Отрок. Богам — божье, людям — людское - Евгений Красницкий

Откуда-то из-за дома вылетели две стрелы, Корней принял их на щит и приказал поджигать хутор сразу со всех сторон. Кое-кому из ратников потом долго вспоминались крики заживо сгорающих людей. Стрелять по выбегающим с хутора Корней запретил, луки в руках держали только четверо: он сам, его приятель с детства Аристарх, ратник Данила и ратник Лука Говорун. Били бегущих по ногам, а когда выбегать люди перестали и крики затихли, раненых подобрали и зашвырнули обратно в огонь.

Дождавшись когда пламя начнет спадать, Корней подозвал к себе захваченных охотников и наказал им: «Ступайте и расскажите всем: если к нам с добром, то и мы никого не обидим, а если нет… коли понадобится, то я для всего Погорынья корзинь сплету! Так и рассказывайте!».

Кто первый придумал прозвище «Корзень», неизвестно, но так, вскорости, стали звать Корнея и ратнинские перуничи, и погорынские дреговичи, а потом и все Погорынье.

Так стал Корней сотником ратнинской сотни и правил ей, без малого, десять лет. Правил не только умело, мудро, но и удачно — люди понимающие знают, что сочетание мудрости и удачливости редко сходятся в одном человеке. Удачей было и то, что младенцы, рожденные холопками по решению перунова братства, ко времени его сотничества стали уже зрелыми мужами и сами обзавелись многочисленным потомством — сотня обрела почти былую силу, и то, что тесть его Святополк Изяславич, став великим князем киевским, оставил Туров и Пинск в области великого княжения, и на туровский стол не сел очередной временщик — посадник не князь, совсем уж не наглеет, да и помнит, что в Погорынье сидит не просто сотник а княжий зять, и то, что на Волынском столе на какое-то время утвердился друг молодости князь Ярослав — настал покой на волынском рубеже, и то, что в Киеве, даже после смерти корнеева тестя, не закрутились новые неурядицы, а сел на целых двенадцать лет мудрый и грозный муж — Владимир Мономах… да мало ли событий, независимых от нашей воли, происходят вокруг, в благоприятном для нас смысле, порождая некое «поле удачливости»? Случается, впрочем, и наоборот, и могут не помочь ни мудрость, ни умения. Корнею, в этом смысле, повезло.

Мудрость же Корнея — его собственное достояние. Сумел он, к примеру, правильно расставить людей. Во главе первого десятка встал ратник Данила, сделавшись первым помощником сотника. Десятником девятого десятка и, как бы, старшим над двумя десятками лучших в сотне лучников, стал Лука Говорун. Друга детства Репейку, вставшего во главе Перунова братства под именем Туробоя, путем сложных соглашений и договоренностей, сделали ратнинским старостой. На княжьем погосте, тоже немалыми усилиями, пристроил еще одного друга — боярина Федора.

Главное же, умудрился Корней свести на нет внутреннее противостояние между перуничами и твердыми христианами, требуя от всех, без исключения, ратнинцев надлежащего исполнения обязанностей православных христиан, а перуново братство превратив в сообщество профессиональных воинов — да, со своими традициями, обычаями и ритуалами, но творимыми не на показ и православному вероисповеданию вреда не наносящих, по крайней мере, явно. Сумел новый сотник оборотить дело так, что в среде ратников возникло и укрепилось убеждение: искусным воином помимо Перунова братства стать невозможно. А поскольку о серебряном кольце мечтал всякий новик, то молодежь в братство уже можно было не зазывать, а отбирать — запретный плод сладок, а творимое в тайне, для молодежи привлекательно вдвойне. В результате пошли в перуново братство и дети твердых христиан (в тайне от родителей, или при их молчаливом попустительстве), а неугодные Корнею, даже из родов перуничей, туда не допускались (например, недоброй памяти, десятник Пимен).

Ну, а умения Корнея — особый разговор. Проистекли они и из удачи и из мудрости (хотя о какой мудрости можно было говорить в годы беспутной юности?). Тем не менее, обретаясь в разных землях и при разных княжеских дворах, тратил время Корней не только на шалости и удовольствия — где только можно, присматривался к действиям воевод, а если получалось, то и расспрашивал их или умудренных жизнью ветеранов. Потому и воевала сотня успешно и потери были невелики, хотя за десять лет сотничества, легло их на душу сотнику немало — два-три человека в серьезной схватке, десяток-полтора в длительном походе, например, в степь на половцев. Но видели ратники, что умеет Корней людей беречь и каждую потерю переживает непритворно и умеет расчесться за нее вражеской кровью, оттого и не услышал он от ратников ни одного слова упрека за все десять лет. От ратников, потому что жены и матери убитых — особый разговор.

Удачливость нового сотника снова и снова порождала разговоры о непростой крови, бродящей в жилах Лисовинов. Ложились эти разговоры на благодатную почву общего недовольства Рюриковичами и каких-то смутных надежд на приход «правильного князя». Да, ратнинцы гораздо меньше других страдали от произвола княжьих людишек, да, всему Погорынью было легче оттого, что подати собирает погостный боярин, а не наезжающие раз в год в полюдье бояре с дружинниками, которых боялись и ненавидели, чуть ли не как половцев. Но живут-то люди не в пустыне — слухи и разговоры доходят. Вон, недалече, на другом берегу Случи, стоном стонут после наездов княжьих людишек, и не только смерды, но и бояре-вотчинники. Причем, совершенно одинаково, что в нижнем течении Случи — в княжестве Туровском, что верхнем течении — княжестве киевском, бывших древлянских землях, что и вовсе в истоках — в княжествах Владимиро-Волынском и Галицком.

А что до «правильного князя», так в любом городе и окрестностях бояре, купцы и ремесленный люд желают иметь своего постоянного князя, который не поглядывал бы на более почетный и богатый стол, а остался бы навсегда и завещал княжество детям.

«А что, были на Руси такие времена, чтобы народ не ждал доброго государя? Так и в Ратном — спроси: «Какие надежды связывают ратнинцы с этой самой» непростой» кровью?» — толком не ответит ни один, но ждут чего-то… эдакого, ждут!».

Не дождались. Моровые поветрия, увечье Корнея на Палицком поле, разгром (иначе и не назовешь) ратнинской сотни в походе на Волынь против Корнеева друга молодости князя Ярослава, прервали удачливую полосу в жизни сотника, а вместе с ним, и в жизни Ратного. Казалось, уже не поднимутся Лисовины… ан нет, поднялись! Вернулся Корней из Турова с княжеской гривной на шее, снова подмял под себя сотню (хоть уже и не ту, что была когда-то), дважды сводил ратников за добычей… Да-а, обычный человек так вряд ли смог бы, видать и правда непростая кровь! А уж когда Корнеев внук Михайла чудесить начал, так и вовсе всякие сомнения пропали… опять же, «Бешеный Лис» — не может быть, чтобы все это просто так!

«М-да, сэр, одно дело теоретически рассуждать о том, что у каждой семьи есть свой скелет в шкафу, и совсем другое — понять, что у вашей собственной семьи в шкафчике имеется не один, а целая коллекция скелетов. Средневековье, блин, режут друг друга, как курей и, что характерно, не из каких-то злодейских соображений, а исключительно во славу божью, только боги у всех разные!

Да уж, в идеологии «каждая запятая стреляет», лучше и не скажешь. И не зависит это ни от времени, ни от места — что в Европе, во времена Реформации, что в «отдельно взятых»: Голландии — во времена Вильгельма Оранского, Англии — во времена Кромвеля, Франции — во времена Робеспьера, Штатах — при Эйби Линкольне, у нас — в Гражданскую… да и в других местах, и иных временах. И совершенно неважно, как это называется: религиозными догматами, философской концепцией или политической доктриной. Рецепт один — резня с благими намерениями. Вот и живой пример — в изложении главы Перунова братства, «твердые христиане» выглядят сущими подонками, а их убийство получается вполне справедливым делом, еще и знамением божьим освященным.

Но как лорд Корней сформулировал: «Перун Громовержец всегда Велеса побеждал, а Крест Животворящий над всем властвует» — златоуст, истинно златоуст! А вы-то, сэр, голову ломали: как это все совместить можно, чтобы у пацанов крыша не поехала? Да вот вам, пожалуйста!..».

— О чем задумался, Окормля? — прервал Мишкины размышления Аристарх.

— Да тут много о чем подумать придется, батюшка Туробой. Только приехали же уже, — Мишка указал подбородком вперед — вон, Нинеина весь прямо за деревьями.

— А все же? — непонятно почему заупрямился староста. — Или, может, спросить о чем-то хочешь?

— Да и вопросов тоже много, не для короткого разговора.

— Ну, а самый-то, самый? — Любопытство Аристарха стало уж и совсем каким-то неестественным. — О чем более всего узнать хочется?

«По идее, вы, сэр, должны заинтересоваться своим необычным предназначением — княжья кровь, нестандартные способности и все такое прочее — намеки-то были более, чем прозрачные… и напрочь обалдеть от открывающихся перспектив, а дальше последует вполне банальное: «Слушайся меня и все у тебя будет». Ну уж нет, насчет перспектив мы и сами, как-нибудь…».