Итальянский секретарь - Калеб Карр

Я ждал, шаги близились и ускорялись, и я услышал сопровождавшее их тихое непонятное бормотание. Сначала я подумал, что человек невнятно произносит слова, и потому я их не разбираю; потом - что я их не разбираю потому, что они отдаются эхом от изогнутой каменной лестницы; и наконец я не мог не прийти к очевидному выводу:

Человек говорил не по-английски.

Пытаясь не думать об этом - ибо уроженцем здешних мест был этот человек или же чужаком, он пребывал в сговоре с Виллом Сэдлером и потому представлялся мне противником опасным, - я ждал приближения негодяя, наведя прицел винтовки на середину лестницы. Сняв предохранитель, я ждал, пока передо мной не нарисовалась невысокая фигура - и в тот миг, когда я уже совершенно был готов спустить курок, я кое-что заметил:

Хотя в полумраке виднелся лишь силуэт, света хватило, чтобы разглядеть над левым плечом человечка явно выраженную массу плоти - нарост, в коем при обычных обстоятельствах я бы без труда распознал горб…

Не то содрогнувшись в ужасе от столь знакомого уродства, не то озаботившись, чтобы противник мой не улизнул, я быстро выстрелил. Шум, раздавшийся в замкнутом пространстве, был почти невыносим - воздушная волна больно ударила по барабанным перепонкам, однако, не настолько сильно, чтобы я не уловил, что, развернувшись и опять бросаясь наверх, человечек испуганно и невнятно выкрикнул какое-то проклятье. Я не смог разобрать точных слов, но, несомненно, то был иностранный язык, и я даже знал, какой: только один народ в южной Европе выпаливает свою речь, словно из пулемета «Максим»…

– Промахнулся, - бормотал я, вовсе не удивившись промаху - в такой-то спешке, - но все равно не желая признаваться себе в том, что я видел и слышал. Человечек по-прежнему улепетывал по лестнице, и вскоре меня сверху окликнул Холмс:

– Ватсон! Вы как там?

– Вполне! - крикнул я в ответ, хотя отдачей винтовки меня в самом деле чувствительно ударило по плечу. - Стойте где стоите, Холмс! Он бежит к вам!

– Нет! - крикнул в ответ мой друг. - Меня он уже миновал! Но я его вижу!

И тут я услышал топот множества ног; он отдавался эхом и смешивался в полную какофонию. Морщась и держась за плечо, я снова побежал вверх по лестнице. Помню, что на бегу я бормотал себе под нос:

– Гэльский. Может, он говорил по-гэльски…

И действительно, язык, на котором говорил сбежавший противник, мог быть гэльским, судя по тому, что? я знал об этом древнем языке, - правда, я припоминал, что на нем говорят лишь в самых удаленных уголках Шотландии, а не в цивилизованном Эдинбурге. Но размышления мои в каком-то смысле помогли отвлечься от иного, более вероятного лингвистического кандидата, уже пришедшего мне в голову, - равно как и не вспоминать о том неприятном зрелище, что запечатлелось в моем мозгу перед тем, как я нажал на спусковой крючок «Холланда и Холланда». Избежать сего образа, однако, никак не удавалось, и борьба с ним все более замедляла мои шаги, пока я не вынужден был остановиться совершенно. Я попятился к стене лестницы и соскользнул по ступеням, чтобы присесть на корточки и перевести дух. И только крик Холмса - мой друг командовал кому-то «Стой!» - вытащил меня из этого помрачения; я вскочил на ноги, опять побежал вверх по лестнице, выскочил на главный этаж дворца и заметался по Большой галерее, зовя Холмса. Не получив ответа, я вернулся на лестницу и опять помчался наверх; выбежав в покои королевы Марии, я опять принялся звать Холмса - призна?юсь, все более отчаянно. Ответа по-прежнему не было; и в зловещей тишине этих парадоксально живых, но в то же время абсолютно мертвых комнат мои нервы начали зло шутить надо мной (или, по крайней мере, мне так показалось): мне чудилась музыка, несвязная мелодия, которую играли на каком-то древнем инструменте, - и звук, как я скоро понял, шел из старой трапезной королевы…

Я приблизился к ее двери - с большой неохотой, но все же приблизился. Вид «вечной» лужи крови у входа меня не очень ободрил; но, сжав винтовку в руке, я подходил к двери, все ближе к источнику этой странной музыки, и наконец, через низкую дверь, я увидел в комнате…

Холмса.

Он сидел близ окна, через которое вывалилась мисс Маккензи, у старинного обеденного стола. На одном колене он держал какой-то старинный музыкальный инструмент, а на другом - несколько листков с нотами. Он словно впал в странное забытье, и двойная странность - этой сцены и окружающих покоев - странным образом освободила мой мозг и от связных мыслей, и от страха; я подошел к другу, словно оглушенный сильным ударом.

– Холмс, - сказал я. - Все хорошо?

– Ватсон! - отозвался он поразительно бодрым голосом; но головы не повернул. - Да, вполне - а у вас?

– Да, - сказал я, ставя винтовку на пол. - Но…

Мне трудно было решить, о чем говорить с Холмсом: слишком многие темы просто не хотелось бы обсуждать.

– Что с мисс Маккензи? - спросил Холмс, который, видимо, не разделял моей опаски.

– Она в обмороке, но скоро полностью оправится.

– Вас и ваших помощников в этом маневре можно поздравить - вы безупречно выполнили то, что от вас требовалось.

Я хотел что-то сказать, но лишь кивнул. Потом, оглядывая деревянные стены, догадался спросить:

– А нам разве не нужно пойти к Майкрофту и остальным?

Холмс хмыкнул:

– Я подозреваю, что мой брат очень скоро окажет эту честь нам. Я гнался за человеком, которого мы преследуем, от этой самой комнаты и вниз, к остальным - полагаю, он хотел унести из спрятанной добычи сколько получится. Но я даже не надеялся его поймать - ловкостью он не уступает обезьяне. Однако я поглядел, что с Майкрофтом, из окна в северном крыле, прежде, чем вернуться сюда. С ним оказалось все в порядке, подоспело еще несколько полицейских, и сейчас они преследуют Вилла-Верняка Сэдлера. А также обыскивают дворцовые угодья в поисках его… сообщника, которого мы с вами едва не изловили.

– А, - выдохнул я с огромным облегчением; похоже, мы не будем сейчас обсуждать эту загадочную личность (да и такую ли уж загадочную?), сбежавшую от нас обоих. - Так что - расследование закончено?

– В том, что касается дворца, - можно сказать, что да. И я не удивлюсь, если мы оба окажемся вскоре обладателями элегантных булавок для галстука. Королева будет нам благодарна, Ватсон.

Он продолжал щипать струны древнего музыкального инструмента и вертеть его в руках, и я наконец не выдержал:

– Холмс, а что это за штука?

– Это? Вы не узнаёте?

– Очевидно, нет.

– Это лютня, Ватсон. Любимый инструмент средневековых певцов… и кое-кого еще…

– А что это вы пытаетесь на ней сыграть?

Холмс взял разлинованные продолговатые листы бумаги и склонил голову.

– Это… довольно интересно. Ноты, написаны от руки. Я нашел их только что, на кровати, вместе с лютней. - На лице у него мелькнула тень удивления. - Прошлой ночью я их не заметил…

С этими словами Холмс наконец убедился, что настроил лютню как следует, и опять заиграл, не сводя глаз с нотных листов. Сначала я не разобрал мелодию; но потом…

Я уже было собирался назвать ее, но тут в проеме двери в спальню появился Майкрофт Холмс.

– Шерлок! - воскликнул он. - И вы, доктор! Ради всего святого, неужели вам не пришло в голову сообщить нам, что вы живы и невредимы? А что с… что…

Майкрофт затих, оглядываясь, когда до него наконец начало доходить, где он очутился. Его тяжелые челюсти затряслись, когда он кивнул несколько раз, осознав это до конца; затем он медленно приблизился к низкой двери, ведущей в трапезную.

– Значит, - сказал он, уже полностью владея своим голосом, - значит, это ее комнаты?

– Да, Майкрофт, - отозвался Холмс. - Осторожно, ты сейчас наступишь левой ногой в лужу «невысыхающей крови».

Майкрофт попытался избежать попадания в лужу крови, изобразив подобие прыжка в сторону, насколько позволила его туша, а Холмс продолжал:

– Кровь, по всей видимости, свиная или другого домашнего животного, и пролита уже больше двенадцати часов назад, так что лучше в ней не пачкаться.

Майкрофт продолжал глядеть на пол, слегка хмурясь и цокая языком:

– Ты хочешь сказать, что ради взгляда на эту ерунду столько денег переходило из рук в руки, ради этого были убиты трое порядочных людей, и честную молодую женщину погубили и чуть не свели с ума?

– Нет-нет, - ответил Холмс, продолжая тренькать на лютне; от мелодии, которую он играл, мне становилось все больше не по себе. - Причиной была не лужа крови, а сами эти комнаты, этот дворец - это их могуществом свиная кровь превращалась в нечто волшебное. Тени - в безумные видения. Жизнь - в смерть…

Майкрофт кивнул, видимо - в знак согласия, потом будто вспомнил что-то:

– А девушка, - сказал он. - Что с ней?

Я показал на разбитое окно, и глаза Майкрофта округлились.