Голубой ангел - Франсин Проуз

Раньше я никогда члена не трогала. Он водил по нему моей рукой, смыкал мои пальцы, как смыкал их только что на яйце. Это было даже приятно – член был теплый и бархатистый. Но немножко противно – противно втирать яйцо в мужской член.

Он прислонил меня к стене и начал целовать. Язык его извивался в моем рту. Слюна его напоминала по вкусу какую-то стариковскую еду. Печенку с лу­ком, жареную рыбу. Она пенилась, и я чуть не поперхнулась. Этот человек – ровесник моего отца, подумала я. Живот его вдавливал меня в стену. Усы цара­пали кожу. Он был совсем не такой, как мальчики, с которыми я целовалась в школе. Он, наверное, догадался, о чем я думаю, потому что стал грубее, злее, задрал мне юбку, стянул колготки и протолкнул в меня свой член, и тот оказал­ся вовсе не гладким, а шершавым и жестким. Я заплакала – это было больно и совсем не романтично, и я все думала, что член во мне вымазан яйцом.

Но я была и счастлива, потому что он хотел меня, хотел так сильно, что ра­ди этого рискнул всем. Родители мои были совсем рядом, через двор. Где-то в темноте маячила наша школа. А я была важнее всего этого. Я одна могла заста­вить взрослого человека рискнуть всем, чтобы сделать то, что мы делали в теп­лом полутемном сарае, среди мирно гудящих яиц.

Свенсон откладывает рукопись в сторону, он будет великодушен, он исполнен решимости оценивать это лишь как литературное произведе­ние. Интимные сцены всем даются с трудом, а эта, эта удалась… вот, на­пример, интересная деталь– треснувшее яйцо. Какие фразы ему осо­бенно понравились? «Я догадалась, что это член. Раньше я никогда члена не трогала». На полях Свенсон пишет: «Хорошо».

Он внезапно начинает задыхаться. Ну в чем дело? Где его чувство юмора? Где дистанция? Где широта взглядов? Зуба-то этот несчастный учитель музыки не ломал. Несчастный? Да он извращенец. Но зато удач­ливый.

Свенсон делает глубокий вдох, считает от десяти до нуля. Анджела его в виду не имела. Она к нему замечательно относится. Может, даже любит. Она знает, что он нисколько, нисколько не похож на этого мерз­кого козла из ее романа. Она написала это до того, как они занялись лю­бовью – или чем там они занимались. Она встала с кровати, а это уже было в компьютере. Она только распечатала готовый текст.

Ну и что такого? Да всем плевать, копирует жизнь искусство или подражает ему.

Только Свенсону не плевать. Для него это важно. Ему не хочется быть этим учителем.

Никто и не говорил, что легко проводить занятие через пять дней после того, как ты переспал с одной из студенток. Хорошо еще, Свенсон чуть-чуть подкорректировал память – организовал себе несколько провалов. Это дает ему передышку, возможность собраться и перестать сравни­вать ту Анджелу – обнаженную, в одних ботинках – и эту, сидящую за столом в полном облачении: в кольцах, браслетах, шипованном ошей­нике. Она будто вернулась к прежнему своему воплощению и похожа на маленького хорька. Она не дает классу забыть о своем присутствии – вертится, вздыхает, причем смотреть на нее при этом совершенно не обязательно, что очень кстати. Потому что Свенсон на нее смотреть не может, как не может смотреть и на Клэрис, и это существенно ограничивает его поле обзора.

А ведь идет занятие, которое в обычных обстоятельствах потребо­вало бы всего его педагогического, дипломатического и психологиче­ского мастерства. Сегодняшнее испытание заключается в обсуждении рассказа Мег Фергюсон, рассказа про мужчину, которого бросила воз­любленная – потому что он ее (по выражению Мег) «колошматил». В отместку он похищает ее любимую кошечку Миттенс, увозит на Манхэттен и выбрасывает с тридцатого этажа. В рассказе все фальшиво, все раздражает. Герои одномерные, выводы банальные до идиотизма, язык искусственный и примитивный. Вот такую идеологизированную белиберду могли бы выдать некоторые из его коллег, вздумай они взяться за перо. Отвращение его столь неизбывно, что он рот боится раскрыть.

Пресловутая курица из рассказа Дэнни хоть была мороженая. И во­обще, это был рассказ о странной, но любви, а не о мужской жестокос­ти, не о мести и убийстве, хотя там-то, может, и была мужская жесто­кость. Мальчишка не любовью занимался с той курицей – он ее насиловал, как учитель музыки в романе Анджелы насилует девочку, как отец насилует дочь в ее телефонно-сексуальных стихах. Вот что значит для этих детишек секс. Насилие, жестокость, инцест. Говорила ему Магда. И была права. Почему Свенсон ее не слушал?

На его счастье все остальные так глубоко задумались над рассказом Мег, что мук Свенсона не замечают. Даже Джонелл с Макишей, которые разделяют сомнения Мег относительно человеческой природы в целом и мужской сексуальности в частности, – даже их, наверное, несколько ошарашил эпизод, где злодей мечтает о том, как его подружка придет и обнаружит Миттенс, размазанную по асфальту. Дэнни и Карлос смотрят на Свенсона – будто надеются, что он посоветует им, как себя вести, чтобы не оказаться на месте Миттенс.

Свенсон настолько погружен в собственные переживания, что поч­ти не слушает Макишу, которая сообщает, что ей понятно, откуда взя­лась идея рассказа, – да, есть на свете недоноски, способные на такое. Только данный конкретный недоносок ее не убедил – не верит она, что он мог так поступить. Карлос говорит, все это чушь собачья, он знает уйму недоносков, подлецов и негодяев, но на такую мерзость ни один из них не способен. Сей философский диспут – на что способны недонос­ки – продолжается довольно долго. Мег, радуясь, что разговор ушел от критического разбора текста, только поглядывает свысока и злобно ус­мехается. Она-то знает, недоноски на это способны.

Свенсон покидает свою телесную оболочку. Он парит над столом, сидящая за которым Клэрис заявляет, что не важно, может ли кто-ни­будь такое сделать, важно другое: удалось ли Мег заставить их поверить в то, что герой ее рассказа это сделал. Даже Клэрис боится Мег. Не гово­рит, поверила сама или нет. Во всем остальном она ведет себя как обыч­но – словно ее вовсе не занимает тот факт, что она видела своего препо­давателя выходящим из комнаты другой студентки.

Тут вдруг все вздрагивают от оглушительного звука, который Свен­сон поначалу принимает за колокольный звон, но нет – это Анджела ко­лотит своим шипованным браслетом по столу.

– Позволь тебя спросить, Мег, – говорит Анджела. – Этот парень из рассказа, он чем занимается?

– Не знаю, – настороженно отвечает Мег. – То есть… А, да! Он подрядчик. Точно, подрядчик.

– В рассказе об этом упоминается? – спрашивает Анджела.

– Нет, – признается Мег. – Кажется, сначала было что-то, потом я, наверное, убрала.

Весь класс ошеломленно следит за тем, как Анджела нападает на Мег. Кто бы мог подумать, что эту злючку Мег, вечно пылающую правед­ным гневом, так легко загнать в угол?

– Нет этого в рассказе. Потому что и парня в рассказе нет, ничего в нем нет кроме твоей идиотской уверенности в том, что все мужчины свиньи. Мы ни секунды ему не верим – ни его словам, ни поступкам; и уж тем более не верим, что он притащил кошку на крышу. Ты когда-нибудь куда-нибудь кошек носила?

Свенсон клялся, что никогда не допустит ни издевательств, ни кро­вопролития. Ему бы кинуться в гущу битвы, обуздать Анджелу, спасти бедняжку Мег, а он только стоит и смотрит как загипнотизированный на Анджелу, которая говорит ровно то, что и следовало сказать. И он – по сугубо личным причинам – счастлив услышать из ее уст, что мужчи­ны вовсе не свиньи. На каждый ее вопрос Мег отвечает покорным кив­ком.

– Ты дала себе труд над этим подумать? Или все думала, какую бы мерзость заставить его совершить? Да, такой тип вполне может убить кошечку, только сделает он это где-нибудь поблизости. И, скорее всего, к кошке он будет добрее, чем к женщине.

В классе стоит мертвая тишина. Все дыхнуть боятся. Хоть бы раз ко­локола зазвонили в нужный момент, избавили бы их от этой затянувшей­ся паузы.

Слово вынужден взять Свенсон.

– Кажется, Анджеле рассказ Мег не очень понравился, – усмехается он. Ему вторит еще кто-то.

Опять молчание. Клэрис говорит:

– Я во многом согласна с Анджелой, но… но… вот что я хочу сказать. Профессор Свенсон, простите, но, по-моему, это нечестно: Анджела тут всех разносит, а ее собственных работ мы не обсуждаем. Ей-то что, она играет по другим правилам.

Какой же он идиот! Решил, ему эта встреча в коридоре сойдет с рук?

– Это точно, – соглашается Карлос. Остальные молча кивают. Почему они накинулись на Анджелу? Да они ее благодарить должны за то, что она прекратила это занудное обсуждение. Неужели Клэрис рассказала кому-нибудь, что встретила Свенсона в общежитии? Свенсон вымученно улыбается.

– Я с самого начала говорил: здесь никого не заставляют выносить свои произведения на всеобщее обсуждение…

Не проходит. Его слова никого не убедили.

– Хорошо, – говорит Анджела. – Как пожелаете. Если вас это как-то задевает – ради бога, я принесу свое. Я же не из страха этого не делала. Просто не видела смысла. Но если вам так хочется – обсудим меня на следующей неделе.