Самая лучшая месть - Стивен Уайт

Вместо всего этого я говорил о том, как мне надоел красный панцирь на руке и как я хочу поскорее взять их всех — Лорен, Грейс и обеих собак — и прокатить на моей новенькой «мини» по шоссе и даже, может быть, перевалить через хребет и закатиться в Национальный парк «Скалистые горы».

Лорен сказала, что я хороший отец и что она любит меня, и я отправился на работу, обласканный и довольный собой, оставив где-то по пути сомнения в том, хватит ли мне сил дотянуть до конца еще один день в качестве целителя человеческих душ.

Внеплановый сеанс был назначен на три часа пополудни. Том Клун появился вовремя.

Кроме нас, в комнате ожидания никого не было, поэтому я сразу же спросил, как чувствует себя его дед.

— Врачи говорят, что ему немного лучше. По крайней мере спал он спокойнее. Но мне очень тревожно. Электроэнцефалограмма показывает отклонения, у него большая потеря крови, что в таком возрасте очень опасно, и к тому же есть опасность отказа почек. Если это случится, он наверняка погибнет.

Переваривая его ответ, я напомнил себе, что, до того как оказаться в тюрьме за убийство подружки, Том учился в медицинском колледже и от диплома его отделяло всего лишь несколько месяцев.

Затем я напомнил себе, что обвинение в убийстве с моего пациента снято, что это не он, а кто-то другой едва не отрезал голову той девушке. Так показал тест ДНК.

— Пойдемте в кабинет.

Мы устроились по обе стороны стола, и я взял паузу, предоставляя Тому самому решить, с чего начать.

Он начал с того, что огляделся.

— Знаете, я был вчера вечером с той женщиной, агентом ФБР. Которая забрала меня из тюрьмы. О которой я вам рассказывал. Той, которая нашла нож.

«Агент ФБР. Кельда».

— Вы были с ней, когда кто-то проник в ваш дом? Во время нападения? Так вот с кем вы были.

— Да, с ней. Она позвонила совершенно неожиданно и предложила сходить пообедать. Сказала, что угощает. Мы почти все время были в том большом комплексе. Отлично провели время — по крайней мере мне так казалось, — но потом, когда вернулись к дому… Не знаю, что случилось, но она вдруг переменилась. Замкнулась. Перестала разговаривать. Как будто между нами встала стена.

Я ждал.

— Она сказала, что устала. Что натерла ногу. Почему? Почему она сначала звонит, приглашает пообедать, а потом становится холодной и равнодушной? Вечер просто… Все как отрезало. Я этого не понимаю. Конечно, может быть, все дело в том, что я давно ни с кем не встречался. Но по-моему, это чушь.

Я решил, что пришло время устроить небольшой тест.

— А если она действительно устала? Если действительно натерла ногу?

Он хмуро посмотрел на меня:

— Нет. Вас же там не было. Если бы так… Но поначалу все шло отлично, великолепно, а потом вдруг… ничего не стало. Сказала, что ей надо домой, села в машину и уехала. Я не знаю, что и думать. Или лучше не думать?

Голос его зазвучал резко, с обидой, и я понял, что события прошедшего вечера рассматриваются Томом вне связи с естественным ходом вещей. Он заранее предопределил их развитие, а потом, когда ожидания не оправдались, решил свалить всю вину на Кельду. И еще одна мысль промелькнула в моем сознании. Если бы я не спросил Тома о состоянии его деда, затронул бы он эту тему произвольно? Ответа не было, и я упрекнул себя за то, что, поддавшись чувству сострадания, забыл о профессиональных обязанностях.

— И что вы чувствуете сейчас?

Ответ его на первый взгляд выглядел нелогичным.

— Завтра выхожу на работу. В клинику «Кайзер». Женщина в отделе кадров сказала, что знает мою историю и считает, что меня подставили. В общем, по ее словам, работа как раз для меня. Сказать по правде, мне крупно повезло встретить человека, который так благосклонно ко мне отнесся. Но таких меньшинство.

— Поздравляю.

— Спасибо. Плохо то, что их страховка не оплачивает мои сеансы у вас. У них собственные специалисты. Не знаю, согласится ли мой адвокат продолжать платить вам, если те же услуги можно получить бесплатно, по страховке. Так что я пока даже не знаю, что будет дальше.

Я мог бы растолковать ему, что очередь желающих пройти бесплатный курс психотерапии у «Кайзера» состоит не из одного десятка человек, а круг предлагаемых лечебных планов ограничен. Изложив свое мнение, я бы определенно почувствовал себя лучше. Но мое мнение так и осталось при мне.

— Вы не знаете, что будет дальше? Что вы имеете в виду?

— А какой смысл? — жалобно спросил он. — Какой смысл приходить к вам, если через неделю или две придется переходить к другому? Какая польза от таких сеансов?

«Ага! Не пора ли, доктор Грегори, вспомнить концепцию перенесения?»

— Том? — Я подождал, пока он услышит меня. — То, что вы описываете сейчас, близко к тем чувствам, которые вызвала ваша вчерашняя встреча с той женщиной, агентом ФБР, верно?

Я едва не сказал «с Кельдой», но вовремя прикусил язык. Ее имя в наших разговорах не звучало.

— Что вы имеете в виду?

Препарировав ответ, я обнаружил в нем равные доли «не понимаю» и «что за хрень вы несете?».

Принимая во внимание интерпретацию вроде той, которую я только что предложил Тому, реакция типа «О чем это вы?» вовсе не является чем-то необычным, особенно на ранних стадиях психотерапии. Главная цель психотерапевта состоит в том, чтобы усилить самосознание пациента до такой степени, чтобы он сам заметил сходство эмоциональных реакций на прошлые и текущие события. Непонятливость Тома ставила меня перед выбором: отступить или идти дальше. Я склонялся ко второму варианту. В худшем случае он счел бы мои сопоставления глупыми, надуманными и бессмысленными. В лучшем он увидел бы себя подверженным влиянию самых разнообразных эмоциональных и исторических сил, существования которых прежде не признавал.

Другими словами, стал бы человеком.

— Том, вы совсем недавно вышли из тюрьмы. И ко мне вы ходите совсем недолго. И тем не менее большую часть проведенного нами вместе времени вы концентрировали внимание на событиях с участием людей, которые так или иначе заняли в вашей жизни заметное место, а потом, похоже, отвернулись от вас.

Он состроил гримасу, в которой отражались не только смущение и недоумение, но и скептицизм, сдобренный изрядной дозой того, что я принял за аггравацию.[14]

— Не знаю… Я не знаю, о чем вы говорите.

Нерешительность, с которой это было сказано, дала мне основание предположить, что любопытство Тома все же задето и ему хотелось бы посмотреть, к чему я клоню.

— Ваша мать, — продолжал я, — когда у нее начиналась маниакальная стадия, она брала вас с собой. Вы путешествовали. Вы переживали приключения. Вы были вместе. Но потом мания сменялась депрессией, и она замыкалась в себе, оставляя вас одного, лишая вас всего.

Он смотрел на меня с тем же озадаченным выражением на лице.

— Вы следите за моей мыслью?

— Пока да.

Удивительно, что всего два слова могут передать столь широкую гамму чувств. Я услышал в них и предостережение.

Уловив осторожность — примерно так же я отреагировал бы на оскалившего клыки пса, — я пошел вперед.

— Теперь в вашей жизни появляется эта агент ФБР. Сначала она находит улику, которая играет решающую роль в вашем освобождении из тюрьмы, потом везет вас домой и даже угощает завтраком в роскошном ресторане. Вы делаете ответный шаг навстречу, но она ведет себя так, словно вы уже ей надоели. Потом… да, эта женщина совершенно неожиданно приглашает вас на обед. Вечер проходит великолепно. Но когда вы пытаетесь продлить его, она исчезает, словно ничего и не было.

Решив, что объяснил достаточно, я умолк в ожидании ответа Тома.

Ничего.

— Вы не видите некую систему?

Он презрительно хмыкнул.

— Не понимаю, что за чушь вы несете.

Я медленно кивнул. Что ж, контакта не получилось. Не в первый и наверняка не в последний раз. Оставалось утешаться тем, что могло быть и хуже.

— Ладно.

Отступив, фигурально выражаясь, к своим окопам, я стал припоминать, что сказал Том о своих чувствах в тот вечер, когда попытался продлить свидание. Что-то о незащищенности в юридическом и физическом смысле.

— Хочу вам рассказать кое о чем. Странное дело. Последние две ночи, когда я спал в дедушкином доме, там хлопали двери. Звук был такой, как в тюрьме, когда камеры запирают на ночь.

— Двери хлопали, когда вы спали или бодрствовали?

— Первый раз я спал. Тот стук разбудил меня. Я подумал, что мне это просто приснилось. На следующую ночь дверь стукнула дважды: в первый раз, когда я спал, а во второй — примерно через час, когда я лежал с закрытыми глазами. Я даже вздрогнул. Звук был точь-в-точь такой, какой бывает, когда хлопают двери в тюрьме.

— По-вашему, что это было?

— Не знаю. Мне не по себе. Мне неспокойно. Может, это все только в моем воображении. Но раньше со мной ничего такого не случалось, даже когда я сидел в камере смертников. — Он подался вперед, положив руки на колени. — Как вы думаете, это может быть посттравматический стресс?