультатно. Хотя слежка за Высоким велась достаточно тщательно, юноша, соблюдая конспирацию, довольно умело заметал следы и, несмотря на сложности, продолжал нелегальную работу.
Филёры донесли, что в числе контактов Маяковского появились члены боевой ячейки экспроприаторов — грабителей, отвечавших за пополнение
