Записки сумасшедшего следователя - Елена Топильская

После этих слов я посмотрела на него с интересом:

- Вам объяснили это при задержании?

- Нет, со мной вообще не разговаривали. В квартиру позвонили, я открыл, меня спросили - такой-то? - я кивнул, мне завернули руки и повезли сюда.

Нет, господа, хоть увольте, а в это я никогда не поверю: человек совершает убийство, спокойно уходит с места происшествия, никто его не беспокоит почти год, а потом его привозят в прокуратуру, и он невзначай сообщает, что год назад он убил человека и готов нести за это ответственность. По логике, он должен сказать: понятия не имею, за что меня сюда привезли, и вообще вы ответите за беззаконие. Если, конечно, он не приехал в прокуратуру с определенной целью - взять убийство на себя.

Он заученно рассказал, что он, его знакомый Дима и девушка по имени Света ворвались в квартиру к мужчине по имени Игорь, убили его, причем убивал Дима, взяли кое-какие вещи, - например, арбалет, висевший на стене, пистолет Макарова, который потерпевший вытащил из-под дивана, пытаясь защищаться, телефонный аппарат, а потом ушли. И повторил леденящую душу историю о том, как после убийства кто-то позвонил в дверь, и они, замерев, ждали, когда люди уйдут, чтобы выйти самим. Пистолет, добавил он, они продали знакомому по фамилии Барчук, его адрес такой-то.

После его допроса я вышла в собственную приемную, где ждали сотрудники двадцать второго отдела, и повторила, что все это меня не убеждает.

И тут я впервые осознала, что уже второй час ночи, в прокуратуре - никого, кроме меня, верной Катерины, которая ждала руководства к действию в своем кабинете, задержанных и десяти сотрудников главка, которые уже не скрывали своей злобности. Потом я узнала, что отчаянная Катька, пока я допрашивала, вступила в беседу с матерыми операми, и они стали ей пенять на то, что на ее руках, образно говоря, кровь, что она посадила Чумарина и должна стыдиться этого всю оставшуюся жизнь. На это Катерина гордо ответила: «Да, я посадила Чуму и тем горжусь!» Кое-кто даже поперхнулся…

Спросив Витю, сможет ли он показать место убийства, и получив утвердительный ответ, я предложила главковцам провести следственный эксперимент - пусть Витя покажет дом Тараканова.

Они заметно смутились; посовещались, а потом старший сказал: «Зачем это делать ночью? Давайте вы сейчас его задержите, а завтра утром, в спокойной обстановке, мы поедем на „уличную", и он нам все покажет».

- Нет уж, ребятки, - ответила я. - Давайте поедем сейчас, в обстановке, приближенной к настоящей. Сейчас зима, как и в момент происшествия; что час, что два ночи - по освещенности разницы нет. Вот пусть он в тех же условиях и покажет, где убивал.

А про себя подумала: «Да вам только и надо, чтобы мы его задержали. А вы бы протокольчик задержания отнесли в суд и по заранее разработанному сценарию возмутились: невинный опер сидит за то, за что задержаны другие люди. И Чума выходит на свободу. А эти недоделанные „убийцы" через день отказываются от своих показаний, под любым соусом, и их тоже освобождают. А убийство Тараканова остается „глухарем"…»

И мы пошли по Невскому - на следственный эксперимент. Долго тут рассказывать не о чем: конечно, Витя не нашел место убийства. Мы гуляли по окрестностям около двух часов, и что меня больше всего умиляло, Витя все время спрашивал: «А это какая улица?» То есть ему сказали адрес места убийства, а ткнуть пальцем в дом не успели.

Мое злопыхательство зашло так далеко, что я предложила сразу съездить и на обыск к Барчуку, поскольку точный адрес был назван нам Виктором. Перечить мне не посмели.

Мы приехали к Барчуку, двери открыла его мать и сразу запричитала: «Да что ж это такое, сын же уже сидит, сколько можно обыска делать! В тот раз, когда сажали, ничего не нашли, так думаете, сейчас найдете?»

«А за что сын-то сидит?» - полюбопытствовала я. «Да ни за что», - был ответ. «Так уж и ни за что, - вмешался опер из двадцать второго отдела. - Машины-то угонял, за что пять лет и получил. Я же приговор смотрел».

Мы с Катей переглянулись: неплохо для человека, который в числе других утверждал, что с Виктором до задержания никто не разговаривал! Ведь Барчука как скупщика краденого назвал мне Виктор всего лишь несколько часов назад, и все опера при этом были в поле моего зрения. А тут получается, что уже и копию приговора Барчука запросили. Учитывая, что событиям предшествовали три выходных дня, получается, что Виктор просидел в двадцать втором отделе с рабочей недели…

Выйдя с обыска, мы с Катей снова повторили, что задерживать никого не собираемся. (Потом мы с ней обменялись впечатлениями - у нас обеих было чувство, что они близки к рукоприкладству.) Старший, еле сдерживая эмоции, сквозь стиснутые зубы прошипел: «Отпускаете опасного преступника на свободу? Где мы потом его найдем?»

- Не волнуйтесь, ребята, - сказала я. - Никуда он от вас не денется. Даже если вы его прогоните, он сам будет просить его арестовать. Да вы и сами это лучше меня знаете. - Повернулась и пошла. К счастью, в спину никто нам не выстрелил.

А на следующий день мне позвонил мой бывший шеф и сказал, что Бузыкин распорядился передать дело им в следственную часть. Я спросила, есть ли у него письменные указания Бузыкина, и, выяснив, что нет, сказала, что, к сожалению, без письменных указаний дело не отдам. Конечно, им было принципиально важно забрать дело и задержать пацанов до рассмотрения жалобы Чумарина в суде.

Я понимала, что времени не так уж много, поэтому использовала его, чтобы перепроверить - а вдруг я ошибаюсь? Я обзвонила всех знакомых экспертов с одним вопросом: посчитать мне время смерти по трупным явлениям. Три незнакомых между собой медика в разное время сказали мне одно и то же: от 7 до 11.

Наконец мы, дико извиняясь за испорченный отдых, вызвали медика, который осматривал труп. Милейший Юрий Михайлович выслушал наши проблемы и вынес вердикт: с учетом каких-либо непредвиденных обстоятельств, например, дождя в Кемеровской области, могу откинуть назад не больше часа. Но даже с учетом того, что и учесть-то невозможно, смерть Тараканова не могла наступить раньше шести часов утра.

- Но не в полвторого ночи? - спросила я.

- Нет, Еленочка Валентиновна, ни в коем случае. Засим желаю успехов и откланиваюсь…

Утром дело все же забрали, И сразу арестовали задержанных по подозрению в убийстве. Через день доблестный двадцать второй отдел взял Диму. И его арестовали тоже.

Я поехала к своему бывшему шефу, который из дружеских отношений к двадцать второму отделу лично занялся этим делом. Подергалась в запертую дверь, никто не открыл, хотя на мгновение мне почудился торопливый звон посуды. Постояв под дверьми, я заглянула в канцелярию, где маялся одинокий водитель, и спросила, где шеф? Водила устало ответил, что шеф заперся с двадцать вторым отделом, водку пьянствует. «А вы позвоните в кабинет по телефону», - посоветовал он.

Я так и сделала. Трубку некоторое время не снимали, потом все же шеф отозвался. Я попросила его выйти хотя бы на пару минут, он поломался, но уступил.

Когда он вышел ко мне, дыша в сторону и жуя кофейные зерна, я сказала: «Ты же тоже следователь. Неужели тебя не настораживают белые нитки, которыми шито это дело?!»

Он ответил: «Ерунда, это обычное разбойное убийство, каких сотни. Ничего из ряда вон выходящего в нем нет».

- Шеф, - проникновенно сказала я, - дело у тебя, посмотри экспертизу трупа; ведь смерть наступила в период от 7 до 11 часов утра. А те, кто дает показания, связаны временем: в час тридцать звонили Тараканову, он был еще жив; в час сорок пять Бляхин говорил по телефону с Муриным, который сообщил, что у Тараканова была в гостях девушка и ушла за сигаретами. Мы не можем достоверно узнать содержания разговоров, но время знаем точно - есть распечатка времени звонков, поскольку звонили с радиотелефона. А до звонка Мурину они звонили и стучали в дверь. А пацаны говорят, что когда кто-то звонил и стучал, они уже нанесли Тараканову удары ножом. Но ведь по экспертизе Тараканов умер сразу после нанесения повреждений; как же ты объяснишь, что зарезали они его в полвторого, а умер он в семь?

Распинаясь, я не сразу обратила внимание на то, что шеф смотрит в сторону. «В конце концов, - прервав меня, он сказал: - Ну и что особенного: зарезали его в полвторого, а клиническая смерть длилась до семи».

Я замолчала, пораженная. Говорить больше было нечего. Мы разошлись, он пошел праздновать, а я - осмысливать переворот в медицине.

Оставалось последнее средство - идти к прокурору города. Мы пошли и все рассказали. И тут в который раз я удивилась, какой железный стиль руководства у прокурора, на первый взгляд - мягкого человека. Бузыкину он сказал, не стесняясь подчиненных: «Ты сам во всем виноват, дергался туда-сюда. Меньше надо пить с Управлением угрозыска, а то они тебя напоят, а потом мне же и закладывают, говорят, Бузыкин у себя в кабинете спит и в связи с плохим самочувствием неработоспособен…»