Четвертый кодекс - Павел Владимирович Виноградов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последовала новая мощная серия рыданий.
— И правильно, что дело заводить не хотели, — Илона говорила внешне спокойно, но внутри нее все сжалось. — Времени-то совсем мало прошло...
— Как же ма-ало, продолжала всхлипывать секретарша. — Неделя уже... Седьмое число сегодня.
В Илоне что-то оборвалось.
— Соня, все в порядке, — сказала она надтреснутым голосом. — Ты иди, позвони всем, что я нашлась. Я у друзей на даче была, там телефон все равно не ловит, я модуль дома и оставила, у меня другой есть, без телефона. Захотелось отдохнуть от всего просто.
Продолжая всхлипывать, Сонька опрометью кинулась в приемную, закрыв за собой дверь.
Илона тяжело упала в кресло.
Посидев несколько минут в полном оцепенении, она достала из ящика стола вейп и принялась ударными темпами заполнять помещение душистым паром.
Неделя... Семь дней... Господи, что это было?! Где я была?!
В левой ноге давно уже ощущался какой-то дискомфорт, теперь ставший невыносимым. Илона отодвинула кресло от стола, сняла туфлю и осмотрела ногу.
Это была забившаяся под ноготь и коловшая палец маленькая соломинка...
13
Евгений Валентинович Кромлех. Мексика. Чичен-Ица. 2 ноября 1990 года
...Евгений летел по затопленным каменным коридорам. Путь его был именно полетом, или парением в невесомости. Он никогда не бывал в невесомости, но предполагал, что там и следует ощущать отсутствие всякого давления.
Прожитые годы покинули его — у него больше не было возраста. Он ощущал себя юным и древним одновременно.
«А возможно, — мелькнула у него мысль, — меня уже совсем нет...»
Это же была Шибальба — Холодная лестница в царство мертвых, на которой расползается плоть и нивелируется человеческий дух, столько лет тащивший его по дорогам мира. Здесь боги оценивают свои творения, находя их слишком легковесными, и без сожаления уничтожают.
«Из земли, из глины они сделали человеческую плоть. Но они увидели, что это получилось неудачно. Она расплывалась, она была мягкой, без движения, не имела силы; она падала вниз, она была слабой; голова ее совершенно не могла двигаться, лицо ее было скошено на одну сторону; зрение ее было полностью затуманено, и она не могла видеть сзади. В первый момент она зато могла говорить, но разума у нее не было. Она быстро намокла в воде и не могла стоять», — навязчиво всплывали в его сознании фразы из «Пополь-Вух».
Евгений не знал, плывет он минуты или часы. Казалось, он уже вечность скользит по извилистым, переходящим один в другой проходам. Он не заботился об обратном пути, потому что знал — в любом случае не вернется.
Аквалангистом он был не очень умелым. Дайвингу его учила на Черном море Илона и частенько дразнила за неуклюжие попытки овладеть подводной стихией. Так что, если бы он собирался вернуться, ни за что не заплыл бы так далеко. Да и, уж если на то пошло, никогда не погрузился бы в сенот один и ночью.
То есть, возможно, что он на самом деле самый обычный самоубийца, вполне уместно обращающий свои помыслы к Иш-Таб...
Похоже, у него уже кончался кислород. В глазах плясали черные точки, а временами просто темнело, словно свет фонарика гас. Голову сдавливала тупая боль, становящаяся все сильнее. Вскоре к ней прибавился противный звон в ушах, переходящий в непрерывный гул.
Плыть становилось все тяжелее, на него внезапно навалилась свинцовая усталость. Движения стали вялыми и неэффективными.
По всей видимости, он умирал.
«Ну что же, — решил Евгений, — путешествие было интересным и познавательным. И это не худший конец. Жаль только, что все оказалось обманом».
Кодекс, письмо Кукулькана, чум в глухом таежном углу, девушки-мухоморы и ехидный мексиканский колдун, и страшный Кастанеда... Все это было лишь фантазией полоумного интроверта, придумавшего для себя особый, одному ему предназначенный мир.
Ну и плевать!
Удушье охватывало его все сильнее — словно он пытался дышать сквозь пыльную шершавую тряпку. Избыток углекислого газа в крови вызывал яркие видения, трансформированные из его предсмертных воспоминаний. Темень водяной пещеры сливалась с полумраком сырого чума, свет фонарика становился зловещим костерком, в котором плясали духи. Монотонный гул в ушах превратился в неразборчивый речитатив шамана.
Он вновь ощущал жаркие объятия соблазнительных мухоморих, но они сливались с объятиями всех женщин, с которым он был близок в своей жизни, начиная с канувшей в небытие немочки Моники и заканчивая... Илоной.
Илона... Лона... Кошка Лона.
Ему было сорок семь, когда она пришла к нему. Сначала ЕВК не выделял ее среди группы своих аспирантов — вчерашних студентов. Все они для него были на одно лицо, у всех не разработанные мозги и фантастически скудные знания. Он возился с ними лишь по обязанности.
Но постепенно эта пигалица двадцати одного года стала для него выделяться из стайки вечно хихикающей научной молодежи. От нее звучали уместные вопросы, а изредка даже дельные замечания. И за ее малолетним легкомыслием он видел серьезную настойчивость и искреннюю заинтересованность его темой.
Затем он обратил внимание на то, что она красива. Наверное. Хотя Кромлех не был большим знатоком женской красоты. За свою жизнь он любил многих женщин, и еще больше женщин любили его. Никогда не ощущал он перед ними робости или неловкости и, если они его привлекали, просто брал их — рано или поздно. Или — если они слишком долго оставались неприступны — вскоре забывал об их существовании. А вот чем они его привлекали, понятия не имел — просто или хотел женщину, или нет. Внешность оставалась второстепенным фактором. Красива для него была женщина желанная.
И если он находил острые скулы Илоны, слегка неправильный прикус, упрямо выступающий нос, гладкие черные волосы и зеленые глаза, аккуратные бедра, стройные ноги, округлые плечи и небольшую торчащую грудь красивыми, получается, он хотел эту девочку...
Это стало для него совершенно очевидно, когда ей удалось пару раз смутить его какими-то девичьими фокусами. Он, конечно, вида не подал, но в душе обозвал себя старым кобелем.
Кромлех был один, совсем один, но одиночество нимало
