Англичанин при Царском Дворе. Духовное паломничество Чарлза Сиднея Гиббса - Кристина Бенаг

Сразу после случая, происшедшего во время Рождественского молебна, стрелки направили в Петроград телеграмму с требованием убрать Панкратова. Требование это не было немедленно выполнено, но Кобылинский получил распоряжение сократить расходы Царской семьи и перевести ее на солдатский паек. Николай Александрович шутя объявил о создании комиссии для того, чтобы разработать новый бюджет, который позволит им жить на 600 рублей в месяц на человека. Пришлось исключить из рациона сахар, кофе, сливки и масло. Однако неделю спустя они стали получать «мясо, кофе, сласти к чаю и варенье от разных добрых людей, которые узнали о сокращении наших расходов на провизию. Как трогательно!»

Затем солдатский комитет объявил, что, начиная с нового года, офицерам [и солдатам] запрещено носить погоны. Кобылинский, которому пришлось снять свои, стал уговаривать возмущенного Императора повиноваться распоряжению. Но разве ему было не оскорбительно снять полковничьи погоны, которые он получил от отца; ведь Государь никогда, даже будучи Верховным Главнокомандующим, не присваивал себе более высокого чина! Кончилось тем, что они с сыном стали носить знаки различия дома, пряча их под верхнюю одежду, когда выходили на улицу.

В январе узники и стрелки соорудили ледяную гору — любимое развлечение русских — как молодых, так и старых. Татьяна Николаевна писала их старому наставнику Петрову:

«[У нас] часто бывают очень смешные падения. Так раз Жилик [П. Жильяр] оказался сидящим на моей голове. Я его умоляла встать, а он не мог, потому что подвернул себе ногу и она болела. Кое-как я вылезла… Другой раз я спускалась с горы задом и страшно треснулась затылком об лед. Думала, что от горы ничего не останется, а оказывается, ни она, ни голова не лопнули…»

В начале февраля веселье это прекратилось внезапным и бессмысленным образом. Члены Царской семьи поднялись на гору, чтобы попрощаться с отъезжающими солдатами 4-го полка, которые были добры к ним, но им приказали слезть с горы, которую тотчас же уничтожили под тем предлогом, что в них кто-нибудь может выстрелить, хотя они ежедневно сидели на балконе. По словам Жильяра, у солдат, сменивших старых стрелков, был «вид хулиганов», и сущность соответствовала их внешности. Они оказались хамами и мерзавцами. На качелях Великих Княжон они вырезали площадные слова, рисовали непристойности на стенах туалета Великих Княжон.

3 (16) марта Николаю II был нанесен самый жестокий удар — большевики уступили немцам и подписали Брест-Литовский договор, отдав им территорию в четыре тысячи квадратных миль, стоившую столько крови и жертв, уничтожив при этом у солдат все остатки патриотизма. Покончив с войной, Ленин и его сообщники смогли вновь заняться Царем. Их первоначальный план состоял в том, чтобы предать его суду, привезя в Москву, только что ставшую столицей. Однако возникли разного рода препятствия. Появилась военная оппозиция справа. Возмущенные унизительной сдачей, лоялисты стали создавать свою, Белую армию, которая намеревалась разбить красных и спасти Царя. Радикальные советы в Омске и Екатеринбурге, опасаясь, что Царя увезут из России, состязались между собой за право арестовать «Николая Кровавого» и воздать ему по заслугам.

В Тобольск был направлен специальный комиссар, Василий Яковлев, чтобы вывезти оттуда Царственных узников и, минуя препятствия, доставить их в целости и сохранности в Москву. В губернаторский дом он прибыл 22 апреля 1918 года, имея полномочия от Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета отдавать приказания всем местным властям и расстреливать ослушников на месте. В ожидании прибытия Яковлева были ужесточены условия содержания Царской семьи. Слуги были более не вправе выходить в город, а обитатели Корниловского дома должны были перебраться в губернаторский. Но поскольку там был занят каждый клочок площади, то обоим докторам, которые были полезны населению города, и Гиббсу, который прибыл последним, разрешили остаться в доме напротив. Остальные комнаты этого дома заняли комиссар и его спутники.

Первым делом Яковлев встретился с Царем и его семьей и осмотрел губернаторский дом. Когда он вошел, Императрица не была готова, однако Николай II и его дочери собрались в гостиной, чтобы встретить комиссара. Тот был учтив, обратился к Императору «Ваше Величество», поинтересовался, хорошо ли устроилась Семья. Алексей в это время был очень болен — он получил такую же тяжелую травму, как в Спале, правая нога была парализована. Он ушибся, катаясь на санках с лестницы после того, как была разрушена ледяная гора. Алексей лежал в постели, и Гиббс читал ему, когда Николай II вошел к ним вместе с Яковлевым, сказав ему: «Мой сын и его воспитатель». Яковлев был потрясен увиденным зрелищем. Ему показалось, что мальчик, с желтым, осунувшимся лицом, умирал.

Это меняло дело. Яковлеву не терпелось увезти своих подопечных как можно скорее, потому что со дня на день должно было начаться весеннее половодье. Судя по той снежной каше и грязи, которые он встретил, да еще после ледохода, Царская семья может подвергнуться нападению откуда угодно. Он телеграфировал в Москву Якову Свердлову, председателю ВЦИК рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, и сообщил ему о создавшемся положении. Свердлов поручил ему увезти основной «багаж» — Николая II — и вернуться за остальными, когда станет транспортабельным Алексей. Однако по причинам, которые невозможно понять ни по одному из имеющихся документов, первоначальный план был изменен, и пунктом назначения стал Екатеринбург на Урале.

Сразу после завтрака Яковлев сообщил Николаю Александровичу, что его увезут в четыре часа следующего утра. Хотя он не сообщил, куда они едут, все решили, что конечным пунктом будет Москва. Императрица приняла мучительное для себя решение: она не могла допустить, чтобы муж ехал один и оказался на суде без нее, но сыну было очень плохо! Целый день Семья ломала голову, как поступить, и в конечном счете было решено, что Государя будут сопровождать Императрица, Мария, доктор Боткин, граф Долгоруков и четверо слуг. Ольга будет присматривать за Алексеем, Татьяна — вести хозяйство, а Анастасия — «поддерживать настроение», пока Семья не соединится вновь.

В этот день Гиббс снова читал Алексею. Государыня обещала заглянуть к Алексею после завтрака, но поскольку она не появилась, Гиббс вышел в коридор, чтобы выяснить, где она может находиться. Он увидел расстроенную Семью и вскоре узнал о том, как обернулось дело. Императрица зашла ненадолго к сыну и вскоре вышла от него — спокойная, но с покрасневшими глазами. Мальчик тоже плакал.

В тот вечер Император и Государыня обедали одни, а позднее стали вместе со всеми пить чай в верхней гостиной. «Это было самое мрачное и унылое чаепитие, — вспоминал Гиббс. — Разговаривали мало, и никто не притворялся, что ему весело. Это была поистине трагическая прелюдия