В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

не могли более играть на них. Новая политическая конфигурация великих держав ставила в невыгодное положение прежде всего Дунайскую монархию, которая утрачивала преимущества на Балканах, предоставленные ей ослаблением России из-за войны с Японией и революции 1905–1907 гг. На Балльплац негативно оценивалось влияние Англии на политику России в македонском вопросе, поскольку Петербург, ощущая негласную британскую поддержку, был менее склонен идти в ущерб себе на компромиссы с Веной. Что касается Берлина, то с установлением англо-русского взаимопонимания по балканским проблемам он лишался важного рычага давления на русское правительство, которое перестало опасаться враждебных акций в регионе со стороны Британии, а значит, нуждаться в благосклонном отношении Германии.

В новых реалиях Австро-Венгрия, как было показано ранее, изменила свою тактику: фактически отказываясь от проведения реформ в Македонии, она рассчитывала получить политические дивиденды от поддержки Турции. Султан откликнулся на новую тенденцию австро-венгерской политики изданием ираде (указа) о предоставлении Двуединой монархии концессии на строительство Санджакской железной дороги. По мнению английских послов в Турции и Австро-Венгрии, соглашение между Константинополем и Веной было заключено при непосредственном содействии Берлина[533]. Форин Оффис весьма настороженно отреагировал на эту новость. По заявлению Э. Грея, Эренталь «играл не по правилам»: в обход всех договоренностей он получил от Порты разрешение на сооружение железной дороги через Нови-Пазарский санджак в обмен на блокирование судебной реформы[534].

Первый проект Санджакской железной дороги был разработан еще в 1900 г.[535], но Вена, в тот момент считавшая приоритетом поддержание австро-русской Антанты на Балканах, предпочла от него временно отказаться. Замысел австро-венгерского руководства состоял в том, чтобы соединить Боснийскую железную дорогу, проходившую через Сараево, с линией Митровица-Салоники, а для этого необходимо было проложить железнодорожные пути через Нови-Пазарский санджак.

Форин Оффис придавал большое значение стратегическому аспекту предполагаемой железнодорожной магистрали. Как отмечал в своем меморандуме второй секретарь английского посольства в Вене Дж. Д. Грегори, в случае успешной реализации австро-венгерского проекта получилась бы непрерывная линия, соединяющая север Европы (вероятно, Германию) через Македонию с Эгейским морем и далее с портами Восточного Средиземноморья, а в конце концов, с Египтом и Индией. С экономической точки зрения македонская железная дорога, по мнению Дж. Д. Грегори, открывала Германии непосредственный доступ к ресурсам Месопотамии и Малой Азии[536]. Конечно, выводы, к которым пришел британский дипломат, кажутся сильно утрированными, но все же в них был зафиксирован важный тренд – восприятие Лондоном любых действий австро-германского блока, целью которых являлось продвижение на восток, как представлявших угрозу для британских интересов. Руководители Форин Оффис были склонны солидаризироваться во мнении с русской прессой, которая называла конечной целью плана Берлина и Вены «германизацию Ближнего Востока»[537]. Причем британские опасения по поводу Санджакской дороги не остались незамеченными проосманскими изданиями, печатавшимися в Европе. Так, в газете «Л’Орьен» отмечалось беспокойство Англии в связи с сооружением «германской железнодорожной линии, которая, пересекая Европу, а затем Малую Азию, достигнет Персидского залива»[538]. Дарование Центральным державам стратегически важных железнодорожных концессий использовалось султаном как орудие для отпора державам Антанты, в частности России и Англии, прессинговавшим его в вопросе македонских реформ.

Современники рассматривали дипломатическую борьбу вокруг Санджакской дороги в контексте ее возможного воздействия на процесс размежевания великих держав. По мнению корреспондента «Таймс» в Вене Г.У. Стида, в 1907 г. Б. Бюлов и А. Эренталь намеривались осуществить перегруппировку великих держав в Европе, создав «Четверную Антанту»[539]. Их замысел сводился к тому, чтобы возродить Союз трех императоров и включить в его состав также и Францию, учитывая нежелание Петербурга расторгать альянс с Парижем. Эренталь и Бюлов, по имевшимся у Стида сведениям, планировали привлечь на свою сторону Россию уступками в балканской политике, а Францию – долей в строительстве Багдадской железной дороги. Конечной целью Берлина и Вены, как полагали Стид и британский посол в Австро-Венгрии Э. Гошен, являлась изоляция Англии на международной арене[540]. Проект Санджакской дороги расценивался британскими экспертами как реакция Австро-Венгрии на отказ России участвовать в новой политической группировке.

Вряд ли можно говорить о том, что в рассматриваемый период идея «Четверной Антанты» могла быть претворена в реальность. Но все же она свидетельствовала об одном важном обстоятельстве: и Германия, и Дунайская монархия воспринимали Великобританию как лидера Антанты, а потому их усилия были направлены на то, чтобы «обезвредить» английское звено Тройственного согласия.

Создается впечатление, что британские дипломаты и журналисты раздували больше шума вокруг австро-германского проекта, чем он того заслуживал. Подобный алармизм вскрыл боязнь Англии оказаться в международной изоляции. Укрепление англо-русской Антанты стало рассматриваться Форин Оффис как одна из первостепенных задач британской внешней политики.

Манифестацией англо-русского сближения можно считать Ревельское свидание Эдуарда VII и Николая II, состоявшееся в июне 1908 г. Одним из итогов встречи на высшем уровне была официальная декларация русской и британской сторон о выработке компромиссного варианта македонских реформ[541].

Англо-русское сотрудничество не только активизировало политику Австро-Венгрии и Германии на Балканах, но дало импульс внутриполитическим процессам в Османской империи – Младотурецкой революции 1908 г.

По своему характеру и составу участников младотурецкое движение было очень неоднородным: его составлял целый сонм фракций, комитетов и коалиций. Кроме того, под своей сенью оно объединяло представителей различных национальных общин Османской империи[542]. Такая гетерогенность движения предполагала многочисленные дискуссии между его сторонниками и столкновения в его рядах различных точек зрения на стратегию развития Турции. Во всем этом многоголосии можно выделить два основных течения: националистическое, олицетворением которого был комитет «Единение и прогресс», и либеральное, позже сгруппировавшееся вокруг партии «Ахрар»[543].

Ядро младотурецкого движения составлял именно комитет «Единение и прогресс», представленный по большей части образованной офицерской прослойкой, выступавшей за проведение в Османской империи либеральных реформ с целью укрепления ее государственности, военной и экономической сфер. Модернизировав империю, младотурки надеялись исключить вероятность иностранного вмешательства во внутренние дела Турции и ее раздела[544]. А потому весьма правдоподобным выглядит заключение нового британского посла в Константинополе сэра Дж. Лоутера о том, что катализатором революции явились соглашения, достигнутые во время Ревельского свидания 1908 г. В восприятии младотурок русско-британский проект реформ фактически означал лишение Турции ее прав на европейские провинции[545]. Вполне закономерно, что революция вспыхнула в Македонии, где в наибольшей степени ощущалось европейское влияние. По признанию майора Энвер-бея, одного из видных деятелей младотурецкого движения, турецкие офицеры, уверенные в том, что они могли самостоятельно проводить античетнические операции, болезненно восприняли проект реформ, в соответствии с которым европейские офицеры наделялись правом отдавать приказы местной жандармерии[546].

Британские представители в балканских вилайетах с настороженностью относились к революционному движению в Македонии, а потому заняли выжидательную позицию. Английский консул