Под сенью благодати - Даниель Жиллес

В этот четверг он собирался по обыкновению отправиться к Тианжам и уже приготовил велосипед, как вдруг один из его товарищей сказал, что его вызывают в приемную. Он увидел там мать, которая ждала его в обществе настоятеля, Жана-Луи и Джэппи. Только пудель встретил его бурными проявлениями радости. Мать для виду обняла его, однако вместо того, чтобы поцеловать, пригнувшись к его уху, шепнула: «Ты мне поможешь? Хорошо? Я на тебя рассчитываю». Что же до его будущего зятя, тот сухо, почти с враждебным видом, протянул ему руку. Вся его былая самоуверенность куда-то пропала; он сидел напротив госпожи Эбрар и настоятеля с опущенной головой и немного напоминал обвиняемого. Впрочем, у всех присутствующих были достаточно постные физиономии.

Госпожа Эбрар хотела было заговорить с сыном, но настоятель жестом остановил ее. С видом великого инквизитора он смотрел на Бруно своими большими, влажными, на выкате глазами — «глазами ребенка, которого тащут щипцами из чрева матери», как любил говорить Кристиан.

— Я думаю, мадам, — начал настоятель, — что лучше мне самому изложить Бруно это несколько деликатное дело. — Он повернулся к ученику. — Ты знаешь, мой мальчик, что Жан-Луи, который в прошлом учился здесь, у меня, должен был через несколько недель жениться на твоей сестре Габриеле. Я говорю «должен был», так как он только что просил меня сказать твоей матери, что хочет взять свое слово обратно. Я не…

— Это немыслимо, недопустимо! — прервала его госпожа Эбрар. — И он объявляет нам об этом теперь, когда свадьба назначена на второе июля! Ведь Габи и Жан-Луи обручены уже несколько месяцев и только сегодня…

— Мадам, — визгливым голосом объявил настоятель, — пожалуйста, не прерывайте меня поминутно. Дело слишком серьезное, чтобы можно было руководствоваться суетными и мирскими соображениями.

Он с решительным видом потер макушку и снова обратился к Бруно:

— Итак, Жан-Луи хочет взять обратно свое слово. Он уверяет, что допустил ошибку, думая, будто любит твою сестру, которая, впрочем, оказалась вовсе не такой, как он предполагал.

Джэппи положил голову на колени Бруно и посмотрел на него своими добрыми печальными блестящими глазами. Бруно рассеянно погладил черные букли Джэппи. «Так вот в чем дело, — подумал он. — Мама как чумы боится скандала и хочет, чтобы монахи и я помогли ей наставить Жана-Луи на путь истинный».

— Все это неправда, — сказал Жан-Луи, ни на кого не глядя. — Я признаю, что слишком затянул решение вопроса, но я только теперь понял, что Габи совсем не такая, какой она вначале мне казалась. Я не хочу ни в чем винить ее.

— Только этого еще недоставало! — вскричала госпожа Эбрар, вся побагровев под румянами. — Винить ее, бедную малютку, которая так искренне, так отчаянно, так безыскусно — да-да, безыскусно — влюбилась в вас! Вы ни в чем не можете упрекнуть мою дочь, слышите, разве в том, что она слишком доверяла вам! — Она повернулась к настоятелю. — Вы должны понять, отец, мой, что меня возмущают утверждения Жана-Луи, будто во всем виновата моя маленькая Габи; ведь я уделяла ей столько внимания — подруги даже называли меня «наседкой», а это кое о чем говорит, — я вырастила из нее хорошую, порядочную девушку, которая все рассказывает своей «мамми», как она называет меня. И этот юноша, подстрекавший ее обманывать мое доверие, смеет теперь в чем-то ее упрекать…

Настоятель жестом решительно оборвал ее, затем спрятал руки под сутану. Они образовали под тканью бугор на уровне сердца.

— То, о чем я должен рассказать тебе, Бруно, — сказал он, — носит несколько… деликатный характер. Я предпочел бы не посвящать тебя в это, но твоя матушка считает, что ты можешь пролить свет на эту достойную сожаления историю. — На мгновение он закрыл глаза, словно собираясь с мыслями. — Во всяком случае, ты уже взрослый и знаешь о существовании определенных сторон жизни. Итак, вот в чем дело: твоя матушка уверяет, что во время каникул дома ты был свидетелем некоторых событий, некоторых фактов, которые…

В замешательстве он вытащил из-под сутаны руку и энергично потер голову возле побагровевшей вдруг тонзуры.

— Однажды вечером, во время каникул, когда вы остались одни, Жан-Луи и твоя сестра позабыли всякий стыд и, утратив всякую скромность… словом, ты меня понимаешь, да?

Бруно, видя терзания настоятеля, утвердительно кивнул. Да, он помнил этот вечер во время каникул, помня об охватившем его тогда раздражении, о злости Габи. Бедная Габи! Она ровно ничего не понимала в подобных делах и, надеясь крепче привязать к себе жениха, стала жертвой собственной игры.

— Естественно, — продолжал, успокоившись, настоятель, — что если это правда, Жан-Луи обязан жениться. Так велит ему долг, даже если чувства его и изменились. Но Жан-Луи утверждает, что в тот вечер не произошло ничего особенного… во всяком случае, ничего такого, что не происходит в наши дни между обрученными. Я прошу тебя, Бруно, рассказать нам, что тебе известно.

Госпожа Эбрар пожала плечами; было видно, как под толстым слоем пудры лицо ее стало сначала пунцовым, потом фиолетовым.

— Я сказал правду, — заявил Жан-Луи, хотя было ясно, что он лжет. Глаза его за красивыми американскими очками смотрели так растерянно, что Бруно из жалости отвел взгляд. — Мне не в чем себя упрекнуть, абсолютно не в чем. Конечно, Габи выгоднее утверждать, что я заставил ее пойти дальше, чем ей бы хотелось. Но ты-то, Бруно, присутствовал при некоторых наших разговорах и не станешь же теперь утверждать, что твоя сестра вела себя, как маленькая невинная девочка! Она позволяла себе такое, что мне приходилось ее останавливать. Ты помнишь тот вечер, Бруно? Ты хотел слушать концерт, который передавали по радио, а мы с Габи ушли в кабинет твоего отца. — От стеснения он как-то глупо ухмыльнулся. — Не буду отрицать: мы целовались, но нелепо делать из этого вывод, будто произошло что-то более серьезное!

Госпожа Эбрар уже несколько минут нервно рылась в сумочке из крокодиловой кожи, которую брала с собой и особо торжественных случаях. Не поворачивая головы, Джэппи, ожидавший, что ему бросят какое-нибудь лакомство, следил за ней своим большим красивым печальным глазом. И увидев, что госпожа Эбрар достала оттуда письмо, снова смежил веки. Бруно, который сразу узнал свой почерк и догадался, к чему клонится дело, стало немного стыдно за мать.

— Мой дорогой Бруно, — сказала она, — я лишь напомню, что ты мне писал две недели тому назад. Я сообщила тебе, что твоя бедная сестра в конце концов призналась мне, рыдая, что уступила в тот вечер домоганиям Жана-Луи. И вот что ты мне ответил: «Мне кажется, я уже говорил тебе, что обо всем происшедшем в тот небезызвестный вечер должен рассказывать не я. Если Габи рассказала тебе все сама, тем лучше. Теперь ты знаешь, как поступить». Я узнаю твой такт, Бруно, скромность, которую в тебе воспитали здесь, но, в конце концов, если бы ничего не произошло, ты бы так не писал. Это же очевидно. — И, обращаясь к настоятелю, она добавила: — Вы согласны со мной, отец мой?

Настоятель в ответ неопределенно пожал плечами. Воцарилось довольно долгое молчание, и Бруно почувствовал, что взоры всех присутствующих устремлены на него. Жан-Луи, поминутно моргая, смотрел на него жалким, Почти умоляющим взглядом; в глазах настоятеля читались досада и раздражение. А госпожа Эбрар, нетерпеливо открывая и закрывая сумочку, смотрела на сына большими строгими глазами, как смотрят на непослушного ребенка, и это даже забавляло Бруно. «Бедная мама, — думал Бруно, — она раздосадована не только тем, что ускользает такая великолепная партия; ей еще очень не хочется объявлять об этой катастрофе своим приятельницам по бриджу. Так или иначе пусть сами разбираются — и она и все остальные; не желаю я встревать в их мелкие комбинации и сделки. Если бы Габи хоть немного любила своего жениха, возможно, я и сделал бы что-нибудь для нее…»

Настоятель вытащил руки из-под монашеского одеяния.

— Ты молчишь, Бруно, — заметил он. — Должен ли я сделать из этого вывод, что твоя несчастная сестра сказала матери правду? Собственно, письмо твое подтверждает это. Ну же, говори!

— Знаю я что-нибудь или не знаю, — сказал Бруно, — не имеет, по-моему, никакого значения.

Заметив, как передернулась мать, он порывисто повернулся к ней.

— Да, мама, никакого значения! В вопросах подобного рода следует считаться только с любовью. Разве не так? Любят ли друг друга Габи и Жан-Луи, да или нет, вот в чем вопрос. Жан-Луи нам только что признался, что больше не любит Габи. Следовательно…

— Но почему он утверждает, что больше не любит ее? — воскликнула госпожа Эбрар. — Ты его спросил об этом? Я тебе отвечу! Потому что он добился от нее, бедной малютки, всего, чего хотел; потому что она была его любовницей, да-да, его любовницей. О, нет, это было бы для него слишком удобно! Совратить честную девочку, а потом бросить ее! Нет, нет и нет! Возможно, я старомодна, но я никогда не допущу этого!