Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

– Как, ты говоришь, зовут приговоренного? — спросила она

– Он показал, что ему двадцать четыре года, — отвечал Чжан. — В миру звался Чэнь Цзинцзи.

– «Да, это он», — подумала Чуньмэй и велела Чжан Шэну пригласить мужа.

Тем временем заседание закончилось. Певице зажимали пальцы, а на Цзинцзи обрушился десятый удар, когда Чжоу Сю позвала жена.

– Довольно, обождите! — наказал он палачам и направился к Чуньмэй.

– Ты распорядился бить даоса? — спросила она. — А ведь он мой двоюродный брат. Прости его, прошу тебя!

– Что же ты мне раньше не сказала! — воскликнул Чжоу. — Ему уже досталось с десяток ударов. Как же быть?!

– Оставьте их в покое и отпустите! — выйдя к палачам, приказал начальник. — Певицу отправьте в заведение. Он подошел к Чжан Шэну. — Ступай позови того даоса, — наказал он потихоньку. — Пусть не уходит. Его моя жена хочет видеть.

Чуньмэй и сама только что послала Чжан Шэна за Цзинцзи, веля привести его в заднюю залу. Но тут она задумалась, ничего не сказала, а про себя подумала: «От нарыва пока избавишься, не будет покоя ни душе, ни телу».

– Нет, пусть идет, я его потом как-нибудь позову, — сказала она Чжан Шэну. — А ставленую грамоту при нем оставь.

После десятка палочных ударов Цзинцзи отпустили, и он поторопился в обитель. Между тем настоятелю Жэню уже успели рассказать про Цзинцзи.

– А ваш послушник Чэнь Цзунмэй, слыхали, в какую историю попал? — говорили настоятелю. — В кабачке певицу Чжэн Цзиньбао откупил. Спрута Лю на грех навел. Тот его чуть до смерти не избил. Их с певицей связанных к начальнику гарнизона отвели. За такие его похождения и вас на допрос собираются вызывать. Ставленую грамоту отбирают.

Сильно удрученный таким известием, настоятель Жэнь немало перетрусил, а был он уже в годах да к тому же тучный. Бросился Жэнь что было сил наверх, открыл сундуки, а там пусто. Помутилось у него в голове. Так он и грохнулся на пол. Подбежали послушники, подняли наставника, пригласили врача. Тот прописал лекарства, но Жэнь, так и не приходя в себя, к полуночи, увы, испустил дух. Было ему шестьдесят три года.

На другой день после кончины настоятеля вернулся в обитель Чэнь Цзинцзи.

– И ты решаешься идти в обитель?! — удивились при встрече с ним соседи. — Да ведь из-за тебя именно этой ночью в третью стражу и преставился настоятель.

После услышанного Цзинцзи бросился прочь от обители, точно бездомный пес, будто улизнувшая из сетей рыба, и воротился в уездный город Цинхэ.

Да,

И чжэнскому министру не постичь «оленьи устремленья»,И Чжуан Чжоу не познать все бабочкины превращенья[5].

Тут наш рассказ раздваивается. Расскажем пока о Чуньмэй. Увидев Цзинцзи, она захотела с ним повидаться, но потом передумала и велела Чжан Шэну его отпустить, а сама пошла в спальню, сняла головные украшения и расшитые одежды и легла в постель. Сжимая руки на груди, она тяжело стонала, отчего всполошился весь дом — от мала до велика.

– Что с вами, матушка? — спрашивала Сунь Вторая. — Вы ведь были в добром здравии.

– Оставьте меня в покое, прошу вас, — проговорила Чуньмэй.

После окончания заседания к ней пошел воевода. Он застал ее в постели. Она тяжело вздыхала.

– Что с тобой? — беря ее за руку, спрашивал муж.

Чуньмэй молчала.

– Может, тебя кто обидел?

Она не проронила ни слова.

– Или тебе неприятно, что я приказал бить твоего брата, а?

Она по-прежнему молчала.

Расстроенный воевода вышел из спальни и обрушился на Чжан Шэна с Ли Анем.

– Вы ведь знали, что он двоюродный брат матушки Старшей, — выговаривал Чжоу Сю. — Почему же мне не сказали, а? Вот наказал его, а теперь матушка сама не своя. Я ж распорядился его не откупать. С ним матушка хотела повидаться, а вы? Зачем его отпустили? Ждете, чтобы я вас вразумил, да?

– Я докладывал матушке, — оправдывался Чжан Шэн. — Матушка велела отпустить, я и отпустил.

Он пошел к Чуньмэй и со слезами на глазах обратился:

– Матушка, прошу вас, замолвите за нас слово его превосходительству, а то нас наказать собираются.

Чуньмэй открыла засверкавшие, как звезды, глаза и, подняв очаровательные брови, позвала мужа.

– Я просто себя плохо чувствую, — заявила она. — И они тут вовсе не при чем. А брат у меня непутевый. Даосом заделался. Пусть поскитается. Я еще успею его повидать. Он мне потом покается.

Чжоу оставил Чжана и Ли в покое. Но Чуньмэй продолжала охать и стонать. Тогда Чжоу велел Чжану пригласить врача, чтобы тот проверил пульс.

– Ваша супруга страдает от шести желаний и семи страстей[6], — заключил врач. — Кто-то нарушил ее душевный покой.

Он прописал лекарство, но Чуньмэй не пожелала его принимать. Служанки к ней подходить не решались и попросили хозяина. Чуньмэй пропустила глоток и отставила лекарство. Чжоу вышел из спальни.

– Матушка, примите! — просила ее Юэгуй.

Чуньмэй взяла лекарство и выплеснула его прямо в лицо служанке.

– Ах ты, рабское твое отродье! — заругалась Чуньмэй. — Что ты мне горечь-то подсовываешь! Чем ты меня напоить собираешься, а?

Она велела Юэгуй встать на колени.

– За что матушка поставила Юэгуй на колени? — поинтересовалась Сунь Вторая.

– Она лекарства дала, — пояснила Хайтан, а матушка сказала, чем, мол, меня поить собираешься, вот и наказала.

– Матушка, вы ведь нынче ничего в рот не брали, — говорила Сунь. — А Юэгуй ничего не знала. Не бейте ее, прошу вас. Простите на сей раз. — Сунь обернулась к Хайтан и продолжала. — А ты ступай на кухню, приготовь матушке отвару.

Чуньмэй отпустила Юэгуй. Хайтан удалилась на кухню и принялась старательно варить из отборного риса отвар, потом приготовила четыре блюда легких закусок и на подносе, куда положила палочки слоновой кости, понесла только что снятые с огня горячие кушанья в хозяйкину спальню.

Чуньмэй, отвернувшись к стене, спала. Хайтан не решилась ее тревожить и ждала, пока она не повернется.

– Матушка, я вам отвару принесла, — Сказала она наконец пробудившейся Чуньмэй. — Кушайте, матушка!

Чуньмэй лежала с закрытыми глазами и не промолвила ни слова.

– Не остыл бы отвар, — проговорила Хайтан. — Матушка, привстали бы да покушали.

– Вы ничего не ели, матушка, говорила стоявшая рядом Сунь Вторая. — Ведь вам полегчало немного. Встали бы да покушали. Себя подкрепили бы немножко.

Чуньмэй не выдержала и, вскочив с постели, велела кормилице подать лампу. Она взяла рисовый отвар, попробовала и бросила чашку на пол. Та разбилась бы вдребезги, если б ее не успела подхватить кормилица, но тут Чуньмэй громко закричала.

– Вот ты твердишь: встань да покушай! — кричала она Сунь. — Сама погляди, что наварила эта негодяйка, рабское отродье! Я, небось, не на сносях. Что это за похлебка! Как зеркало, хоть смотрись! — Она обернулась к Цзиньгуй. — А ну-ка, дай ей, рабскому отродью, четыре пощечины.

Цзиньгуй послушно ударила Хайтан по лицу.

– Что же вы хотите, матушка? — спрашивала Сунь. — Вы же голодны.

– Кушай, говоришь? А я не могу, — отвечала Чуньмэй. — Мне в горло не лезет.

Через некоторое время она позвала Ланьхуа.

– Хочу навару из куриных крыльев, — проговорила Чуньмэй. — Ступай на кухню, скажи потаскухе, рабскому отродию, чтобы руки хорошенько вымыла. Да пусть ростками бамбука как следует приправит. Острого захотелось.

– Вели Сюээ приготовить! — наказала Сунь. — На что у вас аппетит, матушка, то как лекарство исцелит.

Ланьхуа не стала мешкать и удалилась на кухню.

– Матушка тебе наказала приготовить навару из куриных крыльев, — обратилась она к Сюээ. — Давай быстрее! Матушка ждет.

В такой навар шли, надобно сказать, только мелко нарубленные пястные кости и цыплячьи грудки. Сюээ прежде чем взяться за дело вымыла руки и почистила ногти. Потом она зарезала двух цыплят, ощипала и, отрезав концы крыльев, изрубила их ножом. Навар был приправлен перцем, луком, тмином, солеными ростками бамбука и маслом с соей. Его разлили в две чашки и поставили на красный лаковый поднос. Когда Ланьхуа принесла его в спальню хозяйки, от него шел пар. Чуньмэй осмотрела его при огне, попробовала и громко заругалась.

– Ступай и скажи этой потаскухе! Что она, рабское отродье, намешала! Преснятина какая-то! Никакого вкусу! Все потчуют да потчуют, а сами только на грех наводят.

Ланьхуа, испугавшись, что хозяйка ее накажет, бросилась на кухню.

– Навар матушке показался чересчур пресным, — сказала она Сюээ. — Как она ругалась!

Сюээ сдержалась и, не сказав ни слова, опять засуетилась у котла. Когда новый навар, в который она прибавила перца и пряностей, был готов, от него шел аппетитный аромат. Ланьхуа понесла его в спальню. Чуньмэй он показался слишком соленым, и она выплеснула его на пол. Ланьхуа чудом отскочила в сторону, а то содержимое чашки опрокинулось бы прямо на нее.

– Иди и скажи рабскому отродью, — закричала Чуньмэй, — чтобы она готовила, что ей велят, а не злилась. Куда это годится! Или она хочет, чтобы я ее вразумила?