Рассказы из всех провинций - Ихара Сайкаку

Когда преследователи почти настигли беглянку, она ссадила ребенка на землю, выхватила из ножен меч и, не уступая в ловкости мужчине, принялась защищаться. Однако силы были явно неравны, и надежды на спасение у женщины не оставалось. Тут один из преследователей, бывалый воин, отдал приказ: «Женщину взять живой!» В конце концов воинам это удалось, хотя каждый из них получил легкое ранение.

По всему видно было, что женщиной движут какие-то особые соображения, поэтому воины обошлись с нею весьма учтиво и отвели к своему начальнику в ставку. Выслушав их доклад, Танго обратился к женщине:

— Рассказывайте, с чьими детьми вы пытались скрыться?

— О, горе! — только и произнесла в ответ женщина и, опустив голову, заплакала. Поскольку никакого признания от нее добиться не удалось, Танго еще больше удивился и подумал, уж не дети ли это предводителя вражеских войск. Пока он размышлял, мальчуган подбежал к матери и, схватив ее за рукав, захныкал: «Хочу к папане!» Услышав слово «папаня», Танго тотчас же догадался, что перед ним сын простолюдина.

— Итак, чья вы жена? — снова приступил к расспросам Танго. — Сердце мое не чуждо сострадания, и я постараюсь сохранить вам жизнь. Но для этого вы должны объяснить, почему так странно поступили с детьми. Оба они, надо думать, дороги вашему сердцу, однако грудного младенца вы бросили на произвол судьбы, а мальчика, нуждающегося в вашей заботе куда меньше, взяли с собой. Быть может, вы исходили из того, что сын станет вам опорой в старости?

Тут женщина подняла голову и рассказала обо всем без утайки.

— Да будет вам известно, что я жена человека по имени Такэхаси Дзинкуро. В прежние времена был он самураем и получал от своего господина небольшое жалованье. Однако судьба его сложилась так, что позже он стал ронином, поселился в этой деревне и добывал себе на жизнь трудом крестьянина. Сменив боевого коня на быка, а копье на мотыгу, сделался он простым землепашцем. Тут началась война, и всех мужчин в здешних краях призвали воевать. Прошлой ночью муж мне сказал: «Чувствую я, что нынешнего сражения мы не выиграем, а значит, живым я домой не вернусь. Но ведь со мной вместе можешь погибнуть и ты, и дети наши. А потому ты должна покинуть эти края с детьми и вырастить их, дабы род мой не прекратился». Поначалу я не соглашалась, но муж стоял на своем, и в конце концов мне пришлось уступить его воле. Однако спастись нам не удалось: на полпути меня схватили ваши воины. А дети эти мне не родные. За долгую жизнь своих мы с мужем не нажили. Вот и решили в конце концов взять на воспитание детей нашей родни. Мальчик доводится племянником мужу, девочка же — племянницей мне. Спаси я племянницу, люди осудили бы меня за то, что я пренебрегла долгом перед мужем. Пусть я всего-навсего женщина, подобное обвинение навлекло бы на меня позор.

Глубоко тронутый рассказом женщины, столь беззаветно преданной долгу, Танго велел незаметно для досужих взоров проводить ее из лагеря. Так женщина и ее дети были спасены.

Из сборника

«Новые записки о том, что смеха достойно»

След от прижигания моксой, о котором не мог знать посторонний

В старину, во времена императора Бурэцу,[178] на землю внезапно обрушился огненный ливень, который принес народу неисчислимые бедствия. Люди строили себе жилища из камня, тем и спасались. А случилось это бедствие потому, что правление государством отошло от праведного пути.

В то время особым расположением императора пользовалась придворная дама по имени Акацуки-но Сёнагон. Ни в нынешние, ни в давние времена не видел свет такой красавицы, даже за пределами земли Акицусу[179] не было ей равной. Император души в ней не чаял и дни и ночи напролет предавался любви, позабыв о времени, которое мчится, точно скакун, перелетающий через расселину.[180] Распустились вишни на близлежащих горах, но император и не взглянул на них, а его колесница так долго стояла без дела, что в ней свили себе гнезда ласточки.

Слава человека бессмертна, но жизнь его имеет предел. С давних пор жаловалась Акацуки-но Сёнагон на тяжесть в груди, и вот она всерьез занемогла и вскорости скончалась.

Безмерно тоскуя о навеки покинувшей его возлюбленной, император взялся за кисть и собственноручно написал ее портрет. Потом призвал к себе художника по имени Мокугэн Кодзи, известного своими изображениями богов и будд, и повелел ему вырезать из дерева статую покойной.

Поскольку то был приказ самого императора, Мокугэн без промедления взялся за работу. Через три дня и три ночи статуя была готова, оставалось лишь нанести на нее краску. Расписав одежду красавицы, художник собрался было изобразить ее брови, но тут кисть нечаянно выскользнула у него из пальцев и оставила на груди статуи небольшое пятнышко туши. К счастью, пятно это пришлось на то место, которое было скрыто одеждой, и не особенно бросалось в глаза, поэтому Мокугэн решил ничего не исправлять и в таком виде принес статую императору.

Взглянув на изображение возлюбленной, император погрузился в воспоминания, и полы его платья долго не просыхали от неутешных слез.

Когда же, чуточку успокоившись, он принялся рассматривать статую внимательно, то сразу заметил пятнышко туши от оброненной художником кисти, и душу его охватило смятение.

Дело в том, что как раз на этом самом месте он собственноручно делал любимой прижигания моксой, желая облегчить ее страдания, и знать о том никто, кроме него, не мог. При мысли, что и художнику стало каким-то образом об этом известно, в душу его закралось подозрение. «Тут дело нечисто», — решил император и воспылал гневом к художнику.

Как сказал некогда Чжоугун:[181] «Худо, если человек подозревает других в грехах; верить в людские добродетели — вот что достойно похвалы».

Заподозрив ни в чем не повинного Мокугэна в грехе, император тут же приказал его схватить и заковать в цепи. А поскольку стражник не ведал, в чем вина Мокугэна, да и сам художник не знал за собой никаких прегрешений, ему оставалось лишь недоумевать, за что на него обрушилась такая жестокая кара.

После всех этих событий от скорби императора не осталось и следа. В сердцах он разбил статую Акацуки-но Сёнагон, досадуя на вероломство возлюбленной.

У Акацуки-но Сёнагон была младшая сестра, госпожа Юхи. Она тоже состояла наложницей императора, но он ни разу не призывал ее в свою опочивальню.

Узнав, в какую беду попал художник Мокугэн из-за ее сестры, госпожа Юхи прониклась к нему глубоким состраданием и семь ночей кряду без устали молила богов о том, чтобы ниспослали ей случай переговорить с императором наедине. При этом она думала вовсе не о том, чтобы завоевать любовь императора, а лишь желала поведать ему о невиновности Мокугэна.

И вот была ли на то воля провидения или еще почему-нибудь, но приснился ей сон, будто ночью вошла она в императорскую опочивальню и разделила с ним ложе, а затем, как велит обычай, выбросила свой гребень.[182]

Что же до императора, то проснувшись на следующее утро, он увидел подле себя на ложе алые одежды, как будто только что сброшенные спавшею в них женщиной.

Расспросив фрейлин, император узнал, что одежды эти принадлежат госпоже Юхи. Тогда император призвал ее к себе, и женщина попросила его освободить безвинного художника.

Император сжалился над Мокугэном и приказал снять с него оковы, как того и добивалась чистая сердцем госпожа Юхи. Когда же император велел Мокугэну объяснить, почему на груди у статуи оказалось пятнышко туши, художник рассказал все, как было. Ошеломленный этим признанием, император устыдился своего неправедного гнева.

После этого император всем сердцем привязался к госпоже Юхи, которая со временем заняла в его душе место покойной Акацуки-но Сёнагон. Он приблизил ее к себе и назначил главной наложницей.

Поскольку этот поступок императора определялся искренним чувством, он ни в чем не противоречил небесным установлениям, и имя госпожи Юхи надолго осталось в памяти людей.

Нечто подобное случилось и в Китае во времена династии Тан. Когда художник по имени У Даоцзи рисовал портрет одной придворной дамы, с кисти его капнула тушь как раз на то самое место, где у женщины была родинка. У Даоцзи[183] постигла та же участь, что и Мокугэна.

О штукатуре, который поднялся в воздух и в одночасье состарился

С давних пор ходит по свету немало историй о женщинах, покинувших мужей, или, наоборот, покинутых мужьями.

Одна такая история произошла во времена, когда подновляли старый замок в провинции Бансю. Работами ведал сам правитель тех земель, знающий толк в строительстве. Он самолично распределил плотников, штукатуров, кровельщиков и прочий рабочий люд по участкам и назначил старших над ними. Леса вокруг замка возводить не потребовалось, и работа шла быстро. Все говорили: «Когда за дело берутся с умом, работа спорится».