Буря мечей - Джордж Мартин

Можно еще остаться здесь, в Развалюхе, — тогда их никто не найдет, и он останется жив. Но калекой быть не перестанет.

Бран поймал себя на том, что плачет, и сказал себе: «Глупый сопляк. Куда бы ты ни отправился, в Кархолд, Белую Гавань или Сероводье, ты все равно будешь калекой». Он сжал кулаки и сказал:

— Я хочу летать. Ведите меня к вороне.

Давос

Когда он поднялся на палубу, позади таял длинный мыс Дрифтмарк, а впереди вставал из моря Драконий Камень. Бледно-серая струйка дыма поднималась в небо с вершины его горы. Драконова гора нынче утром неспокойна — если это не костер, на котором Мелисандра сжигает кого-то еще.

Мелисандра не покидала его мыслей, пока «Плясунья Шайяла» шла через Черноводный залив и Глотку, лавируя против встречного ветра. Огонь, горящий на сторожевой башне Острого мыса на конце Крюка Масси, напомнил ему рубин у нее на шее, а красные облака на утренней и вечерней заре вызывали в памяти шелк и атлас ее платьев.

Она ждет его на Драконьем Камне во всей своей красе и силе, со своим богом, своими тенями и его королем. Давос всегда думал, что красная жрица предана Станнису, но теперь переменил свое мнение. Она сломала его, как ломает человек норовистого коня. Чтобы взнуздать его и скакать на нем к власти, она предала огню сыновей Давоса. Я вырежу живое сердце у нее из груди и посмотрю, как оно горит, говорил он себе. И ласкал пальцами рукоять длинного красивого лиссенийского кинжала, который подарил ему капитан.

Капитан был очень добр к нему. Зовут его Хоран Сатмантес, и он лиссениец, как и Салладор Саан, которому принадлежит этот корабль. У него светло-голубые глаза, часто встречающиеся в Лиссе, костистое обветренное лицо, и он уже много лет занимается торговлей с Семью Королевствами. Узнав, что человек, подобранный им, — знаменитый Луковый Рыцарь, он уступил Давосу свою каюту, снабдил его своей одеждой и парой новых сапог, которые пришлись почти впору. Он настаивал, чтобы Давос и ел за его столом, но это ни к чему хорошему не привело. Желудок Давоса не мог переварить устриц, угрей и прочих изысканных блюд, любимых капитаном, и после их первой трапезы он провел остаток дня у борта, свешиваясь за него то одним концом, то другим.

С каждым ударом весел Драконий Камень становился все больше. Давос уже видел очертания горы и большую черную цитадель у нее на склоне, с горгульями и драконьими башнями. Бронзовая фигура на носу «Плясуньи Шайялы» резала волны, взмахивая солеными пенными крыльями. Давос привалился к планширу, радуясь, что может на что-то опереться. Пережитые им испытания ослабили его. Если он слишком долго стоял, ноги начинали трястись, и на него часто нападали приступы кашля, после которых он выплевывал кровавые сгустки. Это ничего, говорил он себе. Боги не для того провели меня через огонь и воду, чтобы после уморить кашлем.

Слушая, как стучит барабан гребного мастера, гудит парус и поскрипывают весла, он возвращался во времена своей молодости, когда те же звуки каким-нибудь туманным утром вселяли в его сердце страх. Они возвещали о приближении морской стражи старого сира Тристимуна, а морская стража несла смерть контрабандистам, когда на Железном Троне сидел Эйерис Таргариен.

Но это было в другой жизни. До лукового корабля, до Штормового Предела, до того, как Станнис укоротил ему пальцы. До войны и красной кометы, до того, как он стал Сивортом и рыцарем. Он был другим человеком в те дни, до того, как лорд Станнис возвысил его.

Капитан Хоран рассказал ему о крушении надежд Станниса в ночь, когда горела река. Ланнистеры обошли его с фланга, а переменчивые знаменосцы в час наибольшей нужды стали покидать его сотнями. «Там видели тень короля Ренли, — сказал капитан, — он рубил направо и налево, возглавляя авангард львиного лорда. Говорят, его зеленые доспехи от дикого огня сияли призрачным светом, а оленьи рога на шлеме горели золотом».

Тень Ренли. А вдруг и тени сыновей Давоса тоже вернутся в этот мир? Он слишком много повидал в море, чтобы утверждать, что призраков не существует.

— Неужели никто не остался верен ему? — спросил Давос.

— Лишь немногие — в основном это родственники королевы. Мы взяли на борт многих с лисой и цветами, но еще больше народу под всевозможными эмблемами осталось на берегу. Лорд Флорент теперь десница короля.

Гора, увенчанная бледным дымом, приближалась. Парус пел, барабан бил, весла работали в лад, и вскоре перед ними открылось устье гавани. Как пусто, подумал Давос, помнивший, сколько кораблей теснилось прежде у каждого причала и покачивалось за волнорезом. Флагман Салладора Саана «Валирийка» стоял у набережной, где прежде помещалась «Ярость» и ее сестры. Корпуса соседних кораблей тоже пестрели лиссенийскими полосками. Давос тщетно искал «Леди Марию» или «Духа».

Войдя в гавань, они спустили парус и подошли к причалу на веслах.

— Мой принц захочет повидать вас немедленно, — сказал капитан, пока матросы закрепляли концы.

На Давоса напал кашель. Он схватился за борт и сплюнул в море.

— Король, — просипел он. — Я должен видеть короля. — Где король, там будет и Мелисандра.

— Король никого не принимает, — твердо ответил капитан. — Салладор Саан вам все расскажет. Сначала к нему.

Давос, слишком слабый, чтобы противоречить, ограничился кивком.

На борту «Валирийки» Салладора не оказалось. Они нашли его за четверть мили от нее, в трюме пузатой пентошийской барки под названием «Богатый урожай», где он с двумя евнухами пересчитывал груз. Один евнух держал фонарь, другой восковую табличку и стилус.

— Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять, — бубнил старый пират, когда Давос с капитаном вошли в трюм. Сегодня он был в винно-красном камзоле и высоких сапогах из выбеленной кожи с серебряным тиснением. Раскупорив один из сосудов, он понюхал, чихнул и сказал: — Грубый помол, второсортный — мой нос не проведешь. В накладной значатся сорок три сосуда — куда же, любопытно знать, подевались остальные? Эти пентошийцы думают, что я считать не умею? — Тут он увидел Давоса и осекся. — Что это так глаза щиплет — перец или слезы? Неужто передо мной Луковый Рыцарь? Нет, быть не может — все сходятся на том, что мой друг Давос погиб на горящей реке. Зачем же его призрак тревожит меня?

— Я не призрак, Салла.

— Да ну? Мой Луковый Рыцарь никогда не был таким тощим и бледным, как ты. — Тут Салладор Саан, пробравшись между грудами пряностей и рулонами тканей, стиснул Давоса в объятиях и расцеловал трижды, в щеки и в лоб. — Но ты еще теплый, сир, и я слышу, как стучит твое сердце. Так это правда? Море проглотило тебя, но выплюнуло обратно.