Минус (повести) - Роман Сенчин

— Мы… мы здесь совсем одни. На что надеялись? О-ох… Нет, там было совсем… здесь мы хотя бы не голодали…

Сидим за столом друг напротив друга. На клеенке с аппетитными кремовыми цветами бутылка «Монастырской избы», два хрустальных бокальчика, сложенный вчетверо лист бумаги. Ольга Борисовна левой рукой подпирает голову, смотрит в клеенку, в правой у нее нераскуренная сигарета.

— Говорят, что там лучше сейчас. Утихло. Целиноград столицей сделали, наша квартира, наверное, огромные деньги стоит. Но… нет… так тяжело было, невыносимо…

Морозный ветерок из приоткрытой форточки тянется по полу в коридор. Сквозняк не слабый. Так вполне можно и заболеть.

— Жили… мы хорошо с Мариночкой жили… Да, хорошо. Дружно жили. Вот говорят, мать с дочерью — они в любом случае соперницы, еще какую-то чушь… Мы всегда с ней друзьями были. Я ведь ее в восемнадцать лет родила, совсем девчонкой… еще не забыла, как вот в ее возрасте… Да что я… ох… не понимаю сама, что говорю…

У Ольги Борисовны очень красивые руки. Узкие, гладкие. Пальцы длинные и тонкие, гибкие, ногти острижены коротко, но все равно кажутся продолговатыми такими, овальными… Лишь синеватые жилки вен делают руки живыми, иначе казалось бы, что они слеплены из какой-то необыкновенной розоватой глины. Эти руки гипнотизируют, я могу бесконечно рассматривать их, любоваться.

— Только вот в последнее время что-то у нас… сломалось что-то… Да и сколько же можно… любое терпение лопнет, а у нее еще такой возраст. Уходить часто стала, по полночи где-то… гуляла где-то. Со школой тоже — уроки делать не заставишь. Начинаю разговаривать, фыркала, дергалась… Я все понимаю, понимаю, что я виновата. Но что я могла? Как?.. Ни комнаты своей у ребенка, ничего… о будущем лучше не думать. А… а в Целинограде ведь мы совсем… совсем по-другому ведь жили. Она совсем в других условиях выросла. Понимаете? Трехкомнатная квартира у нас… друзья, ребята все умные… Она три кружка посещала. Рисовала как! Бросила, все бросила. Да и как здесь чем-то всерьез заниматься?..

Каждая фраза дается Ольге Борисовне с огромным трудом. Она сдерживает рыдания и потому говорит отрывисто, порой почти официальным тоном, подчеркнуто сухо. И я не понимаю, зачем она мне все это рассказывает, зачем жалуется именно мне, одному из таких же ныне общажников из бывших благополучных семей? Или поэтому как раз меня и выбрала — угадала собрата по несчастью. А скорей всего случайно так получилось: остановился возле чертовой кухни, вот и получай в мозги порцию загруза…

— Мой муж… он погиб шесть лет назад. Он имел звание старшего лейтенанта, служил во внутренних войсках. Его посмертно наградили медалью… его дезертир застрелил… при задержании. Писали в «Красной Звезде»… Пенсию за него почти сразу перестали выплачивать… наш оркестр распустили… Яв филармонии работала… скрипка… И… и как жить? Родители умерли, я у них поздний ребенок… была. Все, говорили, в молодости некогда было, целину покоряли… в вагончиках жили… И вот… что нам?.. Только бежать.

Рыдания почти одержали верх, женщина издала несколько некрасивых гортанных звуков. Выпила вина, отдышалась, продолжила:

— Решились. Надо… В девяносто четвертом, весной. Как раз эти аборигены с юга нахлынули, как татаро-монголы. С казаками у них почти война началась… Постоянно избитые, постоянно аресты, митинги за отделение… Многие квартиры и просто бросали, с двумя чемоданами ехали. Напоследок ломали все… унитазы, ванны разбивали, чтоб не досталось этим… Денег, да что… еды взять было негде. В Караганде, там собак даже ели… Что нам оставалось?.. Что?

Мягкие, теплые, всех возможных расцветок слоники, киски, бегемотики улыбаются счастливыми улыбками. Их пуговичные глазенки источают непроходящую радость, зверюшкам уютно и хорошо на диване, на тумбочках, на подушечках. Им ничего больше не надо.

— Поехали, решились… поехали с Мариной к… к родителям мужа, они в Боготоле живут… от Ачинска недалеко. Зна… знаете?

Я киваю, на секунду поймав ее давящий, какой-то раскаленный взгляд, и скорей снова уставляюсь в сторону. Не надо мне ее глаз. Они хотят вытянуть из меня то, что я по крупицам, по каплям собирал последние дни; оно скопилось во мне, его теперь ощутимо много, но оно необходимо мне самому. Как назвать? Сила? Уверенность? Нет, не подходит. Какое-то чувство, что все может наладиться. Что-то вроде уверенной надежды. И если я потеряю, отдам это чувство, я снова свалюсь, снова стану добычей болота. А женщина заливает, промывает меня словами.

— Списались. На бумаге они, конечно, — пожалуйста, ради бога. Я контейнер наняла… Квартиру продать удалось за миллион триста старыми, копейки вообще-то… Они сразу же разлетелись… Приехали в этот Боготол, прожили два с лишним года… Прожили, хм!.. Промучились беспросветно. С похорон мужа не видела их и представить никогда не могла, что люди так деградировать могут… Старик напивается каждый день, жена в комнату его не пускает, он в коридоре… мочится постоянно… постоянно вонь, тряпки какие-то… Вещей у нас столько пропало, все мои кольца, сережки… Старуха пирожки… пирожками на вокзале торгует. Жарит дома и носит, бегает по платформе. И меня заставила: «Ты девушка чистая, не уродка, у таких всегда лучше берут». А что делать? Пошла, конечно… На учет по безработице встала, в миграционное, но мне сразу сказали: «Ни на что не надейтесь, у нас таких восемь тысяч, почти половина к нормальному населению». Работы нет… Марина…

При имени дочери Ольга Борисовна громко, судорожно рыданула, тут же запила рыданье глотком вина.

— Мариночка стала какой-то… замкнутой стала какой-то… целыми днями на диване… читала все… в школу приходилось силой водить… Я тоже отчаиваться стала уже. Ужасный, ужасный город, люди… зэков бывших полно, нищета… Работы нет никакой. И-и… и страшные мысли приходить стали. Ночью лежу, а в голове одно и то же, одно и то же: зачем продолжать? дальше что? зачем дальше мучиться? Я… я в тридцать лет… и — на свалку, никому дела нет никакого… Марина, она только держала… как же она без меня… А теперь… Куда могла она?.. Где искать? — Не выдержав, в конце концов женщина зашлась в рыданиях, задыхаясь и всхрапывая, спрятала лицо в рукав пушистого свитера.

Я осмелился взять со стола бумажку. Поднес ближе к глазам, прочитал: «Мама, я уехала. Деньги у меня есть. Извини, не волнуйся. Марина».

— Одна… все… одна я теперь, понимаете! А-ах, нет, разве вы можете… что такое остаться одной, — снова короткие, рваные, карябающие слух стенания. — Никому не нужна… Ни-ко-му! На меня, на меня, как на эту смотрят… я ведь для них… Ни один по-человечески не поговорил… Конечно, зачем! Мне в Боготоле про этот Минусинск рассказывали: такой город, так все хорошо, стабильно… И как раз узнала, что в училище культуры сюда нужен… по сольфеджио преподаватель нужен. Сначала одна съездила, устроилась. Потом Ма… потом Марину перевезла, вещи какие-то… И здесь… А что здесь? Вот что здесь нашла… — Ольга Борисовна хрипнула низом горла, прикрылась рукой, растопырив длинные пальцы.

Я подлил ей вина, себе тоже немного. И сказал:

— Может, найдут. Вы в милицию заявили?

Но вместо нормального ответа из-под ладони загробно-спокойный приказ:

— Уйдите.

— Гм, — я удивился. — Почему?

— Уйдите… Уйдите, пожалуйста. Все… я вам все рассказала… Господи, ее нет шесть дней уже, а я живу, сижу вино тут пью! — Она вскинула руки, уронила бокал, по клеенке растеклась ржавая лужица. — Надо бежать, искать!..

— Успокойтесь, — ляпаю первое пришедшее в голову. — Вернется. Я тоже в детстве пытался из дому уйти. Несколько дней где-нибудь поболтаюсь, а потом обратно, а потом обратно, прощенья просить.

— Х… хватит! Она… — Вскочив, Ольга Борисовна быстро прошла по комнате взад-вперед, прижимая руки к вискам. — Она… Нет, она не… Она… Я ее знаю. Она решилась… Она не вернется. Понятно вам?! Она уже не вернется!..

Попал так попал. А ведь позади такой светлый день. Теперь полночи придется возиться с незнакомым, ненужным мне человеком. Слушать всякое, успокаивать.

— Ну зачем так, не надо, — прошу теплым голосом. — Все будет нормально. В ее возрасте это даже необходимо, чтоб в себе разобраться, понять. По себе вот знаю…

— Да перестаньте вы! Уходите сейчас же! Хватит!

Ух, как смотрит! Чуть ли ненавидяще. Нашла, что ли, во мне козла отпущения… Наверняка дней еще десять назад была эта Ольга Борисовна гордой и самодовольной, по утрам долго мазалась перед своим трельяжем, пальчики свои чудесные холила, с дочерью грызлась, выживала из комнаты вечерами, чтоб понежиться с каким-нибудь кларнетистом из своего училища культуры. И дочь шла сперва на бывшую кухню, а потом — на Торговый. А теперь, когда ее нет, превратилась в разнесчастную мать.

Действительно, что мне здесь делать? Зачем терять время, забивать мозги чужими проблемами? На завтра у меня намечена масса дел, и нужны силы.