Братские узы - Денис Лукашевич

Мауриццо не хотелось признаваться, но таинственный заключенный его заинтересовал: то ли умение Счемачевского качественно завернуть интригу, либо банальное любопытство, по-детски наивное, вроде того, что заставляет подсматривать в замочную скважину за старшим братом, возящимся с грудастой подружкой. Волнующая жажда запретного.

— Ладно, не кочевряжься — продолжай. Коль начал, то не останавливайся на полпути.

Счемаческий хихикнул.

— Значицца так. Ходят тут слухи, что чувак тот, ну, который заключенный два нуля сорок семь, бывший инквизитор. Из «серых мундиров», то бишь гребаный контрразведчик, губитель ереси, мать его раз так. Гонял он, значицца, двух каких-то шпиёнов по стране, пока не прижал в каком-то городке. Нет бы взять по-тихому, так он настоящую бойню устроил. Гражданских полегло тьма! Пасторы не успевали отходные справлять. Вот тогда неприятные вести достигли ушей на самом верху! И решили пока мясника припрятать подальше, чтобы глаза не мозолил и гражданских своим видом не пугал. Говорят, страшнее черта, прости Господи!

— Ну, — Мауриццо безразлично хмыкнул. — Военный преступник, что тут нового.

— Не скажи, пан младший охранник, — заговорщицки улыбнулся Счемачевский. — А еще говорят, что товарищ сей… экстрасенс, во!

Младший охранник удивленно вытаращился на своего старшего коллегу. Сначала неуверенно, но с все возрастающей широтой на безусое лицо вползла понимающая улыбка.

— Экстрасенс, говоришь? Ну-ну, и сколько молодых повелось на эти россказни?

— Иди ты, знаешь, куда! — обиделся Счемачевский. — Я ему тут со всей душой, а он, понимаешь, цацу из себя строит! Не верит, понимаешь! Да иди ты… к черту! Прости Господи!

— Ладно, ладно, пан старший охранник! — Мауриццо примирительно поднял руки, хотя в душе откровенно смеялся над старым пердуном. — Верю, верю, можешь не сомневаться. Только…

— Тихо! — Охранник прижал палец к губам. — Кажись, кто-то едет на лифте. Давненько у нас гостей не было. А ну иди, отворяй ворота, пан младший охранник!

И в самом деле, уже не первую секунду из шахты подъемника доносился скрип барабанов, наматывающих тросы, лязг стальных полозов, соударяющихся с ржавыми направляющими. Мауриццо со вздохом поплелся к решетчатой двери, отделявшей провал лифтовой шахты от пространства третьего яруса спецтюрьмы «Божья ласка».

Оправив мундир, подтянув расхристанный воротник форменной рубашки, Мауриццо вытянулся в струнку, с подозрением косясь в сторону решетки. За ним пристроился и Счемачевский, в силу возраста и колоссального стажа уже глубоко плевавшего на предписания устава касательно ношения формы.

— Как думаешь, проверка какая? — шепнул на ухо старший охранник. — Или чё?

— Или чё! — сквозь зубы прошипел Мауриццо, завидев за частой решеткой серые мундиры. — Те, кого мы так недавно поминали. За Веру и Отечество!

Обладатель серого мундира с нашивками обер-капитана (то бишь никак не меньше диакона по церковной традиции) нетерпеливо махнул рукой.

— Не так громко — здесь отличное эхо. У меня распоряжение. Прошу.

Счемачевский принял плотный бумажный конверт у безымянного обер-капитана, разорвал плотную бумагу, расправил листок. Вчитался, потом опять вернулся к началу. Перечитал.

— Я не верю в совпадения…

— Что, простите?

— Нет, ничего. Здесь утверждается, что пришли за заключенным номер два нуля сорок семь, пан обер-капитан… э-э… Ключевский.

— Вы сомневаетесь в моих полномочиях?

— Нет, ни в коем случае, но директива сорок один требует присутствия не менее четырех представителей охраны. Вооруженных.

— Зовите вашу охрану. Я не спешу.

Старший охранник кивнул Мауриццо, и тот быстро крутанул наборное колесо настенного коммуникатора, пробормотал пару фраз в трубку и кивнул Счемачевскому.

Еще два охранника появились лишь через полчаса, словно добирались из недалекого города. Злые и недовольные, словно их сорвали из-за праздничного стола. Но стоило им взглянуть на форму и нашивки гостя из Серой Стражи, как оба сразу сникли и потянулись вслед за ним, в самый дальний, забытый всеми угол яруса.

Они прошли мимо рядов одинаковых стальных дверей, из-за которых доносились сдавленные крики и стоны, бормотали что-то неразборчивое, проклинали и молились. Шум словно преследовал идущих людей, перетекал из камеры в камеру, от одного неизвестного заключенного к другому. Но только лишь Мауриццо то и дело вздрагивал от каждого звука, непривычный по молодости лет к особенностям самой секретной тюрьмы в Сан-Доминики.

Только в самом конце коридора они остановились возле еще одной из бесконечного ряда дверей. Единственным отличием был лишь черный крест, намалеванный от руки краской.

— Открывай.

«Серый мундир» отошел чуть назад, пропуская вперед охранников, ощетинившихся пистолетами. Счемачевский кивнул.

— Заключенный, спиной к двери, руки за спину. Нарушение приказа — расстрел! Вперед, ребятки!

Охранники ввалились в камеру всей гурьбой, повалили маленькую скорчившуюся фигурку на пол и, тыкая в спину оружием, завели руки за спину, защелкнули наручники.

— Выводим, быстро! Мешок на голову.

Мешок из черной непрозрачной ткани полностью скрыл личность заключенного. Контрразведчик властно остановил охрану.

— Дальше я поведу его сам.

— Но устав требует…

— Мне плевать, что требует устав. У меня полномочия, подтвержденные прима-генералом и согласованные с Советом Кардиналов.

— Ну, воля ваша. — Счемачевский отступил поднял руки, кивнул остальным, мол, свободны. — Сами, так сами.

Уже внизу, в тесной кабинке небольшого бронированного грузовичка, обер-капитан стянул не слишком приятный головной убор с заключенного, со смешанным чувством удивления и легкой боязни оглядел его. Если бы его в тот момент видели Веллер и Марко, то с удивлением увидали некое сходство с небезызвестным мутом по кличке Белый. Неземное, какое-то нездешнее лицо. Вроде все на месте, пропорционально и даже в чем-то симпатично: идеальный нос, брови, будто подведенные тушью, рот с тонкими губами и ярко-голубые безразличные глаза. Да только это было лицо античной статуи, но никак не человека.

— Здравствуйте, э-э… Пес. Как-то неудобно получается, но в моих документах ваше имя неуказанно.

— И вам не хворать, — пожал плечами заключенный. — А у меня и нет имени — я от него отказался. Для служения вере и отечеству!

— Похвально, но, видимо, отечество не оценило ваших стараний…

Обер-капитан так и не понял, что случилось. Только вот Пес сидел на лавочке напротив, как уже нависает над ним, сдавливая железными руками горло «серого мундира». Лицо оставалось совершенно бесстрастным, но глаза пылали фанатичным гневом. И наручники успели исчезнуть в неизвестном направлении.

— Никогда! — Пес шипел ему в лицо, скаля крупные острые зубы. — Никогда, ничтожный, не смей подобного говорить! Никогда, если хочешь жить!

— Не буду! — прохрипел обер-капитан. И хватка тут же ослабла. Пес вернулся на лавку. — Каким образом вы сняли наручники?!

Пес промолчал, продолжая изучить пронзительным взглядом стальную стенку напротив.

— Ладно. — Контрразведчик потер саднящую шею и намечающиеся синяки. Придется носить столь нелюбимый стоячий воротник. — А почему не сбежали?

— Зачем?

— Логичный вопрос, — сквозь силу улыбнулся «серый мундир». — Думаю, можно перейти к делу?

— Я уже давно этого жду.

— Три дня назад произошел прорыв. Несколько километров пограничной с пустошью стены было разрушено…

— Муты?

— Твари. Панцирные вепри. Но с ними в Сан-Доминику проникли и кое-кто еще. Выживший утверждает, что видел грузовик, а в нем двоих. По некоторым данным: клейденские диверсанты…

— Какие еще диверсанты? — Пес растянул тонкие темные губы в издевательской ухмылке. — Все клейденские диверсанты проникает через Богемию и южнее — через пустошь никто переть не будет.

— Ну, — обер-капитан замялся, — это не в моей компетенции. Вот, — он передал бумажку с большой коричневой печатью. На печати явственно видны были молитвенно сложенные ладони, что сжимали меж тонких пальцев крест. — Это постановление Его Святейшества Престолоблюстителя о вашем досрочном освобождении. С одним лишь условием.

— Каким?

— В кратчайшие сроки обнаружить и захватить, желательно живыми, неизвестных.

— Хорошо, но мне необходимо собрать свою старую свору…

— Он потребует своих людей. — Пан Шастков пролистал несколько листов из толстенного тома, затянутого в картонные тиски скоросшивателя, помеченного многочисленными красными типографскими крестами и надписями, гласившими одно и то же: «Именем Его Святейшества совершенно секретно». — Свою свору.