Лейла. По ту сторону Босфора - Тереза Ревэй

Лейла подняла вуаль, ее сразу же узнали. Медсестра поцеловала подол ее платья и руку в знак уважения и признательности.

— Ханым Эфенди, слава милосердному аллаху, что вы с нами! — воскликнула директриса. — Знаете, я с большим интересом слежу за вашими публикациями, — поспешно добавила она с заговорщицким видом. — Среди нас очень многие поддерживают ваши идеи. Вы так искусно их выражаете, что мы не смогли бы это сделать лучше вас.

Польщенная, Лейла покраснела. Из уважения к Селиму она должна была оставаться анонимной, но становилось все труднее скрывать свою личность. Это был первый комплимент по поводу журналистской деятельности. Она расспросила о запасах медикаментов, о численности медперсонала. Директриса предложила осмотреть зал, и Лейла согласилась.

— А вот наша последняя пациентка, — озабоченно произнесла женщина, подходя к отделенной белыми занавесками кровати. — Сегодня ночью ей прооперировали аппендицит. Ее едва смогли спасти! Несчастная дотерпела до последнего момента, чтобы прийти к нам. Ей не с кем оставить маленького сына, а мужа почти никогда нет дома.

Почувствовав недоброе, Лейла замедлила шаг.

— Мне нужно подыскать кого-нибудь, кто позаботится о ее сыне, пока Нилюфер-ханым не поправится. Я уже спрашивала у медсестер, но они все сейчас загружены работой.

Совсем юная девушка лежала на спине с закрытыми глазами. Темно-русые волосы были собраны в толстую косу. У нее был орлиный нос и тонкие губы. Хотя она и не отличалась красотой, ее лицо было выразительным. «В ней нет ничего особенного», — подумала Лейла, даже немного удивившись. Она ожидала, что вторая жена Селима должна быть намного красивее, чем она. В это мгновение пациентка приоткрыла глаза. Она была дезориентирована. Медсестра позвала директрису, чтобы решить какую-то срочную проблему. Оставшись с Нилюфер наедине, Лейла немного растерялась.

— Простите, Ханым Эфенди, — произнесла хриплым голосом девушка, облизывая потрескавшиеся губы. — Я очень хочу пить…

Лейла направилась вглубь помещения за стаканом воды, затем, приподняв пациентку за плечи, помогла напиться. Та, сделав пару глотков, поблагодарила.

«По крайней мере, она вежлива», — сказала про себя Лейла с некой долей иронии. Молодая женщина вцепилась ногтями в простыню, и ее взгляд помутнел. Лейла поспешила успокоить Нилюфер:

— Не волнуйтесь, через несколько дней вы поправитесь, но нужно быть осторожной, пока вы не восстановите силы.

— О, Ханым Эфенди, я волнуюсь не за себя, а за сына, — прошептала девушка, и на глаза ее навернулись слезы. — Он первый раз без меня, один. А у меня нет никого, кому я могла бы его доверить.

Лейла не смогла сдержаться. Злоба с примесью ревности раздирала ее, к тому же хотелось узнать как можно больше…

— А его отец? — спросила она.

— Мой муж — очень занятой человек. Он — секретарь его величества, — уточнила Нилюфер, и в глазах ее отразилось глубокое почтение. — И потом, я не могу жить с ним вместе. Понимаете, его первая уважаемая старшая жена не знает о моем существовании. И я бы не хотела их беспокоить. Это было бы неуважительно по отношению к ним.

«Ну и хам!» — возмутилась про себя Лейла при мысли о том, что Селим изолировал эту женщину. И вместо того, чтобы исчезнуть и оставить несчастную с ее проблемами, которые на самом деле были намного важнее, чем проблемы самой Лейлы, первая жена Селима осталась у постели пациентки и принялась рассматривать веснушки на бледных щеках Нилюфер. Когда это юное создание назвало ее старшей женой, самолюбие Лейлы было задето, хотя она была старше всего на несколько лет. Иерархия между женами напоминала о былых временах. Нилюфер была одной из невинных душ, не читавших романов, не знавших иностранный язык. Ее не задел цинизм западных стран, она не знала о новых привычках современного общества, которое забывало о старых традициях. В мгновение ока Лейла почувствовала горькую тоску по тому, что было обречено исчезнуть.

— Я — благотворительница госпиталя. И хочу взять вашего сына к себе на время, пока вы не поправитесь, — сухо заявила она. — Но только если вы мне доверяете.

В ответ Нилюфер схватила ее руку и поцеловала. Лейла сжала губы. Конечно, трусливо было скрывать от нее свое имя, но перед невинностью молодой матери она лишилась всей своей отваги.

Глава 2

Селим-бей ходил взад и вперед за решеткой дворца Йылдыз. Было около пяти вечера, сырой ветер пронизывал до костей, и мужчина нервно курил.

Несколькими днями ранее Луи Гардель сообщил, что в военное управление пришла телеграмма из министерства иностранных дел Франции. В ней советовали вести себя как можно более осторожно и рекомендовали отложить парад британских сил. Он также добавил, что Франция «смотрит недобрым взглядом» на то, как англичане действуют в Порте, как пытаются укрепить свое влияние и выдавить французов на Востоке. Однако британцам удалось скрутить руки союзникам. «Как всегда», — раздраженно подумал Селим. По последним слухам, высшие уполномоченные органы стран союзников собирались объявить осадное положение и обнародовать строгие меры, направленные против нарушителей порядка. Ситуация была чрезвычайно тревожной.

Увидев приближающуюся машину, Селим раздавил окурок носком туфли.

Хусейн Рауф Бей, бывший главнокомандующий военно-морских сил, был первым из трех депутатов, покинувшим автомобиль. Затянутый в саржевый костюм, подчеркивающий его широкие плечи, этот военный очень рано присоединился к Мустафе Кемалю, но продолжал чтить падишаха, отчего Селим относился к нему по-дружески.

— Я потрясен, — сказал молодой дипломат как раз в тот момент, когда они спешно шли в зал, где их ждал султан.

— Это агрессия против суверенитета османской нации, — важно добавил Хусейн Рауф Бей. — Но с момента подписания национального Пакта мы решили защищать неприкосновенность территории наших предков.

— Вы действительно считаете, что это еще возможно? — теряя самообладание, выпалил Селим.

Депутат лишь зыркнул в ответ, и в этом взгляде читалось пренебрежение. Секретарь почувствовал неприятный жар на затылке. Так на него смотрел отец. И под этим взглядом проступали все его недостатки. В отличие от депутата, Селим не обладал уверенностью в правильности своих поступков, не было у него того священного огня, который есть у героев и святых. Можно подумать, что кровь его предков разбойников, которые грабили высокогорья Анатолии тремя веками ранее, к сожалению, зачахла. Отец ему этого не простил. Иногда секретарь думал, что мать тоже сожалела об этом.

Их провели к Мехмеду VI. На исхудавшем лице выделялся длинный нос, плечи падишаха осунулись. Депутаты низко поклонились суверену, плохо скрывавшему нервозность. Внезапный ливень накрыл парковые деревья, капли неистово стучали по окнам. У Селима во рту стало горько.

Вид падишаха, который пытался убедить депутатов не сердить оккупантов слишком вызывающими действиями, вдруг показался ему прискорбным. Куда подевались престиж, роскошь, могущество императоров, которые заставляли дрожать Европу вплоть до Вены? Остался лишь хилый несчастный человек с чересчур правильным галстучным узлом, с бледным лицом, дрожащий от сырости.

Хусейн Рауф Бей попросил Его Величество не связываться с союзниками без согласия парламента. Некоторое время Мехмед VI, казалось, колебался. В глубине души он, возможно, и одобрял действия Мустафы Кемаля, который бряцал оружием перед носом прожорливых союзников, да впрочем, и некоторые министры падишаха не скрывали сочувствия мятежникам. Однако недоверчивый характер падишаха всегда брал вверх. И он ненавидел, когда ему диктовали.

Падишах встал, коротко и ясно давая понять, что беседа ему неприятна и она окончена. У Селима появилось предчувствие, что все пропало. Его мечта, что Османская империя во главе с сувереном, вдохновленным Всевышним, мусульманским вождем и защитником меньшинств, сможет найти достойное место среди других стран, рассеивалась в холодном свете ветреного мартовского дня на пенных барашках Босфора.

Чуть позже, развалившись в кресле, Селим наблюдал, как парк погружался в темноту сумерек. Ему принесли депешу, в которой сообщалось, что британцы осмелились ворваться в парламент и арестовали несколько десятков депутатов, одним из которых был как раз Хусейн Рауф Бей. Задержанных отвезли на военный корабль, стоявший на пристани Топхане. Их непременно депортируют на Мальту. Возмущение и гнев лишили Селима дара речи.

Он поднялся, открыл шкаф и налил себе коньяк, разбавленный водой. В том-то и дело, что грядут серьезные перемены. Весьма вероятно, что вскоре народ присоединится к националистам. Желание падишаха в очередной раз напомнить о Дамате Фериде только усугубит ситуацию. Впервые Селим задался вопросом: а не была ли его жена права?