Тень рока (СИ) - Таран Михаил

Эзекиль сглотнул накопившуюся слюну. Его горло пересохло и невероятно хотелось пить. Попытавшись перевернуться на бок, капрал взвыл от боли. Рёбра вновь напомнили о себе. Приподняв тонкое одеяльце и заглянув под него, Эзекиль увидел перемотанную бинтами грудь и какую-то трубку. Трубка переходила в наполненный кровянистым содержимым мешочек.

— Это ещё что за нахрен? — скалясь от боли, прокряхтел капрал, разглядывая трубку и повязку.

— Дренаж, — внезапно раздался тихий, уставший голос.

Эзекиль невольно вздрогнул и поднял глаза. Перед ним стоял высокий мужчина в кителе офицера О.С.С.Ч. и накинутом поверх него белом халате. На шее у мужчины висел стетоскоп. В руках мужчина держал увесистую записную книжку, где непрерывно делал какие-то заметки.

Это был один из врачей, что шныряют между рядами умирающих и безучастно наблюдают за их страданиями.

— Дренаж? — переспросил капрал, удивлённо приподняв брови.

— Да. Вас прооперировали. В плевральной полости скопилось много крови, легкое было сжато и не могло расправиться. Пришлось удалить кровь, устранить источник кровотечения и установить дренаж, для предотвращения рецидива. Пять рёбер сломано, три из которых в мелкую труху. Ещё есть контузия лёгкого, но это не так критично. Помимо этого имеется инфицированная рана плеча. Её мы уже санировали, но антибиотики всё равно придётся принимать. В целом всё не так плохо, могло быть куда хуже, — монотонным голосом отчитался врач, и еле заметная улыбка скользнула по его усталому, небритому лицу.

— Сколько я уже здесь? Последнее, что я помню, это то, как Томми тащит меня через развалины «мёртвой столицы». Всё как к бреду, как в тумане, — несколько помедлив, уточнил капрал.

— Два дня. Вы здесь уже два дня. Это прифронтовой госпиталь. Он как раз расположен в той самой «мёртвой столице», — спокойно ответил врач, с хлопком закрыв свою записную книжку.

— Где Хаупт-командор? Мне срочно нужно с ним поговорить! — Эзекиль попытался приподняться на локтях, но тут же улёгся обратно, испытав невыносимую боль в груди.

— Вам нужен покой. Отдохните, наберитесь сил. Тем более сейчас ночь. Я уверен, Хаупт-командор непременно прибудет к Вам завтра, — сообщил врач и тихим шагом направился дальше, продолжая осмотр своих пациентов.

Эзекиль Монг остался один, не смотря на то, что госпиталь был под завязку забит ранеными. Все они, как и капрал, были одни. Оставшись один на один со своей болью и печальной, незавидной участью, всецело занимающей их мысли, эти калеки даже не замечали своих соседей по несчастью. Не замечали, словно их и вовсе здесь не было. Отрешённость делала их замкнутыми и абстрагированными от ужасной реальности. Никто из них не хотел общаться и изливать душу, все просто лежали и стонали, мучительно не веря в жестокость судьбы. Монг был не исключением, он тоже не обращал никакого внимания на тех, кто лежал в паре метров от него. Ему было плевать на их боль и горе. Ему хватало своей боли. Потратив несколько долгих минут, чтобы найти удобную позу для сна, Монг наконец-то закрыл глаза. Но заснуть не получалось. Да и как тут можно заснуть, когда голову разрывает от бесконечного потока мыслей, а тело изнывает от постоянной и не унимающейся боли. Он пролежал всю ночь, изредка переворачиваясь с боку на бок. Переворачиваясь с кряхтением и стоном, которому вторил скрип пружин старой железной койки. Наверняка он был не один такой и этой ночью многие не спали, но всё равно капрал чувствовал какую-то неловкость каждый раз когда переворачивался. Неловкость от того, что своим скрипом и кряхтением он непременно мог разбудить тяжелораненых солдат, что чутко спят, измученные своими ранами. Именно поэтому он старался переворачиваться как можно реже. Он делал это только тогда, когда понимал, что уже отлежал бок и некоторые участки кожи из-за этого даже лишились чувствительности. Да и боль в груди, что отзывалась на каждое движение, не особо мотивировала к тому, что бы перевернуться. Да, ночь была долгой и мучительной. Капрал Эзекиль Монг размышлял о мальчишке с сияющими глазами и его словах на счёт злобного ангела, что прячется в этом мире. Размышлял о своём отчиме, судорожно придумывая слова, с которых начнёт свою историю. Размышлял о дренаже, торчащем из груди и пугающем докладе доктора о проделанной операции. Мысли сменяли друг друга, носясь по кругу одна за другой. Но они так и не обретали логической завершённости и от того снова возвращались в голову капрала, который отчаянно пытался разложить всё по полочкам и во всём разобраться. Пытался, но у него это никак не получалось и мысли снова уходили, уступая место следующим, разобраться с которыми тоже не удавалось. Этот безумный круговорот мыслей крутился в голове Эзекиля до самого утра, а с восходом покинул его голову, словно и не было там никогда никаких мыслей. Утром капрала пригласили в перевязочную, что расположилась в соседнем помещение. Перевязочная выглядела более аккуратной и стерильной, нежели то помещение где он и ему подобные лежали. Осыпающиеся стены и потолок были закрыты белоснежными простынями. Вдоль стены стояли металлические столики с инструментами и бинтами. Санитары заботливо уложили Эзекиля на кушетку. Вскоре появился уже знакомый врач. Тот самый высокий мужчина, что подходил к капралу этой ночью. Врач был уже без стетоскопа, но в колпаке и марлевой маске на пол лица. Вместо халата был стерильный хирургический костюм. Врач подошёл к одному из столиков и принялся там с чем-то возиться. Спустя мгновение он развернулся, на его руках были белые латексные перчатки. Санитары подтащили столик с инструментами ближе к кушетке, на которой лежал взволнованный происходящим Монг.

— Ну что, как Вы себя чувствуете, капрал? — учтиво уточнил врач, присаживаясь на заблаговременно приготовленную рядом с кушеткой табуретку.

— Неплохо. А зачем мы тут собрались? — осторожно спросил капрал, хлопая своими напуганными глазами.

— Нужно убрать эту трубку из Вашего тела. Если Вы не против конечно. — спокойно произнёс доктор, макая тупфер в спирт.

— Дренаж? — с трудом выдавил из себя побледневший Эзекиль, наблюдая, как санитары разматывают повязку.

— Да, его, — кивнул доктор, щедро обрабатывая спиртом область вокруг дренажа, да и сам дренаж в придачу. Монг сморщился, рану невыносимо жгло.

— Надеюсь это не больно? — не переставая морщиться, уточнил капрал.

— Не особо, — ответил врач, срезая скальпелем нитку, узлом которой дренаж был фиксирован к коже.

Затем раздался негромкий треск кремальеры. На дренаж наложили зажим и потянули.

— Твою мать! Ты же сказал, что не больно! — зарычал покрасневший от напряжения капрал.

— Я сказал «не особо», — секунду помедлив, ответил врач.

Дренаж был удалён, оставалось лишь ушить оставшееся после него отверстие в коже. Врач взял иглодержатель, зарядил в него иглу с нитью и сделал быстрое и уверенное движение. Эзекиль вновь закряхтел. Но самым болезненным оказался даже не прокол иглой, а затягивание узла. Очень неприятное чувство, от которого на лбу молодого капрала проступила испарина.

— Ну, вот и всё, а ты боялся, — весело воскликнул врач, отрезав излишки нити и бросив инструмент обратно на стол.

Эзекиль Монг ничего не ответил, лишь недобро взглянул на своего мучителя. Рану вновь забинтовали тугой повязкой. Двое крепких санитаров помогли капралу встать на ноги. Через минуту он уже вернулся на свою койку, рядом с которой его ждал посетитель. Усатый Томми держал в руках круглую, жестяную банку тушёнки и весь светился от счастья.

— С возвращением, Ваше Благородие! — вскочив со стула, воскликнул Томми.

— Томми, друг! Я несказанно рад тебя видеть! — кивнув головой, заверил Эзекиль.

Обессиленный капрал осторожно уселся на край своей кровати, стараясь не побеспокоить рёбра. Но всё же побеспокоил и боль, словно молния пробила всё его тело.

— Я смотрю Вам уже лучше. Я вот подарок принёс. В карты выиграл вчера, — весело добавил Томми, протягивая банку.

— Спасибо, но я думаю тут и так сносно кормят, — ответил Монг, принимая подарок.