Перстень Калиостро - Наталья Александрова

Невысокий худощавый человек с невыразительным восточным лицом вышел из неброской бежевой «пятерки» на проспекте Энгельса возле Поклонной горы, где от него ответвляется Выборгекое шоссе — дорога на Карельский перешеек и в Финляндию.

В этом месте жилых домой почти нет, они начинаются чуть дальше, возле станции метро «Озерки». Здесь же — только пустыри, пересечения транспортных магистралей, бензоколонки и крутой обрыв, под которым, невидимые с улицы, плещутся Суздальские озера.

Невысокий человек подошел к забору, ограждающему единственное строение — полузаброшенный корпус трикотажной фабрики. Аккуратно раздвинув доски, мужчина проскользнул на территорию. Видно было, что он здесь хорошо ориентируется: уверенно подойдя к небольшой железной дверце, он снял с нее бутафорский замок, огляделся и вошел внутрь. Мягко ступая обутыми в кроссовки ногами по железной винтовой лестнице, он поднялся на чердак, а оттуда вышел на крышу. Он расстелил предусмотрительно прихваченный из машины кусок брезента, затем открыл небольшой твердый чемоданчик.

Там, аккуратно уложенная в специальных углублениях, лежала разобранная снайперская винтовка. Шаман, а это был он, быстро собрал винтовку, зарядил ее и лег на брезент.

Позиция его была идеальна: проспект и шоссе просматривались как на ладони. Теперь Шаман занимался тем, что он умел делать как никто другой: он ждал.

Его дыхание замедлилось, даже пульс, казалось, стал вдвое реже. Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что он спит с открытыми глазами. Но это был тот сон, которым спит сжатая пружина, тот сон, которым спит пуля в заряженном револьвере.

Ни одно движение на проспекте не проходило мимо его внимания, ничто не ускользало мимо его взгляда, и в любую секунду он был готов к действию.

Темно-синяя «мазда» ехала по проспекту Энгельса к выезду из города. В салоне сидели водитель и трое боевиков, в багажнике машины, скорчившись, лежала избитая замученная женщина. Машина шла мягко, но на наших дорогах хватает выбоин, люков и прочих неприятностей. Бандиты на мягких сиденьях их не замечали, но Алену на каждой выбоине подбрасывало, и удары о жесткие бока багажника больно отдавались во всем теле. Иногда она теряла сознание, и эти периоды забытья казались ей желанными, приносили короткую передышку. В остальное время она испытывала только боль, обиду и страх. Обиду на судьбу, которая так несправедливо с ней обошлась: она страдает и, скорее всего, погибнет вместо той, другой…

Ненавистной, отвратительной, жалкой… Зачем ей жить — некрасивой, слабой, несчастной?.. Было бы только справедливо, если бы бандиты похитили ее. Кому она нужна? Но она, Алена, — это совсем другое дело: она красивая, деловая, сильная женщина, сама творит свою судьбу… Вот и сотворила.

— Как там баба в багажнике, не помрет? — покосился один из боевиков назад, когда машину особенно сильно подбросило на рытвине.

— Не боись, доедет, — отмахнулся второй, — до Песочной уже немного осталось, а там мы с ней разберемся. Все равно ей жить недолго осталось — только пока она нам все не выложит.

Машина промчалась мимо Удельной, мимо велотрека, плавно взлетела на Поклонную гору. Навстречу ей со стороны Выборга шел мощный тяжело груженный грузовик «вольво» финна-дальнобойщика.

Сжатая пружина распрямилась, пуля вылетела из ствола. Выстрела никто не услышал, да никому и в голову в первый момент не пришло, что причиной катастрофы послужила пуля, пробившая правый передний скат синей «мазды».

Синяя машина резко развернулась поперек шоссе и вылетела на встречную полосу. Финн ничего не успел сделать, он с ужасом смотрел, вдавливая в пол педаль тормоза, как его могучий грузовик смял «мазду», как игрушку, и мощным ударом сбросил ее с обрыва…

Сам грузовик не очень пострадал, только водитель никак не мог успокоиться: руки у него тряслись, он сидел в кабине и ругался, мешая финские и русские слова.

А темно-синяя «мазда», кувыркаясь, катилась с обрыва, пока, разбитая и покореженная, не остановилась под горой. Только тогда взорвался бензобак, полностью закончив работу, которую начала пуля Шамана.

Сам же Шаман спокойно и неторопливо убрал в чемоданчик винтовку, аккуратно сложил брезент и спустился по железной винтовой лестнице. Он снова навесил на дверь бутафорский замок, пролез сквозь раздвинутые доски забора и пошел к своей невзрачной «пятерке», под капотом которой скрывался мощный «мерседесовский» двигатель.

Никто не обратил внимания на невысокого худощавого человека с невыразительным восточным лицом, который сел в бежевые «Жигули» и уехал в сторону центра.

Да и какое отношение он мог иметь к случившемуся неподалеку дорожно-транспортному происшествию?

Услышав, что в замке поворачивается ключ, я с облегчением вздохнула: мегера все же усовестилась и решила приехать посмотреть, что тут у нас произошло. Сейчас я покажу ей очухавшегося Сашу и послушаю, что она скажет в свое оправдание.

Но это была вовсе не Лидия Мелентьевна.

На пороге квартиры стояли мужчина и женщина. Мужчина был довольно пожилой, с густыми седыми волосами — в общем, достаточно приятной, располагающей внешности. Загорелое широковатое лицо его просто лучилось добротой.

Женщину я узнала сразу. Я видела ее столько раз на фотографиях — и на той, где она, счастливая и молодая, стояла рядом с Сашей на палубе своей яхты, и на той, в маленьком альбомчике, где была зафиксирована метаморфоза превращения одного лица в другое, и на той, где она с широко раскрытыми от ужаса глазами падала из окна шестого этажа…

Не она, конечно. Другая, чью внешность и жизнь она украла. Потому что я прекрасно знала: передо мной стоит не Долорес Санчес, а Лариса Гусарова.

— Здравствуйте, сеньорита, — приветствовала я гостью. — А ключи вы сохранили с тех времен?

На лице у нее появилось удивление: брови приподнялись, рот красиво округлился. Я отметила про себя, что даже ее мимика приобрела заметный иностранный акцент. Заговорила она тоже с легким акцентом:

— Откуда вы меня знаете?

Только я раскрыла рот для ответа, как за спиной у меня раздались шаги, и в дверях показался Александр. Он стоял на пороге комнаты и так смотрел на эту женщину… так смотрел… Как бы я хотела, чтобы кто-нибудь посмотрел на меня так хотя бы раз в жизни!

— Buenos dias, Dolores! — сказал Александр охрипшим от волнения голосом.

Потом проговорил длинную и удивительно красивую фразу на незнакомом мне языке, то есть на испанском, разумеется.

— Здравствуй, Александр, — ответила женщина по-русски. — Я рада видеть тебя в добром здравии.

Она помолчала немного, потом тряхнула головой и сказала:

— Прости, что я сразу перехожу прямо к делу. У тебя сохранились те бумаги по поводу фонда. Где они?

Он открыл уже рот, но тут я, не выдержав ее наглости, ее делового напора, того звериного практицизма, с которым она собиралась использовать его невольное заблуждение, его беспомощность, — тут я вклинилась в разговор:

— Вы спросили меня, откуда я вас знаю.

Гораздо интереснее выяснить, кто вы такая.

Ты что, думаешь, что перед тобой Долорес? — закричала я Саше. — Она-то, наверное, и сама уже верит, что она Долорес, — столько лет она прожила в ее обличье. Вспомни, Саша, как ее наняли, чтобы она сыграла роль Долорес, чтобы обеспечить ее безопасность… ты знаешь это лучше меня. И она вошла в эту роль и так сжилась с ней — ведь она актриса, и неплохая актриса, — что смогла занять место Долорес навсегда.

Я смотрела на лицо Александра и увидела, что он все вспомнил. Я испугалась, выдержит ли его психика такой удар, но боялась я зря. Лицо, которое я привыкла видеть опустошенным и болезненно сосредоточенным, было теперь осмысленным и решительным.

— Александр, неужели ты веришь в этот бред? — спросила его женщина.

— Почему ты называешь меня Александром? Ведь ты всегда звала меня Сашей.., с твоим милым испанским акцентом…

— Прости, Саша, я отвыкла от тебя, прошло так много времени.

— Сколько времени? — перебил он.

Я мысленно застонала. Пока я, как дура, ожидала Лидию, чтобы она сообщила Саше неприятные известия, нужно было не терять времени и сказать хотя бы, что он пробыл в бессознательном состоянии пять лет. Тогда сейчас он мог бы ориентироваться в ситуации.

— Прошло пять лет, — неохотно процедила женщина, — но ты не думай, что я тебя забыла. Я потом объясню тебе, почему так долго не приезжала, на то были причины…

— Пять лет… — эхом повторил он, потом на лице его появилось нечто, похожее на насмешку. — Что ж, иди и возьми свои бумаги там, куда ты их положила пять лет назад.

Она не двинулась с места, только черты ее стали жестче, а на лице Александра проступила горечь утраты.

— Долорес никогда не называла меня Сашей. Как она меня называла — это останется нашей тайной. Теперь я знаю, кто вы, я вспомнил. Вы убили Долорес. И не думайте, что это сойдет вам с рук.