Остров Тасмир - Валерий Язвицкий

Впрочем, на южном отлогом берегу Тасмира происходили тогда и другие посещения, но не опасные для нас, а бесконечно интересные, иногда очень забавные. Здесь в начале июня, когда устанавливается летняя погода, мы впервые увидели семейную жизнь тюленей.

Это — кроткое, беззащитное и пугливое животное, еле ползающее по суше на своих плавниках, в период любовных страстей обнаруживает необычайную воинственность и храбрость.

Помню, мы тогда были заняты увеличением нашего крытого двора и, обделывая выловленные за прошлое лето стволы деревьев, пристраивали небольшой сруб, чтобы расширить помещение для оленей. Вдруг мы заметили целые отряды тюленей, которые, словно организовав состязания, изо всех сил плыли к берегу наперегонки Затем быстро, корчась и подпрыгивая, они взбирались на сушу, занимали места вдоль берега ближе к воде и принимали самые боевые позы.

Это заинтересовало нас. Как раз подплыла вторая партия тюленей ис места в карьер с ревом вступила в отчаянную драку с занявшими места. Мы бросили работу и стали наблюдать неожиданное зрелище.

Между тем тюлени-самцы бились не на живот, а на смерть. Закинувши голову вверх, разинув рты, они с криком бросались друг на друга, ревели, свистели, раздувались от ярости и ударяли друг друга зубами раскрытого рта.

Результаты боя сказывались довольно быстро. Победители оставались первыми у береговой линии, а побежденные образовывали вторую линию позади их. Но не успели все они усесться на своих местах, как подплыла новая партия бойцов.

Снова — рев, крики и борьба.

Эта история тянулась целый день и успела надоесть нам. Мы продолжали работать, не обращая внимания на кровавые поединки, только время от времени посматривая на одного старого матерого тюленя, занявшего позицию у большого камня на самом краю берега. Он занял это место первым и вышел победителем из пятидесяти или шестидесяти отчаянных драк с другими тюленями.

Когда приблизительно недели через две все бойцы разместились и угомонились и смолк рев и шум борьбы, мы видели этого самца, покрытого ранами, ободранного и окровавленного, с выбитым глазом, но храбро оберегающего свою семью из пятнадцати самок на том же самом месте, какое он занял в первый день.

Это было как раз вскоре после прибытия самок, которые подплывают тогда, когда самцы поделят между собой места на суше. С их прибытием стихший было бой разгорается снова. Самцы, стоящие в первом ряду к воде, идут к ним навстречу, сначала приветствуют и ласкают их, но потом довольно грубо и бесцеремонно гонят на берег и загоняют на занятое ими место.

Самцы из задних рядов наблюдают за происходящим, и стоит только первому ряду зазеваться, как они бросаются на самок и стараются перетащить их на свой участок. Вот тут и закипают/ новые бои. Самку тянут во все концы, и судьбу ее обыкновенно решает наиболее сильный воин. Он хватает ее зубами за шиворот, поднимает над головой и переносит и себе…

Возня и суматоха эта тянется до тех пор, пока большая часть не обзаведется самками. С этого момента каждый глава образовавшейся семьи держит своих жен в ежовых рукавицах, охраняя их в то же время с героическим самопожертвованием.

Желая испытать мужество этих безобидных животных, мы подошли вплотную к одному семейству. Мы шумели, кричали, толкали самца прикладами ружей и даже стреляли в воздух над его головой. Он кидался вправо, влево, хватал самок, пытавшихся в испуге бежать, и водворял их на прежнее место. Потом снова обращался лицом к нам.

Вытянувшись во всю свою вышину, он с вызовом глядел нам прямо в глаза, немилосердно ревел и плевался, готовый вступить в смертный бой.

Нам стало стыдно продолжать эту забаву, и мы к великому торжеству тюленя отступили, оставив его в покое.

На меня этот случай произвел сильное впечатление, и я впервые ясно и отчетливо осознал две силы: голод и любовь. Эти силы двигают все живое, и во имя их совершаются все труды и подвиги. Только у человека есть еще голод знания и любовь к идее, которые заставляют людей становиться выше этих двух изначальных сил.

XII

По окончании пристроек к двору, когда там, на южных тундрах, наступил комариный период, мы решили лететь за ягодными кустами для парников.

Помню, мы устроили день отдыха накануне полета, и все, в полном сборе, обедали за общим столом. Вдруг вбежал мой братишка Петя, взволнованный и запыхавшийся.

— Они цветут, — выкрикивал он, — они цветут! Мы бросили обед и все устремились к огороду и саду.

Прежде всего бросились в глаза пунцовый и белый мак и сочно-зеленые плети гороха, обвившие колышки, и беленькие цветочки, похожие на паруса, которые скромно и красиво выглядывали из вьющейся зелени. Потом мы почувствовали слегка приторный, но замечательно приятный запах.

— Резеда, резеда! — воскликнул Лазарев, и мы все столпились у стелющейся зелени с пышными кистями зеленоватых мелких цветов с коричневыми волосками в середине.

Это от них шел такой чудесный запах.

— Резеда за полярным кругом, — говорил Орлов, — это чудо, и мы — творцы этого чуда!

Шутя, смеясь и радуясь, мы обходили все грядки. Я был растроган этими хрупкими пришельцами из другого мира, и с удивлением смотрел, как за короткий сравнительно период подсолнухи выгнали толстые стволы выше человеческого роста и раскинули широкие, листья. На вершинах их стволов красовались зеленые диски, величиной с тарелки, уже подергиваясь легкой позолотой. Скоро они должны были распуститься, как бы изображая солнце с лучами по сторонам. Это были гиганты в сравнении с растениями тундры.

Но больше всего нас радовали частые тонкие зеленоватые стебли пшеницы, качавшие зеленые колосья. Мы чуть не час стояли перед этим самым большим участком и с надеждой смотрели на стройные ряды скромных и невзрачных растений.

— Наш хлеб, — прошептал кто-то, и мы начали считать число колосьев.

Всего оказалось сто пятьдесят кустов пшеницы, при чем из каждого куста вытянулось по два, по три и даже по пяти стеблей с колосьями. После долгих подсчетов мы окончательно установили, что у нас пятьсот колосьев. Считая в каждом колосе в среднем двадцать четыре зерна, мы определили будущий зерновой запас в двенадцать тысяч зерен.

Не менее надежд вызывали у старших гречиха и горох. Ползучие плети тыквы и огурцов меня мало тронули, так как я тогда не представлял огромных желто-красноватых тыкв и всем теперь известных огурцов. Еще менее заинтересовали меня побеги вишен и ореха. Эти малыши еще не скоро проявили себя, и только через четыре года мысмогли собрать с них первые плоды.