Дама в автомобиле - Себастьян Жапризо

И вот началась гонка по южной автостраде: одна стрелка подходила к половине восьмого, вторая показывала сто шестьдесят километров в час. Машину я оставил у сторожа стоянки перед аэровокзалом. Извинившись перед приемщиком багажа за опоздание, я сунул ему свой чемодан и чаевые. Я мчался что было духу. У выхода на летное поле мне вручили «вашу» телефонограмму. Чтобы меня запомнили, я дал десять франков на чай. В «каравелле» у меня не спросили фамилию, но я под разными предлогами дважды повторил стюардессе, что меня зовут Коб, Морис Коб, и что я лечу в Вильнев-лез-Авиньон. Я выпил рюмку водки, взял предложенную мне газету. Лететь предстояло час с небольшим. Я принялся размышлять. Меня совершенно не волновало то, что я нисколько не похож на Коба. Среди такого количества пассажиров никто не запомнит, как выглядел один из них. Могут примерно запомнить фамилию, да еще может запасть в голову название города — Авиньон, — и этого достаточно. Вот как раз в это время, пока я летел и думал об Аните, о том, что ей тоже предстоит выдавать себя за другую, но у нее возникнут гораздо большие трудности, чем у меня, она должна будет оставить о себе абсолютно четкие воспоминания, вот тогда-то мне в голову и пришел трюк с забинтованной рукой. Это чисто рекламный трюк. Такие подробности запоминаются лучше всего: «Это была дама на «тендерберде», и у нее была забинтована рука». Я сразу же оценил, сколь выгодна будет эта инсценировка, тем более если забинтовать левую руку. В гостинице Анита сможет не заполнять карточку, поскольку вы левша. А так как сама она не левша, то ей повязка не помешает. Ваше самоубийство само по себе явится свидетельством вашей вины. А если у вас будет покалечена рука, никто не удивится, что вы не оставили никакой записки, которая бы пролила свет на ваш поступок.

В Марселе-Мариньян было уже темно. Получив свой чемодан, я купил в зале аэропорта все необходимое для повязки. Потом я сел в такси и поехал в Авиньон. По дороге я рассказывал шоферу о своей работе, выдавая себя за инженера-строителя. Поговорили мы и о бедняках, которые живут в трущобах. Потом я снова углубился в свои мысли. Мы остановились у ворот гаража Коти. Я щедро отвалил шоферу чаевые — восемьдесят километров он промчал за пятьдесят минут. Позже я подумал, что совершенно не помню его, даже не могу сказать, какого цвета были у него волосы. Что бы вам ни говорили, Дани, но это так: в действительности никто ни на кого не обращает внимания. Именно на это я рассчитывал, когда собирался обвести вокруг пальца тех, кому поручат вести следствие. И хотя бы в этом, мне кажется, я был прав.

В гараже были тишина и полумрак. У застекленной будки ко мне подошел мужчина. Я заплатил ему за ремонт «тендерберда». Он выдал мне счет. Я сказал, что у меня вилла Сен-Жан в Вильневе. «Тендерберд» стоял с поднятым верхом, только что вымытый. Мужчина подогнал его к воротам. Я сел за руль, лихорадочно думая, как же тронуть эту машину с места. Мне кажется, что я уехал, не вызвав никаких подозрений.

Мне пришлось спросить дорогу в Вильнев, который оказался гораздо ближе к Авиньону, чем я предполагал. Было десять часов пятнадцать минут, когда я раскрыл ворота виллы Сен-Жан. Едва войдя, я сразу достал из чемодана винчестер и сделал три выстрела. Две пули я пустил в раскрытое окно, одну в стену в большой комнате. Чтобы сбить с толку какого-нибудь дотошного эксперта, я подобрал пустые гильзы, а на пол, под стол, бросил те, что нашел в квартале Монморанси. В магазин вложил три новых патрона. После этого я стал вслушиваться в ночную тишину. Я уже заранее решил, что, если кто-нибудь появится, я скроюсь, оставив здесь костюм Коба, ваши вещи и машину. Но никто не появился. За четверть часа я сделал все что нужно. Большую фотографию, на которой вы сняты обнаженной, я нашел наклеенной на деревянный подрамник, наверху, в этой порнографической фотостудии. Я просмотрел все папки со снимками, вынул вещи — за исключением двух, которые вполне подходили для моего плана, — и Анитины, от которых хотелось выть. Вот Аниту снимали с ее полного согласия, Дани. Все это я разорвал, сунул в большой бумажный мешок и потом увез с собой. Я отыскал и нужные мне негативы — они оказались в ящике, пронумерованные и занесенные в каталог, как почтовые марки. Были там и рамки для контактной печати. Я снес вниз вашу большую фотографию и повесил ее на стену, взамен другой, на которой была изображена какая-то девица лет двадцати, не старше. Прежде чем снова подняться в мастерскую, я впервые вгляделся в ваше лицо. Я не могу вам объяснить, отчего, но у меня вдруг появилось такое чувство, что вы в нашем лагере, что вы тоже, как и я, преисполнены жалости к нам. Ваше лицо на этом снимке выражало нескрываемую нежность к той, что в ту секунду предавала вас, потакая гнусным порокам подонка, пользуясь тем, что вы полуслепая. Короче, на этом снимке был запечатлен момент, который поразительно предопределил все дальнейшее. Я оставил фотографию на стене, хотя прекрасно сознавал, что я мерзавец.

Я разложил в спальне ваши вещи, опрыскал вашими духами простыни, которые, быть может, еще хранили запах духов Аниты. Постель была в беспорядке. Я перенес в машину бумажный мешок, ваше белое пальто, коврик, в котором вы потом обнаружили труп Мориса Коба, и еще коробку с патронами и ружье. Дверь в дом я оставил открытой. Я двигался, как робот, но я сделал все, чтобы ввести в заблуждение следствие.

Включив дальний свет, я мчался на предельной скорости, сосредоточившись только на дороге, не обращая внимание на то, что слеплю встречные машины. К часу ночи я был около аэропорта Лион-Брон, оставалось двадцать минут до отправления самолета, которым я заранее решил лететь в Париж. Это был последний ночной рейс. Анита ждала меня не в назначенном месте, а немного дальше, на обочине шоссе. При свете фар я увидел, что она в белом костюме. Я открыл ей дверцу, и мы помчались обратно.

Оказывается, она ждала меня больше часа. Она все время дрожала от страха и холода. Я свернул с шоссе и остановился на проселочной дороге, под деревьями. Здесь я объяснил, что она должна сделать. Я отдал ей ваши водительские права, косынку, белое пальто. Наложил ей на левую руку повязку. Я вырвал из обложки неиспользованного аэробилета, который она купила на ваше имя до Марселя-Мариньян, внутренние листки, а обложку положил в карман вашего пальто вместе со счетом из авиньонского гаража и конвертом с премиальными. Из конверта я вынул часть денег — стоимость билета на самолет. На Аните был новый костюм, похожий на ваш. Она купила его, даже не примерив, в какой-то лавке в районе Этуаль, которая оказалась еще открытой. Она показала, как ей пришлось закатать и скрепить на талии двумя английскими булавками юбку, чтобы она держалась. Мы подъехали к аэропорту. Прежде чем уйти, я объяснил Аните, как управлять этой машиной. Расставаясь я долго целовал ее.

И она снова сказала, что любит меня.

Наше следующее свидание должно было состояться по телефону в половине пятого утра. Мы посмотрели на карту, которая оказалась в машине Коба, и высчитали, что к этому времени Анита будет в районе Аваллона. С бумажным мешком в руках я подбежал к кассе и купил билет на имя Луи Каролля. И снова час в воздухе на винтовом самолете, летевшем с Ближнего Востока. Я забылся в полудреме, и перед моими глазами несколько раз всплывала ваша фотография на фоне белой стены. В Орли я не воспользовался своей машиной, а взял такси и около трех часов уже был в квартале Монморанси. Пока я шел к дому Коба, я не видел ни одного освещенного окна. В доме Коба тоже было темно. Войдя, я громко заговорил, якобы обсуждая с Анитой этот скучный вечер. Я подошел к комнате, где вы должны были лечь, и тихо позвал вас. Вы не спали. Бутылки с вином в гостиной не оказалось, я обнаружил ее на кухне вместе с вашим прибором, который вы, к сожалению, вымыли. Пусть, все равно в этом доме останется достаточно других следов вашего пребывания, и я облегченно вздохнул, увидев по отметке, которую я сделал, что уровень вина в бутылке поубавился примерно на стакан. Видимо, доза снотворного была недостаточна, чтобы сразу свалить вас с ног, но я убедил себя, что надо немного подождать.

Я вышел в сад перед домом, так как во внутренний садик выходило ваше окно. Я курил и представлял себе Аниту за рулем «тендерберда», мчащуюся по шоссе среди ночи. Я мысленно перебрал каждый свой шаг после смерти Коба, проверяя, не ошибся ли где-нибудь, не забыл ли чего. Нет, кажется, я недурно сварганил это грязное дело. Часа в четыре я опять подошел к вашей комнате и тихонько окликнул вас. На этот раз вы не ответили. Я тихо вошел. Вы лежали на спине; рассеянный свет, проникавший из гостиной через раскрытую мною дверь, освещал на подушке ваш профиль. Глаза ваши были закрыты. Теперь, когда я удостоверился, что вы спите, мне надо было как можно скорее вернуться на авеню Мозар. И все же я не удержался и, хотя это было безрассудством, сделав несколько шагов, подошел к вам настолько близко, что услышал ваше дыхание. Я впервые увидел вас без очков, и вы показались мне еще более незнакомой, чем днем. Наверное, с минуту я рассматривал вас. И вот тут случилось такое, что у меня замерло сердце. Вы заговорили. Вы отчетливо, как наяву, произнесли несколько слов. Вы сказали в ритм своего дыхания: «Убейте меня, прошу вас, убейте». Не спуская с вас глаз, я медленно попятился к двери. Я ушел. До авеню Мозар я добрался пешком, неся в руках свой бумажный мешок.