Птицы небесные. 1-2 части - Монах Афонский

— Играй, играй, Ангелочек! Как хорошо ты играешь! — хохоча, умоляли они.

Я оглянулся, — оставалось только в шутку раскланяться, с красным от смущения лицом. Когда автобус с детьми отъезжал из турбазы, дети кричали из открытых окон:

— Нахвамдис, пианист! Прощай, пианист!

В середине лета на лугах появилась молодая густая трава, похожая на подстриженные газоны. На этих «газонах» мне понравилось молиться. Я брал с собой коврик, расстилал его на траве, рядом ставил часы и с четками подолгу сидел в лугах, когда ветер ослаблял свои порывы. Однажды, когда я молился, мое внимание привлекла старушка-грузинка, сердито размахивающая руками и спешащая ко мне. За нею бежал маленький мальчик, держась за ее подол. Подойдя поближе, бабушка быстро схватила будильник, крича:

— Отдавай часы! Отдавай часы!

Мальчик уставился на меня, широко раскрыв глаза и рот.

— Берите часы, мне не жалко… — в недоумении ответил я, вставая с коврика.

— Сидишь на моей траве, мнешь ее, а мне эту траву потом косить надо! Не отдам часы! — продолжала кричать разгневанная старушка.

Тут только я догадался, что луговые участки бедные жители берегут пуще зеницы ока, потому что они — единственный корм для их скота.

— Простите, бабушка! Берите часы, берите и коврик, я больше не буду сюда ходить!

Старушка еще что-то прокричала по-грузински, но расстались мы мирно, а мальчика мне удалось даже погладить по торчащим волосам, вызвав на лице его улыбку. Я отправился домой, а старушка с моими часами пошла обратно. За ней побежал и мальчик, ухватись одной рукой за подол, а другой таща за собой мой коврик.

Грустная история произошла у меня со взрослыми мужчинами. Когда я молился вдалеке за селом, стоя на коленях среди валунов, ко мне подошли трое мрачных насупившихся грузин.

— Ты что здесь делаешь?

— Молюсь.

— А кто ты такой?

— Русский.

— Э, говорить все можно, а врать нельзя! Какой ты русский? Ты осетин!

— Нет, я не осетин, у меня есть паспорт, где написано, что я русский.

— Э, в паспорте все можно написать! Ты осетин!

Как я ни уверял, что это ошибка, грузины очень сурово заявили мне, что если я еще раз здесь появлюсь, то мне не следует ожидать для себя ничего хорошего. Интересно, что когда я ездил в Осетию, то в городе, на рынке, меня точно также остановили осетины и с большой враждебностью выясняли, не грузин ли я. Это заставило меня серьезно задуматься над своим положением и не оставалось ничего, как только вздохнуть: «О времена, о нравы…»

Другая грустная история приключилось между мной и директором турбазы, который вдобавок, как я уже говорил, занимал должность председателя сельсовета. Однажды я заглянул в местный придорожный ресторанчик, чтобы купить каких-нибудь сладостей к моему одуванчиковому чаю, и остановился у стеклянной витрины, рассматривая выставленные продукты. Ни сладостей, ни конфет я не увидел, но заметил, что за столом сидит мой начальник с подвыпившей компанией.

— Иди сюда! — крикнул он. — Садись, ешь!

Мне придвинули пирог с крапивой. Я присел на свободный стул и отведал немного пирога. Директор разлил по стаканам водку и один такой стакан, наполненный доверху, подал мне:

— Пей!

— Я не пью!

— Пей, ты что нас не уважаешь? — побагровел он.

— Вас уважаю, а водку пить не стану! — твердо ответил я, решив, будь что будет.

Компания глухо зашумела. Взгляды посуровели.

— Ага, вот ты какой! Приехал сюда, скрываешься! И город твой мы знаем — все воры! Наверно, сам украл что-нибудь и скрываешься здесь! — разбушевался председатель сельсовета. — Чтоб завтра духу твоего здесь не было!..

— Ладно, хватит, успокойся! — начали уговаривать его приятели.

Я ушел, надеясь, что наутро директор все забудет. Но он оказался злопамятным и утром ко мне подошел мой товарищ-милиционер:

— Слушай, друг! Я понимаю, мы с тобой кровати вместе таскали и все такое, но служба есть служба, извини! Ведь я же милиционер… Мой совет тебе, как брату, — лучше уезжай, директор все равно тебе жить не даст!

— Спасибо за доброе слово… — поблагодарил я сердобольного представителя местной власти.

Мы пожали друг другу руки, и я пообещал на следующий день уехать. Все то время, пока я трудился на кухне, ко мне присматривался молчаливый взрослый парень, который работал на турбазе массовиком-затейником и заодно фотографом. Он был русский, играл на аккордеоне, трубе, пианино, имел прекрасный голос и абсолютный музыкальный слух. Когда он выступал перед туристами, мне особенно нравилось слушать эту песню:

Накинул товарищ мойБурку на плечиИ скачет на быстром коне.Ему просигналитьСпешу я при встрече,И путь уступает он мне…

Услыхав о моей истории от милиционера и непреклонном решении директора выдворить меня с турбазы, он предложил свою помощь:

— Я давно понял, что ты верующий, могу забрать тебя с собой в Осетию. У меня есть домик в горах, можешь там жить!

— Но мне же нужно как-то зарабатывать на хлеб! — высказал я свое недоумение.

— Не переживай! Все остальные месяцы, за исключением лета, я возглавляю похоронный духовой оркестр, на хлеб заработаешь всегда! — обнадежил меня мой друг.

— Но я не умею играть ни на одном музыкальном инструменте! — возразил я.

— Не волнуйся об этом! Будешь бить в барабан и тарелку, это дело нетрудное…

Не выдержав, я рассмеялся, представив себя в этой роли.

— Прости, но такая работа не по мне…

— Ну, как знаешь!..

Так я чуть было не стал барабанщиком в похоронной команде.

Этот добрый человек на нашем разговоре не успокоился. Он отправился к директору и крупно с ним повздорил, упрекнув в том, что безобидного верующего парня он выгоняет из села, в то время как убежавшие из тюрьмы уголовники спокойно пасут в горах овечьи отары.

— Ну, ладно, пусть идет работать пастухом, только чтоб духу его не было на турбазе! — смягчился директор.

Похоже, он меня на дух не переносил. Вскоре ко мне в комнату, где я собирался в дорогу, пришел массовик-затейник вместе с милиционером.

— Брат, можешь пастухом работать! Ботинки дадим, бурку и заодно денег заработаешь! — обнадежил меня представитель местной власти.

— Спасибо, друзья, но мне действительно лучше уехать… А пастухов я видел, этого мне достаточно…

— А от Осетии отказываешься? — спросил меня мой заступник.

— Прости, дорогой, я уже сделал свой выбор! — твердо ответил я.

Милиционеру я подарил карту в его кабинет, а музыканту — эмалированное ведро в его фотолабораторию. Мы сердечно обняли друг друга и друзья мои ушли. Я раздал все свое домашнее имущество добрым грузинкам, и рано утром мой друг из похоронной музыкальной команды проводил меня на автобус, следующий в Тбилиси, долго махая рукой на прощание с обочины дороги.

Куда лететь? Этот вопрос был для меня решен еще раньше, когда я сильно замерзал от ночных холодов, потому что топливо — мелкие прутья сухого кустарника быстро прогорали и комната мгновенно выстывала. Приходилось согреваться под одеялом своим дыханием. Высовывая голову из-под одеяла, я иногда рассматривал карту Советского Союза, висевшую на стене над моей головой. Смотреть на Северный полюс или Сибирь было очень неприятно из-за холода в комнате, так как каменные стены совершенно не прогревались. Невольно взгляд обращался к югу, к самой южной республике. Как мне представлялось, самой теплой горной страной был Таджикистан, потому что южнее Памира располагались только Афганистан, Пакистан и Индия. На Таджикистане я и остановил свой выбор.

В аэропорту Тбилиси я с радостью узнал, что есть рейс Тбилиси-Душанбе через Баку с прилетом в столицу Таджикистана в два часа ночи по местному времени. И это мне тоже пришлось по душе: «Прекрасно утром увидеть места, которые я выбрал для своих странствий», - говорил я себе, успокаивая свое волнение. Мое место в самолете оказалось среди шумных пассажиров в одинаковых восточных халатах и тюбетейках. Я сел в кресло и уставился в окно. Во время полета, сколько я ни смотрел вниз, трудно было отличить в черном ночном небе россыпи звезд от россыпи огней на земле.

Когда в два часа ночи мы вышли из самолета, в лицо пахнул такой жаркий и сухой воздух, что он напоминал жар из газовой духовки, когда из нее вынимают подрумянившийся пирог. В аэропорту ночевать было негде и мне посоветовали поискать место в гостиницах города.

— А где искать эти гостиницы? — попытался я добиться ответа.

— Поезжай в центр, там все гостиницы увидишь! Маленький что ли?

Я бодро вышел из здания аэропорта на небольшую площадь с большой клумбой посередине, где пышно цвели розы. Ночь, казалось, благоухала их ароматом. Пассажиры быстро усаживались, толкая друг друга, в маленький микроавтобус, в который я успел поместиться последним, попросив водителя остановиться в центре, у гостиницы.