Сполохи детства - Степан Калита

Я поймал Павлика, когда он возвращался из столовой. Припер его к стене.

— Ты — вор! — сказал я. — Я знаю, это ты крадешь у всех…

— Ты чего, вконец охуел?! — закричал Павлик. — Да пошел ты на хуй, Степка паршивый! Сам ты — вор.

От такого напора я несколько опешил, но процедил:

— Я знаю, где ты все прячешь. В туалете… В бачке…

— Ах ты! — Он вдруг изменился в лице, скривился и заплакал: — Это мое! Ты понял?! Мое! Отдай мне мое!

— Ты же это украл.

— Ну и что. Это мое. Все равно мое…

Тут он кинулся на меня с кулаками. От удара в нос в глазах полыхнуло, я на время ослеп от боли, сразу потекла кровь. Я тут же залепил ему в ухо. Потому что еще в детском саду привык отвечать ударом на удар — Мишка Харин приучил… Нас быстро разняли. Я кричал, что это вор. А Павлик обещал меня убить…

Вожатые быстро разобрались в этой ситуации. Я показал тайник Павлика, рассказал, как его обнаружил. Меня похвалили за бдительность. А Павлика даже не выгнали из лагеря, а просто перевели от греха подальше в другой отряд. Я регулярно встречал его. И он каждый раз показывал мне кулак.

Я привык думать с тех пор, что воры — это дети алкоголиков, у которых ничего нет. И по этой причине они воруют — чтобы хоть как-то компенсировать отсутствие конфет и красивых вещей. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что ворами могут быть и ребята из вполне благополучных семей.

За хорошую учебу в третьем классе меня наградили билетом на Кремлевскую новогоднюю елку. Царский подарок. Попасть на Кремлевскую елку мечтали все советские дети. В школе в это время орудовал вор. Он регулярно обчищал карманы в раздевалках, тащил все, что плохо лежит, умудрился даже спереть деталь от пулемета из музея боевой славы Великой Отечественной Войны на третьем этаже. Я считал, что действует не вор, а воры. Потому что одному человеку не под силу украсть столько всего. Но я ошибался…

Надо было тщательно следить за своим билетом, а я зазевался, оставил его на большой перемене на парте. А когда вернулся в класс, билета уже не было. Разумеется, я тут же поднял шум. Стал расспрашивать всех, не видели ли они, кто подходил к моей парте. И собирался уже идти жаловаться к учителям, что, в общем-то, можно было делать только в крайнем случае, когда ко мне вдруг подошел Олег Муравьев.

— Это… Отойдем, пожалуйста.

— Чего тебе? — Брякнул я с раздражением. — Не видишь что ли, у меня билет пропал?

— Ну пойдем… отойдем… — Настаивал Олег.

Мы отошли в угол класса. И он вдруг протянул мне билет.

— На вот, — он выглядел смущенным.

— Откуда?! — схватив билет, радостно выдохнул я. — Я уж думал — все, не найду.

— Ну это… Это я его спер. А потом подумал — мы ж друзья, нехорошо это…

Я опешил.

— Ты?! Ты — вор?! — Для меня признание Олега стало откровением.

— Ну какой я вор?.. Я не вор, — Олег смущенно уставился в пол, глазки бегали.

— Ты — вор! — констатировал я громко и возмущенно.

— Слушай, Степ, — агрессивно заговорил Олег, — я же тебе его отдал! А мог не отдать. Сказал бы родакам, что это меня билетом наградили, да и все.

— Ты — вор!

— Да заткнись ты! — Олег сильно толкнул меня.

Я его в ответ. Дело кончилось дракой…

Мы не общались целую неделю. Потом как-то раз я шел домой из школы, и Олег догнал меня.

— Степк, — сказал он, — мир?

— Я не хочу дружить с вором, — ответил я.

— Да не вор я! — крикнул Олег. — Ты же не знаешь, что это… А это болезнь такая. Клептомания называется. Когда постоянно тянет что-нибудь украсть.

— Что это еще за болезнь такая? — спросил я с подозрением.

— Вот видишь, ты не знаешь. А таких, как я, даже лечат…

— Тюрьма вас лечит.

— Да не тюрьма. Это болезнь, говорю тебе. Не веришь, спроси у родителей…

Так я и сделал.

— Клептомания? — переспросил папа. — Болезнь, да. — И обеспокоился вдруг. — А почему ты спрашиваешь? Ты что, что-то украл?

— Да нет, ничего я не крал. Просто слово интересное услышал.

— Болезнь болезнью, — сказал папа. — Но клептомана совсем не обязательно в нашей стране будут лечить. Скорее всего, он попадет прямиком в тюрьму. Ты это запомни… на всякий случай.

— Хорошо, — сказал я.

Через некоторое время я решил снова поговорить с Олегом Муравьевым о его удивительной «болезни».

— И что, тебя прямо все время тянет что-нибудь стащить?

— Да нет, — он помялся. — Только когда вижу что-нибудь хорошее… — Подумал немного: — Или когда деньги кончились… Иногда просто так…

— Так в раздевалке по карманам — это ты?

— Ну да, — ответил он.

— А в музее деталь от пулемета?

Олег кивнул.

— Ну ты даешь! — выдохнул я.

Он ложно воспринял мои слова как одобрение и радостно поделился:

— Там у них еще наган есть. Целый наган. Вот бы его спереть. Но это сложно…

— Ты главное у меня не воруй! — сказал я. — И у Сереги тоже…

— Да у вас и так ничего нет. Что у вас воровать-то? — отмахнулся он.

Это было правдой.

Дядя Боря, старый урка, вечно бренчавший на гитарке в заброшенном детском саду, потом разъяснил нам, что по понятиям у своих воровать может «только крыса». А «честный вор» «выставляет только фраеров, братву никогда».

Олег Муравьев слушал наставления дяди Бори с особым чувством, как прошедший школу сержантов боец, готовый хоть завтра на серьезное дело.

— Так я и делаю, — сказал он с чувством, — у своих никогда не ворую.

— Ша, сявка, — окоротил его дядя Боря, — не по масти базлаешь…

У Олега отвисла челюсть.

— Ничего, фраерок, ты малой еще, закон освоишь, будет фарт. А не освоишь, звиняй, свои же на перо поставят.

— За что на перо? — забормотал Олег. — Я же ничего не сказал…

Ему было лет девятнадцать, когда я видел его в последний раз. Олег как раз устроился в какую-то компьютерную фирму, хвастался, что увел оттуда несколько компов и телефон с определителем номера. Удивительное дело, но ему, кажется, за все эти отнюдь не безобидные шалости так никогда ничего и не было. Ни разу даже не побили…

В пионеры советских детей принимали в несколько смен. Каждый хотел попасть в первую. В крайнем случае, во вторую. Третья — уже позор. В четвертой оказывались только хулиганы и двоечники. Впрочем, этим, из четвертой, уже было все глубоко до лампочки. Причем, первая смена выезжала для торжественного вступления в ряды красногалстучников на Красную площадь, в пилотках, форменных рубашках с нашивками. Было это осенью, когда еще было тепло. Четвертую ждал лютый холод, поэтому принимали их в музее боевой славы — на третьем этаже. За музеем следил пожилой дедушка, столь трепетно относящийся к экспонатам, что все время протирал их тряпочкой. Так он и остался у меня в памяти — с байковой лиловой тряпочкой в руке и в яркой клетчатой жилетке красного цвета. Впрочем, цвета детства обманчивы — вполне возможно, и тряпочка и жилетка были совсем других оттенков. Да и дедушка мог быть куда моложе, чем мне сейчас кажется.

Перед вступлением пионеров готовили. После основных занятий проходили специальные уроки. На них приглашенный преподаватель с партийной принадлежностью рассказывал, как появилась пионерская организация, каков ее устав, гимн, и что должен усвоить настоящий пионер. Много времени уделялось на этих уроках пионерам-героям. О них в СССР была издана целая серия книжек с замечательными героическими картинками. На них пионеры-герои, точнее те — кому присвоили это звание умные дяди из больших кабинетов — стреляли из автоматов по фашистам, швыряли гранаты и даже героически всходили на эшафот. Среди них далеко не все были пионерами. Например, воспевался подвиг Павлика Морозова, кулацкого сына, разоблачившего отца. Он пионером никак не мог быть. Вспоминается и другой деревенский парнишка — Коля Мяготин, убитый классовыми врагами. И не просто классовыми врагами, а «подкулачниками» — братьями-хулиганами. Но, в большинстве своем, пионеры-герои все же действительно носили красные галстуки. Помню, как меня поразила история Зои Космодемьянской, которой фашисты сначала выкололи глаза, а потом повесили с табличкой на груди — всем в назидание. Все эти страшные подробности отлично врезались в память. Авторы этих книжек были настоящими мастерами по части рассказывать не только о подвигах, но и о разнообразных ужасах, чтобы они как следует запали будущим пионерам в головы.

Я был так увлечен «пионерами-героями», что даже стал коллекционировать эти книжки. Первые мне принесла из школы мама, где она тогда работала учителем рисования, парочку я спер из библиотеки. Конечно, настоящий пионер-герой так не поступил бы, но уж очень сильна во мне была жажда коллекционирования, да и книжки очень нравились. До сих пор помню имена героев: Марат Казей, Володя Дубинин, Леня Голиков. Все они были мне близкими друзьями. Раннее детство описывалось штрихами, характер у ребят непременно был мужественный, но имелись и простые черты — чтобы легко можно было проассоциировать героев с собой. Всех их ждала мучительная смерть. Так что я тоже частенько представлял, что умру, убитый какими-нибудь «подкулачниками»-хулиганами или фашистами, но умирать очень не хотелось.