Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

4 марта в Народном собрании состоялся митинг, в котором принял участие весь цвет ссыльной социал-демократии, за исключением... Сталина. По каким-то только ему ведомым причинам он на митинг не пришел. Каменев предложил направить приветственную телеграмму великому князю по случаю его отказа взойти на престол. На следующий день он зашел к Сталину и сообщил ему о совершенной им глупости.

Сталин равнодушно махнул рукой. Ему было не до великого князя и отправленной телеграммы. Всеми своими мыслями он был уже в Петрограде, куда и отправился вместе с другими ссыльными на специальном поезде через два дня. И о чем думал он, посасывая свою неизменную трубку и глядя в окно на пролетавшие мимо пейзажи, знал только он один... Но в одном он был уверен: в Петроград ехал уже совсем другой Сталин. У него хватило твердости и воли к сопротивлению, и он вышел живым из того ада, в котором многие сходили с ума и стрелялись. И теперь его хватит на все...

Так закончилась подпольная жизнь профессионального революционера Кобы, известного также под кличками Нижарадзе, Васильева и Ивановича. Итогом можно было гордиться: 19 лет участия в революционной борьбе, 3 года тюрем и 6 — ссылки, как минимум 9 арестов и 6 побегов, — таков был послужной список Сталина...

ЧАСТЬ II 1917-й

ГЛАВА ПЕРВАЯ

12 марта поезд прибыл в Петроград. На вокзале бывших политкаторжан встретили ликующие толпы свободного, как теперь всем казалось, народа.

«Шел мягкий пушистый снежок, — вспоминала приехавшая вместе со Сталиным B.Л. Швейцер, вдова С. Спандаряна. — Стоило нам выйти из вагона на платформу, как на нас пахнуло политической и революционной жизнью столицы...» Повсюду слышался смех и оживленные разговоры. Невский был заполнен шумной толпой. «Народ гулял, — вспоминал эти дни Питирим Сорокин, — как на Пасху. Все славили новый режим и Республику. «Свобода! Свобода! Свобода!» — раздавалось повсюду». Во всех направлениях разъезжали грузовики с солдатами и вооруженными рабочими и студентами. На каждом углу о чем-то горячо спорили толпы народа. Среди них сновали мальчишки с газетами и листовками, которые шли нарасхват. Полицейских не было. Надменный и холодный Петербург канул в небытие...

Однако сам Сталин не разделял всеобщего веселья. На него пахнуло не только «революционной жизнью» столицы, но и густым винным перегаром. Слишком уж эта свобода напоминала анархию, и ему не очень нравился свободный и полупьяный народ. «Эти люди, — писал хорошо познавший все прелести революционного разгула В. Шульгин, — из другого царства, из другого века... Это — страшное нашествие неоварваров, столько раз предчувствуемое и наконец сбывшееся... Это — скифы. Правда, они с атрибутами XX века — с пулеметами, с дико рычащими автомобилями... но это внешне... В их груди косматое, звериное, истинно скифское сердце...»

И, как знать, не вспомнились ли ему в ту минуту слова Пушкина о русском бунте, «бессмысленном и кровавом»? А в том, что это был больше бунт, нежели революция, он не сомневался. Все эти полупьяные и беснующиеся людские толпы наконец-то дождались дня, когда можно, не таясь, плевать во вчерашних господ. И теперь у всех у них, выражаясь словами того же Шульгина, «было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное»!

«Боже, как это было гадко!.. — писал он в своих воспоминаниях. — Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому еще более злобное бешенство... Пулеметов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя... Увы — этот зверь был... его величество русский народ...»

Вряд ли сам Сталин даже при всем своем органичном отвращении к вылезшим из своих берлог полупьяным «скифам» (они напоминали ему отца и все, что с ним было связано) желал в ту минуту пулеметов, но вот о том, насколько трудно будет загнать их назад, он, конечно, не мог не подумать...

С вокзала Сталин отправился к Аллилуевым, единственным в столице людям, которые могли приютить его. Иосифа встретили как родного, и он весело рассказывал о том, как поезд останавливался на вокзалах и доморощенные ораторы, то и дело ударяя себя в грудь, повторяли напыщенные фразы о пришествии долгожданной «святой русской революции».

И больше всех смеялась младшая дочь Сергея — красавица Надежда, не сводившая своих больших выразительных глаз с вошедшего во вкус Сталина. Да и сам он все чаще и чаще задерживал свой далеко не скромный взор на милой. Надя удивительно расцвела за это время. Правильным овалом лица, черными бровями, слегка вздернутым носиком, смуглой кожей и мягкими карими глазами она походила на гречанку, в жилах которой каким-то удивительным образом оказалась замешана и цыганская кровь.

Как и все Аллилуевы, Надежда искренне верила в социалистические идеи. Молодая и романтически настроенная, она смотрела на своего крестного (ребенком Надя упала в реку, и Сталин спас ее от верной смерти) восторженными глазами. В ее представлении это был самый настоящий рыцарь революции, с честью прошедший через ад тюрем, этапов, побегов и ссылок.

Сталин весьма живописно рассказывал о суровой заполярной природе и жестокой нужде, которую испытывали ссыльные, но сам он пребывал уже далеко от всего пережитого. Голод, холод и тоска остались в прошлом. Сейчас его куда больше волновало собственное будущее. Ведь именно теперь, когда Ленин и другие лидеры партии находились в своих женевах, у него имелись все шансы устроить его самым надлежащим образом.

Ну а чтобы лучше понять, в каких условиях предстояло работать Сталину, надо вспомнить политическую ситуацию весной 1917 года. И не только из-за любви к истории: именно она во многом определила не только поведение самого Сталина, но и все дальнейшие события.

К приезду Сталина в Петроград власть в стране принадлежала Временному правительству и Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Командовал войсками Петроградского округа генерал Корнилов.

Правительство было сформировано из представителей правой буржуазии и крупных помещиков, наиболее важные посты получили кадеты. Они являли собой единственную в России либерально-демократическую партию и, будучи носителями «европеизированного» сознания, мечтали о преобразовании России парламентским путем по западному образцу.

Львов, Гучков, Милюков, Мануилов, Терещенко, Шингарев... Это были честные и в большинстве своем способные люди, которые объявили амнистию политическим заключенным, провозгласили гражданские свободы, заменили полицию «народной милицией» и провели реформу местного самоуправления. На большее они оказались просто не способны. По причине интеллигентской мягкости, с которой новое государство строить было нельзя. Да еще в таких экстремальных условиях, в которых они очутились. И как это ни печально для них, они, в отличие от Ленина, пытались делать революцию в белых перчатках.

«Что такое истинный кадет? — вопрошал в своих «Записках старого петербуржца» Л.В. Успенский и сам же отвечал: — Прежде всего все они были до мозга костей интеллигентами, даже интеллектуалами: полуполитическими деятелями, полупрофессорами. Настоящий кадет выглядел, да и в глубине своей был человеком хорошо образованным, человеком с хорошими теоретическими познаниями по части истории страны, Европы, мира...

Среди них были англофилы... Все они были несомненными западниками. Всюду — и на кафедрах университетов, и на думской трибуне — они стремились быть прежде всего «джентльменами»... Но при этом все они, начиная со своего идейного вождя и учителя Милюкова, оставались... «прекрасными теоретическими человеками»... Они превосходно разбирались в политике Древнего Рима, в эпохе Кромвеля, во всем, что рассказывали о прошлом их современники — историк Сеньбос или наши профессора-сеньбосы Виноградов и Платонов. Они были до предела «подкованными» во всем, что касалось прошлого — далекого и близкого. Но у них не было ни малейшего представления о реальных закономерностях современной жизни».

Однако в феврале 1917-го требовались совсем иные качества, и Ленин совершенно справедливо писал, что «эта партия... не может сколько-нибудь прочно властвовать в буржуазном обществе вообще, не хочет и не может вести по какому-нибудь определенному пути буржуазно-демократическую революцию... Кадеты — партия мечтаний о беленьком, чистеньком, упорядоченном, «идеальном» буржуазном обществе».

Мечтая о новом, Временное правительство вместе с тем считало себя преемником старой власти и намеревалось продолжать войну до «победного конца». Что же касается Петросовета, то кто был его истинным создателем и по сей день сказать невозможно. Одни исследователи считают инициаторами его создания руководителей Петроградского союза потребительских обществ. Другие отдают пальму первенства Петербургскому комитету большевиков, который якобы и принял решение об организации Совета.