В поисках молодости - Антанас Венцлова

Сейчас, по прошествии нескольких десятков лет, более чем ясна нам наивность манифеста — как политическая, так и эстетическая. Но тогда это казалось естественным поворотом, уходом от царившей в нашей литературе салонности, замкнутости, гладкого эстетства.

Гранки манифеста мы послали Казису в Вену, и он одобрил его. Кажется, гранки получил и Костас в Шяуляйской тюрьме. Так или иначе, наш давно задуманный журнал родился. Цикл Казиса «Стихи о Балтике», мой рассказ «Человек между пилами», стихи и рассказ Пятраса «Как волостной старшина проводил дороги», «Инвалид с граммофоном» Э. Эрики (Боруты) — зарисовка из жизни европейского пролетариата, «Марш активистов» и статья «Возрождение реализма» Шимкуса, стихи Корсакаса, подписанные псевдонимом «Гелвайнис», и его же статья, подписанная именем Раджвиласа, статья Райлы о необходимости вывести нашу литературу за пределы Литвы, острые заметки о враждебной нам печати, хроника — вот почти весь первый номер журнала. Правда, мы поместили еще «смехопев» Пранаса Моркунаса — стихотворение из одних веселых неологизмов. Мы его напечатали в качестве «любопытного формального эксперимента». Звучало оно так:

хладореком зимьим обосвищеннебодралом мчу распорьяколесует колесатое солнищесеребрует среброокое зиморье…………………………………………наштануй дрожелюбтряпкуетшмыххихиховствуючертухаемкончинный горовикмя не обселяя крепачтар-pa тата

Печатать журнал мы договорились в типографии «Райде». Она почему-то нам казалась ближе и приятнее других — может быть, потому, что здесь работали лево настроенные рабочие. С другой стороны, здесь мы договорились расплатиться за журнал после того, как он будет издан и распродан.

Теперь из комнатки на Прусской улице мы перебрались в типографию. Как интересно было смотреть на наборщиков, которые вручную набирали наши статьи! Как замечательно было чертить на конторском столе макет каждой страницы, думать, как бы пооригинальнее расположить заголовок, какой шрифт подобрать для поэзии, прозы и критики. Целыми днями не выходил из типографии Цвирка — наш художник. Он придумал и обложку для первого номера — круг, в котором разбросаны фамилии сотрудников. Эти фамилии, набранные в типографии, он вырезал и, подклеив, отнес в цинкографию. Посасывая сигарету, Райла тоже торжественно расхаживал по типографии и давал указания то одному, то другому рабочему.

Наконец номер был сверстан. Настало время, когда он, после всех корректур, отправился в плоскопечатную машину; а в одно прекрасное утро мы увидели уже готовый журнал в розовой обложке. Охваченные небывалой радостью, мы десятки раз листали его страницы, находя на них и опечатки, и смысловые неувязки, и массу других недостатков. Некоторые вещи сильно пострадали от цензора капитана Вилутиса, которому типография регулярно посылала набранный материал. Цензура пропустила лишь половину моего рассказа «Человек между пилами», — вторая половина, в которой изображалось, как выведенные из терпения рабочие суют меж пил жестокого владельца фабрики, была вымарана. Стихи Боруты были напечатаны без фамилии автора — вместо нее стоял прочерк. Пострадали и статьи — сильней всего, кажется, «Проповедь братьям» Раджвиласа. Но все-таки осталось много — остались главные наши усилия, остался журнал, остался «Третий фронт».

Еще перед выходом первого номера Борута писал мне: «…Сегодня прочитал, что «главный редактор» (цензор) так черкает, что даже журнал может задержаться. Беда, но что поделаешь. Бывали времена похуже: русская литература выросла в не лучших условиях, так что нам пугаться нечего, надо делать свое дело».

Товарищи посылали свои отзывы о журнале.

«Никогда я не думал, что дождусь такого журнала, — писал Костас Корсакас. — Особенно в отношении общего охвата. Что ни говори, «Третий фронт» не отстает от европейского уровня по своему виду. О содержании я пока еще не могу ничего сказать. Слишком уж свежие впечатления.

«Третий фронт должен оказаться журналом, который выведет нашу литературу в широкий мир».

В редакцию приходили письма из разных городов Литвы. Оказалось, что многим понравился «Третий фронт». Многие хотели не только читать, но и распространять его среди друзей.

Дела нашего коллектива поправились. Шимкус недавно издал новую книгу стихов «Цементные сказки». Вскоре должен был появиться «Варвар кричит» Райлы. Самое большое издательство тех лет, «Снаудос фондас», взялось напечатать первый сборник рассказов Цвирки «Закат в Никской волости». Я тоже собирался издать первую книгу прозы. Так что поводов для радости было немало.

Появились первые отклики о «Третьем фронте» в печати. Многие приветствовали новый журнал. Но, пожалуй, было больше тех, кто нападал на нас — злобно или свысока. Одним из первых выступил критик «Четырех ветров» Шименас.[66] В театральном листке появилась его статья, в которой этот давно забытый критик называл нас недорослями, плохими наследниками «Четырех ветров», издевался над нашим желанием учиться. В «Студенте» Блазас, назвав нас «заблудившимися в литературе», вещал: «Как будто для литературы важна тема, о которой пишут, идея, которую пропагандируют, мысль, которую высказывают. Для литературы не важно «что?», а важно «как?», особенно для современной литературы, например на Западе, где мысли не стесняют и где содержание не может вызвать революции в литературе». После подобных рассуждений нам стало не по себе: как мы «философа» подобного толка пустили в свой журнал со статьей, которую он подписал псевдонимом?

Но острее всех атаковал «Третий фронт» Казне Пуйда.[67] Он написал рецензию, в которой утверждалось, что мы, «прикрывшись литературной формой», «протаскиваем большевизм». Обвинения старого литератора, который в последние годы сильно склонился к фашизму, нам показались опасными. Ведь легче легкого обвинить журнал в большевизме и закрыть его. А закрытия мы хотели избежать. Поэтому решив обратить на это дело внимание общественности, мы призвали Пуйду на суд чести. Почувствовав, что он не сможет доказать своих обвинений (мы в то время и впрямь были далеки от большевизма), Пуйда извивался словно угорь, не желая принять наш вызов. В конце концов, увидев, что этот господин трусоват и не отвечает за свои слова, мы махнули на него рукой.

Невероятно злобную, истеричную статью против «Третьего фронта» напечатал и Гербачяускас.

Вызывало тревогу состояние Казиса и Костаса. Казис писал из Вены: «Вчера кончил дело с университетом. Есть надежда, что мы сможем печататься по-немецки. Мы только тогда станем настоящими писателями, когда проникнем на иностранные языки. Одиночество и чужие люди мне осточертели. Вы так быстро идете. Поздравляю, Антанас! Ведь когда-то не зря мы говорили об этом на берегах Шешупе».