Автомобиль Ионна Крестителя - Елена Басманова

– Неужели его обвиняют в убийстве Сайкина? – удивилась Мура.

– Не могу знать, барышня, – ответил швейцар. – Какой такой Сайкин? Впервые слышу.

Мура и доктор вернулись к извозчику, которого предусмотрительно попросили дождаться их.

– Теперь домой? – поинтересовался доктор, обрадованный, что избежал встречи с Холомковым.

– Нет, Клим Кириллович, – сказала Мура, принимая руку доктора, чтобы забраться в экипаж. – Думаем. Итак, Бричкин последовал за синьориной Чимбалиони. Положим, ее послали к нам, чтобы выяснить, у нас ли плащ с запиской. Она, закатив нам сцену ревности, выполняла конфиденциальное поручение. Иначе зачем она так вцепилась в плащ? Посылал точно не Холомков, он сам заезжал к нам. Но кто? Тот, кто сидел в коляске, пока она находилась у нас? Или, прежде чем отправиться к Холомкову, она еще куда-то заезжала? Бричкин наверняка уже знает, но, судя по всему, здесь он не появлялся. Наверное, Софрон Ильич выслеживает ее компаньона.

– Важно другое, – доктор с увлечением продолжил цепочку умозаключений своей беспокойной подруги, – циркачка сообщила своему компаньону, что записки у Брунгильды нет. Тот решит, что записка у Бричкина. И кинется искать Бричкина. Как? Скорее всего, с помощью ломовика.

– Тогда едем к ломовику, узнаем от него, кто интересовался его ночными седоками, и выясним, кто охотится за письмом мсье Бертло, – заключила Мура. – Где этот человек, там и Бричкин. Не сомневаюсь, Софрон Ильич идет по его следу. Они идут по следу друг друга.

– Похоже, ход мысли правильный, – поддержал доктор, накидывая суконный покров на колени девушки. – Но ломовиков в городе тысячи. Как найти нужного?

– Мы же видели, как он привез Бруню, – заявила Мура. – На дуге упряжи фамилия Чубарова, его извозный двор недалеко. И номер я запомнила.

– В дорогу, – решил доктор. – На Лиговку, милейший! – крикнул он в спину, обтянутую синим тулупом.

На извозном дворе, у сторожа, они легко выяснили фамилию извозчика и его местожительство. Жил он неподалеку, в низеньком деревянном домишке. Однако самого хозяина дома они не застали. В жарко натопленной комнатенке копошились трое детишек в чистенькой залатанной одежонке, рядом с ними с шитьем в руках примостилась и нестарая женщина с утомленным, поблекшим лицом, жена ломовика.

– Мы хотели поблагодарить вашего мужа, сударыня, – объяснил свой визит доктор, поднявшейся им навстречу женщине, – за помощь, которую он оказал нашей родственнице в минувшую ночь.

Доктор достал из портмоне зелененькую трехрублевую бумажку и протянул ее хозяйке. Женщина смутилась, по лицу ее скользнула тень сомнения, – видимо, не любила незаработанных денег, привыкла их считать чем-то нечистым, греховным, – но вознаграждение приняла.

– Парфен полчаса как уехал, – сообщила она, – больно уж нетерпеливый господин пожаловал. Вынь да положь. Подай ему ломовика. Рояль вывезти. Чего на ночь-то глядя? В толк не возьму.

– А что за господин? – Мура с жалостью наблюдала за бледными малышами, игравшими на полу с убогой тряпичной куклой.

– Фамилию не спросила, – ответила хозяйка, – да представительный, дерганый только. И голос сиплый. Тоже благодарил за помощь, и тоже своей родственнице. Что ж дивного, ночь тяжелая выдалась. У Невы без ломовика и не проедешь. А Парфен у меня мужик покладистый.

– А куда, куда он велел подъехать вашему мужу за роялем? – Клим Кириллович чувствовал, что услышанное проворачивается в голове, как тяжелый мельничный жернов.

– Вроде к дому Соколова, в первый двор, – ответила женщина.

– Благодарим вас, – доктор поспешно подтолкнул Муру к дверям.

Они вышли на улицу и уселись в коляску.

– Я знаю этот дом, – сказал доктор, – это здесь же, на Лиговке, дом Дормидонта Соколова, известного архитектора. Поехали, может быть, успеем.

Он и сам не заметил, как поддался азарту преследования. Они вывернули по Чубарову переулку на Лиговку и направили извозчика по четной стороне. Дом Соколова был ярко освещен, но никакого движения возле него не наблюдалось. Парадные двери наглухо заперты, прикрыты и ворота во двор.

Миновав дом, доктор велел извозчику развернуться и двигаться вдоль нечетной стороны. На их счастье из-под арки соседнего с соколовским дома появился дворник в белом фартуке и картузе.

– Эй, любезный, – окликнул доктор, – не видел ли ты здесь ломового с роялем? Совсем недавно?

Дворник, прищурившись, оглядел седоков и отрицательно покачал головой.

– Роялев не было. А ломовой проезжал. Только уехал на нем господин Амантов.

– Его-то мы и ищем, – ответил доктор. – Я доктор. В такую погоду разъезжает по холоду. И так голоса нет, сорвал. Или уже поправился?

– Никак нет, барин, – охотно ответил разговорчивый дворник, – сипит. И меня ругал, что высунул нос. Да ваш цирковой уж прибегал, спрашивал. Я понимаю, как в цирке без коверного. И сам хохочет, и народ смешит…

– Кто хохочет? – не поняла Мура.

– Погодите, – оборвал ее доктор. – А цирковой, что прибегал за Амантовым, не старичок ли?

– Он самый, – ответил дворник, – больно шустрый. Сразу видать, из цирка, там все такие.

– Это Бричкин, – шепнул доктор Муре и, вынимая из портмоне монетку, подозвал дворника: – Любезный, поди-ка сюда. А куда ж они отправились?

Дворник с достоинством принял монету.

– Знал бы, сказал. Не слыхал, каюсь, как сговаривались. А поехали туда, к Обводному. – Дворник взмахнул могучей ручищей. – Господин Амантов и про доктора помянул. Заждался доктор, говорит, громко так, сипло. Не вас ли? И фамилию назвал – Полянский.

Глава 21

Карл Иванович Вирхов уже потерял счет времени – ему казалось, что близится полночь. Но был поздний вечер. В прозрачном безветрии, сменившем утренние пароксизмы урагана и давешнюю метель, особенно ярко и весело горели фонари, сопричастные особой, ночной жизни петербуржцев. Невский, более чем обычно в эту пору, был забит собственными и наемными экипажами и принарядившимися пешеходами. После пережитого потрясения горожане желали убедиться, что жизнь вернулась в привычное русло, что мостовые, тротуары, мосты уцелели, что рестораны и кафе готовы встретить их сияющими огнями, любезной обслугой и пиршеством аппетитных ароматов, а театры и концертные залы – упоительными зрелищами. Многие спешили навестить близких, дабы поделиться впечатлениями минувшей ночи

Настроение у Вирхова было не из лучших – и виной тому та готовность, с которой Илья Михайлович Холомков согласился проследовать в Окружной суд для дальнейших допросов и, похоже, смирился с арестом. Причем за ним увязались и его друзья, будто их ждало захватывающее приключение. Рыжеволосый полковник и бойкая фройляйн в собственном экипаже Холомкова не отставали ни на йоту от коляски, где сидели Вирхов с помощником и присмиревший Холомков.

«Будут потом надо мной потешаться, рассказывать своим собутыльникам, какое необыкновенное мужество проявили при встрече с тупым следствием», – думал Вирхов, косясь на Тернова.

Впрочем, юный кандидат искренне надеялся, что в присутственном месте преступник сознается в своем чудовищном деянии, – даже если рука на записке и на листе рукописи чужая, господин Холомков вполне мог обратиться к кому-нибудь с просьбой: к другу, или секретарю, или нанять писаря. А все остальное сходится! Тернов представил себе, как тайный литератор призывает жалкого писаришку, из семинаристов или недоучившихся студентов, просит его на пробу черкнуть несколько строк, которые и стали посланной им к Сайкину запиской. А затем, убедившись в хорошем почерке писаря, доверяет ему перебелить заново свою повесть «Автомобиль Святителя Николая». Измышляет себе псевдоним. Сюжет повести выбрать начинающему литератору труда не составило – о подвигах Карла Фрейберга писали петербургские газеты, что-нибудь наверняка просочилось и о конфиденциальном деле с автомобилем.

Уже у дверей Окружного суда к Павлу Мироновичу прицепился капитан Суржиков. Несмотря на то, что Вирхов велел тому отправляться к своим кактусам, несносный морской волк, воспользовавшись любезностью Вернера и Чимбалиони, потащился в коляске с ними на Литейный. И теперь плелся за Терновым, жарким шепотом умоляя посодействовать, чтобы ему вернули винную бочку.

Многочисленное собрание ввалилось в следственную камеру Вирхова.

– Какие новости? – спросил Вирхов, скидывая шинель на руки письмоводителю.

– В картотеке обнаружено два Корытина и один Курятин, проходили по буянству в пьяном виде, один огородничает за Обводным, на Богдановских огородах, два других бродяги, по ночлежкам обитают. Есть еще один Коротин, карточный шулер, из инженеров, – торопливо отчитывался тот.

Разоблачились от верхней одежды и остальные, только Суржиков нерешительно топтался у двери. На нем-то и остановился грозный взгляд следователя, усевшегося за письменным столом.