Падший ангел - Марго Арнольд

Белль уговаривала меня провести у нее еще одну ночь, но мне не терпелось вернуться. Теперь, когда Рыбная улица осталась позади, все, что мне было нужно, – это свежий воздух Даунса и сладкий запах цветов в Маунт-Меноне. Может быть, там мне удастся забыть светловолосого человека с изможденным лицом – человека, чей дух я убила. Мне была нужна Марта, мне был нужен даже сэр Генри.

Когда я очутилась в Маунт-Меноне, было уже очень поздно и в небе бледным светом сияли звезды. Марта ждала меня, и я не удивилась этому: я почему-то знала, что так оно и будет. Она напоила меня чем-то горячим и уложила в постель, словно ребенка. Я тут же заснула, провалилась в глубокий сон, и Рыбная улица не снилась мне.

Утром я рассказала сэру Генри о смерти моего отца. Генри посочувствовал, но было видно, что он озабочен своими делами: вскоре на побывку должен был приехать его сын, и чувствительная совесть сэра Генри вновь не находила себе места при мысли о том, что подумает юноша, увидев такую молодую домохозяйку.

И тут мне в голову пришла блестящая мысль. На то время, пока молодой человек будет находиться дома, я могу переехать в коттедж Марты, она же официально примет на себя обязанности домохозяйки, а заодно будет присматривать и за мной. Генри пришел в восторг от этого предложения, а Марта с оттенком удивления в темных глазах приняла на себя роль, которую до этого момента формально приходилось исполнять мне. Набрав с собой книг, я незаметно переехала в ее коттедж и провела там три спокойные и мирные недели. Гуляя по деревне, я один или два раза видела Джона Рашдена. Он оказался темноволосым юношей бравого вида, с приятной внешностью и умным взглядом. Не без иронии я сделала вывод, что он, должно быть, пошел в мать.

Наконец визит был окончен, и я вернулась в Маунт-Менон. Сэр Генри подарил мне замечательное кольцо с рубином в знак признательности за мою сообразительность и покладистый характер. Стояло жаркое утро конца июня. Я собрала корзину красных роз и собиралась внести их в дом, когда на террасе появился сэр Генри и жестом велел мне следовать за ним в кабинет. Не выпуская цветов, я вошла в дом.

– Сядь, Элизабет, – сказал он. Глаза его были грустны. – Боюсь, у меня для тебя плохие новости. Только что мне доставили срочный пакет.

С этими словами он протянул мне лист бумаги. Это было официальное сообщение, в котором говорилось о штурме и захвате Серингапатама[15] войсками Бэрда и Уэлсли[16] 4 мая 1799 года. Во время сражения был убит местный правитель Типу-султан, и его гибель вкупе с победой английских войск, говорилось в бумаге, означают, что Индия по-прежнему остается владением Англии. Здесь же был список погибших, в первой строчке которого значился Крэнмер Картер, полковник гренадеров-гвардейцев его королевского величества. Скомкав бумагу в ладони, не в силах думать ни о чем, я ошеломленно опустилась на стул. Осторожно вынув ее из моей руки, Генри подошел к окну и, присев возле него, принялся вновь перечитывать сообщение. Безмерная печаль расцвела внутри меня подобно черному цветку. На сей раз я горевала не о себе, поскольку давно смирилась с мыслью, что, если бы даже Крэн вернулся, нам уже не суждено было быть вместе и что пережитые нами минуты счастья навсегда остались в прошлом. Нет, я оплакивала Крэна, так любившего жизнь, так наслаждавшегося ею. Судьба была несправедлива к нему, позволив умереть так рано.

Сидя у окна, Генри что-то бормотал себе под нос, и его отрывистые фразы словно расставляли знаки препинания в печальной череде моих мыслей. «Очень интересная тактика, – бубнил он. – Совершенно неожиданная и потому имеющая полное право на успех. Блестящее владение ситуацией. Может быть, именно этого человека нам и недоставало – железного человека, который сможет поколотить Наполеона».

Но Наполеон уже снял первую кровавую жатву с моей жизни. Никогда больше огромный человек в пурпурно-золотом не пройдет гремящим шагом по коридорам времени, никогда и никого уже не станет он учить изысканному искусству любви в уединенных комнатах, никогда не скрестит холодным туманным утром шпаги с глупым соперником, никогда не будет жить. Мои мысли ходили по кругу. Уэлсли одержал великую победу, а Крэн погиб. Как бы мне хотелось, чтобы было наоборот! Я готова никогда больше не видеть его, не слышать его громкого веселого голоса, который до сих пор звучал у меня в ушах. Пусть бы он только оставался в живых. Пусть только…

Сэр Генри продолжал разговаривать сам с собой, беспорядочно перескакивая с предмета на предмет, и так же лихорадочно метались мои мысли. Я думала о том, как умер Крэн. У меня не было сомнений в том, что погиб он храбро, но как? Пронзил ли его клинок какого-нибудь темнокожего человека еще до того, как разгорелся настоящий бой, или он погиб в пылу сражения, штурмуя стены города? Мне бы хотелось это знать. Погиб ли он в то время, когда утром 4 мая мы уезжали из Лондона, или тогда, когда я наслаждалась красотой цветущих примул? Об этом мне тоже хотелось бы знать. Пошел ли он на бой прямо из объятий какой-нибудь белокурой красотки или находился там один – с душой, посыпанной пеплом, и осенним холодом в сердце? Любя Крэна, любя свои воспоминания о нем, мне хотелось верить в последнее.

Я не плакала о нем, зная, что это привело бы его в ярость. Я впала в какое-то оцепенение, а придя в себя, обнаружила, что бессознательно оборвала все розы и теперь их пурпурные лепестки лежали на полу библиотеки подобно каплям крови из пронзенного сердца. Мне подумалось, что это вполне подходящий памятник Крэну.

На следующий день сэр Генри, проявив свойственную ему чуткость, вспомнил, что в Лондоне его ожидает какая-то срочная работа, и уехал на целый месяц, позволив мне побыть в Маунт-Меноне одной. Я благословила его за это и, как обычно, поклялась себе, что после его возвращения буду уделять ему гораздо больше внимания. Печально, но этот человек всегда больше нравился мне во время своего отсутствия.

Я с головой ушла в занятия. Свою печаль по Крэну я похоронила в томах древней истории, астрономии, философии. Мне приходила в голову мысль, что бы он сказал, увидев меня за подобной работой? Думаю, он был бы крайне удивлен. Но, в конце концов, это лучше, чем джин. Когда тоска моя немного утихла, я поняла, что рассталась со своей первой любовью, и подумала: «А будет ли вторая?»

Остаток года прошел достаточно спокойно, с обычными переездами между Лондоном и Суссексом. Мои успехи в занятиях стали настолько заметны, что Генри начал подтрунивать надо мной, называя меня «синим чулком» и говоря, что, если я не сбавлю обороты, он будет вынужден отослать меня в Оксфорд или Кембридж, поскольку его преподавательские возможности были для меня уже недостаточны. Приемы, которые он все еще устраивал, позволяли нам не отвыкнуть окончательно от светской жизни, а временами мы даже выбирались на балы.