История Андрея Бабицкого - Панфилов Валентинович

Ведущий: Известно ли вам что-нибудь о тех или о том, кто вручил Андрею поддельный паспорт?

Генри Резник: Нет, мне это неизвестно. Во-первых, я думаю, что ему, судя по всему, это ведь тоже не известно, потому что какие-то неизвестные лица его увезли, вроде как не били, но держали в условиях некомфортных, затем увезли в Дагестан, соответственно отобрали его документы, которые у него были, вручили вот этот паспорт и оставили. Я высказал такое уже предположение, сейчас отобрали вроде бы паспорт у Скуратова, — может быть, мы присутствуем при какой-то комбинации, которая для нас непонятна, может, этот паспорт, который сейчас отобрали у Бабицкого, его отдадут, Скуратова — вернут Бабицкому. Вообще какой-то сумасшедший дом.

Ведущий: Много вопросов пришло по Интернету. «Как по закону должен поступить человек, которому насильно вручили поддельный документ?» — из Питера спрашивает Владимир Архипова.

Генри Резник: Вообще закон на этот счет ничего не предписывает совершенно. Все зависит от ситуации. Но как бы он ни поступил, это не будет караться уголовным законом. Если ему вручили около помойки какой-то, а его квартира в двух шагах, соответственно, может быть, он его выбросит. А вот если ему вручили в той ситуации, предположим, когда ему надо удостоверить свою личность, а другого документа нет, чтобы не быть выброшенным с койки в гостинице, он вынужден, наверное, все-таки этот документ как-то представить. Тем более что там вообще вклеена его фотография.

Ведущий: Еще один вопрос по каналам Интернета: «Может ли адвокат получить доступ к материалам следствия без документа, уполномочивающего его представлять интересы клиента?»

Генри Резник: Конечно нет, ни в коем случае. Документом на право доступа в дело и ознакомление с материалами служит ордер адвоката. Соответственно такой ордер имеется у Александра Яковлевича Зозули, и такой ордер имеется у меня.

Ведущий: То есть вы в этом смысле уполномочены?

Генри Резник: Разумеется, с нами заключено соглашение женой Андрея.

29 февраля 2000 г

Любые действия в отношении Бабицкого, проведенные в отсутствие адвоката, должны считаться незаконными. Об этом заявил в ночь на 29 февраля в Махачкале адвокат Александр Зозуля. Он сказал буквально следующее: «Я заранее предупреждаю следственные органы, что любые следственные действия в отношении корреспондента РС Бабицкого, проведенные в отсутствие адвоката, должны считаться незаконными». Как уже сообщалось, вечером 28 февраля Бабицкий в сопровождении сотрудников МВД РФ был отправлен с аэродрома Махачкалы спецрейсом в Москву. Произошло это без ведома супруги Бабицкого Людмилы и его адвоката Александра Зозули, которые остались в столице Дагестана.

Андрею Бабицкому изменена мера пресечения на подписку о невыезде. Как сообщили в пресс-центре МВД России, по поручению и. о. Президента Владимира Путина Следственным комитетом МВД РФ совместно с Генпрокуратурой РФ изучено уголовное дело Бабицкого по совершению преступления, предусмотренного частью 1 статьи 127 УК РФ (подделка документов). Дело было возбуждено Следственным управлением Следственного комитета при МВД Дагестана. В связи с тем, отметили в пресс-центре, что совершенное Бабицким преступление не является тяжким, а также принимая во внимание наличие у него постоянного места жительства в Москве, ранее избранная журналисту мера пресечения в виде содержания под стражей 29 февраля изменена на подписку о невыезде. Расследование по делу Бабицкого будет продолжено Следственным комитетом при МВД России. Бабицкий в сопровождении сотрудников МВД РФ был доставлен самолетом из Махачкалы в Москву около часа ночи 29 февраля.

Телеканал НТВ, 29 февраля:

Ведущий — Светлана Сорокина: Несколько дней назад здесь, в этой студии, я разговаривала с женой журналиста Андрея Бабицкого Людмилой. И вот тогда, прощаясь, сказала ей: «Люда, будем надеяться на лучшее. Я почему-то верю, что Андрей жив и скоро вернется домой. Ведь случилось же так, что через некоторое время после с женой Валентина Власова он вернулся из чеченского плена в Москву». И я очень рада, что так случилось и на этот раз. Сегодня ночью Андрей прилетел домой, но после нескольких тяжелых дней сюда, в студию, прийти просто не смог. Поэтому я предлагаю вам интервью, записанное ночью, сразу по прилете моим коллегой Айратом Шавалиевым. Репортаж Айрата Шавалиева.

Андрей Бабицкий: Я буду довольно короток, поскольку вы знаете, я только что приехал, вся семья на ногах. 2 февраля следователь Наурской прокуратуры Чернявский подписал постановление о моем освобождении из-под стражи, об изменении меры пресечения.

Корреспондент: Простите, вот с самого первого дня событий, если можно, все-таки оттуда?

Андрей Бабицкий: Это так долго. Тогда я буду очень фрагментарен.

Корреспондент: Да, хотя бы так.

Андрей Бабицкий: 16 числа я попытался выйти из города Грозного через поселок Старая Сунжа. Это пригородный район Грозного, он разделен был тогда на две части. Одну часть контролировали федеральные подразделения, а другую часть — чеченские ополченцы. Я вышел на территорию, которую контролировали федералы, и вот там, собственно, и был опознан. Был опознан как журналист, я сразу предъявил документы. Так что все последующие обвинения в том, что меня задержали как лицо, нуждающееся в опознании, мне не очень понятны. При мне были паспорта, при мне была аккредитация иностранного корреспондента. Далее меня доставили в Ханкалу. Но собственно, это не то, что журналисты, работавшие на прошлой войне, считают Ханкалой, а просто в поле раскинулся такой городок из грузовиков, в которых обосновались офицеры армейской разведки. Там у меня изъяли две кассеты, которые я снимал в Грозном, с уникальными кадрами. Я думаю, что это последние съемки, которые кто-либо делал перед штурмом в Грозном. Это опять съемки тысяч мирных жителей, многие из которых, как мы знаем, погибли под снарядами федеральных сил. Двое суток я ночевал в Ханкале, в так называемом автозаке, а на третьи меня доставили в то, что называется у чеченцев фильтрационным пунктом, а так, по-моему, изолятор временного содержания Черонокозово. Я должен сказать, как мне кажется, я единственный журналист, который и на первой войне, и на второй войне побывал… То есть на той войне я не был, я имею в виду за эти две войны побывал в фильтрационном пункте. И надо сказать, что все те кошмары, о которых мы слышали из уст людей, чеченцев, там находившихся, они вполне получают свое подтверждение. Вот все, что мы читаем о концентрационных лагерях сталинского периода, то, что мы знаем о лагерях немецких, там может найти себе полное соответствие. Первые 3 дня, пока я там находился, 18, 19, 20-го, избиения продолжались круглые сутки. Я никогда не думал, что я услышу такое разнообразное количество выражений человеческой боли. То есть это не просто крики, это крики самых разных тональностей, самой разной глубины, самой разной мучительности. Разные избиения вызывают разную реакцию.

Корреспондент: Это с вами так обращались или?..

Андрей Бабицкий: Нет, это обращались с… Как раз мне повезло. Как-то сразу стало понятно, что я журналист, — правда, никто не знал, какой журналист, все были крайне удивлены, что какой-то журналист приблудный появился в следственном изоляторе. Но в принципе там публика не сильно интеллигентная, они как бы пережили это. Сочли, что и такое тоже на войне бывает. Просто меня, как журналиста, лишь один раз «прописали». То есть там есть такая процедура, когда новичка выводят из камеры к оперу, он обязательно должен проползти под постоянно сыплющимся на него градом ударов резиновыми дубинками. В принципе, болезненная процедура, но пережить ее можно. То есть это такая легкая «прописка», которую не сравнить с теми истязаниями, которым подвергаются чеченцы круглосуточно, те, кого подозревают в сотрудничестве с незаконными вооруженными формированиями, или те, из которых хотят выбить какие-то показания.

Корреспондент: Кто там содержится, если можно?

Андрей Бабицкий: На мой взгляд… Я находился в 17-й камере первые 3 дня. Со мной находились 13 человек из селения Бердыкель. В основном это молодые ребята. Судя по их рассказам… Я, естественно, не следователь, у меня не было возможности собрать достаточно полную базу данных, но в такой атмосфере очень редко сомневаешься в истинности того, о чем тебе рассказывают. В основном это ребята, которые никакого отношения к войне не имеют, это очень простой такой люд, рассматривающий все происходящее вокруг него как беду, но не принимающий активного участия в том, что происходит ни на той, ни другой стороне, а просто ожидающий, когда же наконец это горе пройдет мимо либо в одну, либо в другую сторону. Избиение как способ выбивания показаний — это понятная и, к сожалению, очень хорошо известная в российской, и не только российской, истории традиция. Но я должен сказать, что помимо всего прочего, конечно, на мой взгляд, вот во всем этом объеме истязаний очень изрядную часть, как мне показалось, очень изрядную часть составляет чистой воды садизм, то есть абсолютно необоснованные мучения людей. Я, например, слышал… поскольку видеть этого почти не приходится, это все происходит за стенами камерами, но характер криков не оставляет сомнений в том, что происходит, характер вот этих мучительных реакций. Там два часа 19 или 20 января пытали женщину. Пытали, я другого слова не могу найти, потому что это было… Это не была истерика. Я не медик, но все-таки мы, наверное, все по обычному быту сталкиваемся с истерикой. Были крики, которые свидетельствовали о том, что человек испытывает мучительную, непереносимую боль и испытывает ее длительное время. Вот 21 января в течение нескольких часов пытали мужчину, которому обещали что-то отрезать, которого таскали по коридору. На третий или четвертый, не знаю, в связи с чем, избиения вот такого массового характера, вот такого совершенно произвольного, явно маниакального, на мой взгляд, болезненного характера, то есть не оправданного даже функциями того, что называется допросы с пристрастием, вот они вдруг стали потихонечку сходить на нет. То есть стали меньше бить днем, весь этот кошмар переместился к вечеру, потом в ночное время суток уже совсем спрятался. И мне кажется, все-таки здесь уже сыграло роль мое появление, потому что стали появляться какие-то люди, которые начали спрашивать… какие-то официальные лица начали у меня, как я отношусь к тому, что здесь происходит, били ли меня. Потом стали появляться не просто какие-то люди, а уже вполне определенные официальные лица: прокурор Наурского района, прокурор Чечни. 31 — го числа ко мне, в Чернокозовоский изолятор, приехал некто, представившийся членом Комиссии по освобождению незаконно удерживаемых военнослужащих в Чечне, и сказал, что чеченская сторона через Магомеда Хачилаева, дагестанца, от имени Турпал-Али Атгериева, одного из полевых командиров, выступила с публичным обращением, публичным предложением обменять меня на российских военнопленных с условием немедленного моего освобождения. Готов ли я на такой обмен? На что я ответил, что здесь я не могу дать сразу ответ, потому что боюсь, что пострадает моя профессиональная репутация, поскольку я нахожусь под подозрением в содействии незаконным вооруженным формированиям, поэтому для меня это вопрос сложный. Мне сказали, что это не проблема, что это будет как-то решено. Я сказал, что я не знаю, как это будет решено, я просто в принципе считаю этот вариант не очень понятным с юридической точки зрения, но если кто-то может обрести свободу таким образом, тем более, что я рассчитываю на то, что Турпал-Али Атгериев, которого я знаю также, руководствуется гуманными соображениями, то я готов, не признавая ни в чем вину. То есть будучи невиновным российским гражданином, пожалуйста, я участвую в обмене. 2-го числа, как я уже говорил, постановление об освобождении, я уже готов к отправке домой. Подъезжает «таблетка», машина, меня перевозят в Гудермес.