Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы) - Вадим Роговин

Трагическая ирония истории состояла в данном случае не только в том, что эти слова были опровергнуты всем последующим развитием событий, но и в том, что они были сказаны за два дня до смерти Ленина.

XXII

«Психологическое убийство»

Несмотря на обозначившуюся с первых дней дискуссии формальную поддержку позиции Центрального Комитета большинством партии и закреплённую на XIII конференции его победу над оппозицией, в дискуссии до последних дней присутствовал важнейший неопределённый момент: сможет ли Ленин выздороветь и вернуться к руководству партией, как он в этом случае отреагирует на результаты дискуссии и на произошедшие в партии перемены вообще. Даже на траурных митингах января 1924 года докладчикам часто задавались вопросы: «Знал ли Ленин о последней дискуссии, какие у него были взаимоотношения с Троцким?»

Эти же вопросы вставали и встают перед любым исследователем, обращающимся к драматическим событиям конца 1923 — начала 1924 года. На первый взгляд, сколько-нибудь достоверно ответить на эти вопросы невозможно, учитывая трагическое положение Ленина в то время: при полной ясности сознания он не был способен ни говорить (из-за потери речи), ни записать свои мысли (из-за паралича правой руки). «Он был буквально в положении человека,— писал Л. Красин,— на глазах у которого происходят понятные ему события, надвигается какое-нибудь несчастье, и он видит это всё и знает, как этому помочь или как это предотвратить, но у него нет способа сообщаться с людьми, он не может им ни написать, ни крикнуть о том, что видит и знает» [351].

Однако картина, нарисованная Красиным, не посвящённым в интимную жизнь Горок, хотя и правильна в основном, но нуждается в серьёзном уточнении. Автор наиболее серьёзного исследования о последних месяцах жизни Ленина Н. Петренко [352] на основе тщательного анализа и сопоставления множества мемуарных свидетельств (в том числе опубликованных в разные годы в советской центральной и периферийной печати и затем не переиздававшихся) даёт значительно более тонкую и отвечающую действительности интерпретацию коммуникативных возможностей Ленина.

Несмотря на то, что Ленин был лишён речи и письма как способов передачи информации, он владел достаточно богатым арсеналом информационных приёмов, к которым относились «речевые остатки, сопровождавшиеся разнообразной интонацией, голосовые модуляции, выразительная, по наблюдению современников, мимика, получившая ещё большее развитие в болезни, жестикуляция, поведение. В одних случаях этот язык был предельно прост и понятен для его партнеров, в других — так и оставался закрытым или расшифрованным задним числом» [353].

Наибольшее понимание мыслей Ленина проявляла Крупская — в силу того, что она лучше других знала его характер и образ мышления, и в силу того, что она больше других общалась с ним во время болезни. Знакомство Ленина с информацией общественного характера осуществлялось в основном через газеты, которые читала ему Крупская, причём Владимир Ильич, предварительно просматривавший газеты, обычно указывал ей на материалы, которые ему следует читать целиком.

При чтении газет соответствующая реакция Ленина «сигнализировала о его отношении к тексту. Характер интереса демонстрировал не только факт восприятия текста, но и сущность его идейной оценки» [354]. Как подчёркивает Петренко, при желании Крупская могла выяснить отношение Ленина к любому вопросу, в том числе к партийной дискуссии, к её итогам и её конкретным участникам. «В силу разного рода обстоятельств Крупская или не выявляла отношение Ленина к этим вопросам, или не решалась письменно зафиксировать фрагменты ленинского политического мировоззрения последних месяцев жизни» [355]. (Нам представляется более достоверным второе предположение).

В воспоминаниях о Ленине (в том числе в мемуарах, полностью опубликованных лишь в последние годы), Крупская достаточно полно продемонстрировала приёмы своего интеллектуального общения с Лениным, благодаря которым у них сложилась «своеобразная возможность разговаривать» [356]. С учётом этого можно правильно понять некоторые, на первый взгляд, странные замечания в воспоминаниях Крупской, например, о том, что при чтении ею резолюции XIII партийной конференции Ленин «слушал… очень внимательно, задавая иногда вопросы» [357].

Петренко полагает, что «кратковременное участие жены Ленина в „новой оппозиции“ отчасти может пролить свет на итоги предсмертных размышлений самого Ленина…» [358]. Соглашаясь с этим выводом, добавим, что наибольшее отражение эти ленинские размышления получили, на наш взгляд, в речах Крупской на XIII и XIV съездах партии, которые будут прокомментированы в следующих разделах нашей работы.

Крупская вспоминала, что с самого начала дискуссии Ленин просил читать её основные документы, а после начала XIII конференции — весь отчёт подряд. Надежда Константиновна выполняла эти ленинские просьбы, несмотря на то, что опасалась неблагоприятного влияния этого чтения на здоровье Ленина.

Помимо воспоминаний Крупской существуют и многие другие мемуарные свидетельства о напряжённом интересе, который Ленин проявлял к дискуссии. Степень достоверности этих свидетельств (особенно, когда они касаются оценок Лениным материалов дискуссии) зависит от времени их публикации. Так, в воспоминаниях Д. И. Ульянова и Г. Л. Лозгачева-Елизарова (приёмного сына А. И. Ульяновой), опубликованных в сталинские годы, подчёркивается особое внимание Ленина к дискуссии, но при этом, разумеется, указывается на его возмущение статьями «предателя» Троцкого.

Свидетельства более раннего или более позднего времени не включают упоминаний о подобных ленинских оценках, но неизменно говорят о желании Ленина получить как можно более полную информацию о содержании и ходе дискуссии. «Газеты тогда были полны статьями, докладами и речами о дискуссии с Троцким. Чтение их было сопряжено для В. И. с волнением. А всякое волнение было для него опасно. Однажды попробовали как-то заменить газеты „Безбожником“, надеясь, что В. И. удовлетворится им. Но эти расчёты не оправдались» [359].

Помимо газет, в Горки присылались в то время вновь выходившие книги. Ленин просматривал приходившие пачки книг и отбирал из них те, которые его интересовали. Среди отобранных книг Крупская в своих воспоминаниях называла сочинения Троцкого и литературу, связанную с партийной дискуссией. В одном из мемуарных свидетельств (санитара А. Рукавишникова, ухаживавшего за Лениным), опубликованном в 1924 году, упоминалось, что во время поездки в Москву 18—19 ноября 1923 года Ленин отобрал в своём кремлёвском кабинете ряд книг, среди которых были сочинения Троцкого. Наконец, в одной из первых корреспонденций о последних днях жизни Ленина сообщалось, что за день до смерти Ленину читали «Новый курс» Троцкого (брошюра «Новый курс» вышла в свет только 16 января).

Об отношении Ленина в последние месяцы его жизни к Троцкому свидетельствует письмо, написанное Крупской Троцкому 28 января 1924 года под непосредственным впечатлением от смерти Ленина:

«Дорогой Лев Давыдович.

Я пишу, чтобы рассказать вам, что приблизительно за месяц до смерти, просматривая вашу книжку, Владимир Ильич остановился на том месте, где вы даёте характеристику Маркса и Ленина, и просил меня перечесть ему это место, слушал внимательно, потом ещё раз просматривал сам.

И вот ещё что хочу сказать: то отношение, которое сложилось у В. И. к вам тогда, когда вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти.

Я желаю вам, Лев Давыдович, сил и здоровья и крепко обнимаю.

Н. Крупская» [360]

В свете всего сказанного, а также с учётом поведения Ленина в конце 1922 — начале 1923 года, можно реконструировать внутреннее состояние Ленина во время его знакомства с материалами дискуссии. Ленин не мог не понимать, что в ходе всё обостряющейся дискуссии раскол партии становится фактом; что представители большинства недопустимо злоупотребляют его именем; что развитие дискуссии и её итоги укрепляют позиции «тройки» и прежде всего Сталина; что остракизму подвергается та часть партии, которая отстаивает идеи, близкие к его концепции политической реформы. Иными словами, происходит такой поворот событий, против которого он предостерегал партию в своих последних статьях и письмах, наиболее важные из которых оставались неизвестными партии. Очевидно, именно в эти дни он передал Крупской свою твёрдую волю, чтобы «Завещание», в случае его смерти, было непременно доведено до сведения очередного съезда партии.

В воспоминаниях о последних месяцах жизни Ленина, на которые пришлась партийная дискуссия, говорилось о существенном ухудшении его настроения. Входившая в состав персонала, обслуживающего Ленина, А. Кузнецова писала, что в эти «печальные дни… Ленин загрустил. Он перестал смеяться, шутить, погрузился в какие-то думы» [361]. Другая обитательница Горок прямо высказывала предположение о том, что «роковой поворот в ходе болезни Владимира Ильича произошёл потому, что его взволновали неприятные известия, опубликованные в газетах. В то время нашей партии приходилось бороться против троцкистов» [362].