Мера Любви - Франц Энгел

Джованни с радостью согласился, граф крикнул человека, приказал седлать Логику, словно он, а не Джованни был в епископском доме хозяин.

На выезде из города Джованни вдруг спросил де Бельвара, желает ли тот еще учиться.

— Конечно, только вот прошлый урок я позабыл совсем, слишком много времени прошло, — признался граф, и Джованни услышал в его словах искреннюю заинтересованность в занятиях.

— Ничего, — сказал он, — мы повторим.

Солнце уже стояло высоко, когда им наскучила верховая езда и они, оставив коней на лесной опушке под присмотром графских людей, сами решили пройтись. Наедине, на свободе, они могли говорить без стеснения обо всем на свете. Ходьба отнимает слишком мало усилий, чтобы мешать мыслям, и вместе с тем свежий воздух в сочетании с умеренным движением, как известно, способствует прекрасной работе ума, — так друзья незаметно для себя настроились на серьезный лад и оставили бессодержательную болтовню ради интересной беседы.

— Скажите мне, Жан, кто из смертных в состоянии спастись, если даже призванные послужить Богу совершают тяжкие прегрешения? Ваши каноники, например, или аббат Бернар достойны ли Рая? — высказал де Бельвар мысль, давно не дававшую ему покоя.

— Милый Гийом, не нам с вами судить о том, чьи имена навечно вписаны в Книгу Жизни, а чьи нет. Это ведомо одному только Богу, — ответил Джованни. — Но, скажу так: принадлежность к клиру отнюдь не дает святости, зачастую в клирики идут люди слабые, не способные проявить себя ни на каком ином поприще, и просто не разумеющие, как спастись иначе.

— Но вы, Жан, разве вы из таких?

— Не совсем. Я не слишком гожусь для этого, правда, — Джованни остановил возражения де Бельвара. — Я люблю теологию, серьезно, искренне, и она отвечает мне взаимностью, по крайней мере, мне так представляется, — смущенно улыбнулся он. — Поэтому я скорее мог бы сделаться хорошим ученым, нежели прелатом, и, думаю, принес бы больше пользы на профессорской кафедре, чем на церковной. Но, что поделать, я струсил, не смог пойти наперекор выбору, сделанному моей семьей за меня, и малодушно покорился своей участи. Не стал отстаивать своего призвания. — Джованни шел рядом с графом, опустив голову, словно смиренно склоняясь перед всеми превратностями судьбы. — Я решил, что так я хоть отчасти воздам своим родным за все заботы, какими им обязан. Мне дали образование, дали возможность занять в обществе такое высокое положение, на какое я без посторонней помощи не в состоянии был бы претендовать. Итак, во-первых, я избавил семью от своего присутствия и необходимости кормить меня, бедного родственника, а во-вторых, я рассчитывал послужить доброму имени своего рода.

— Жан, вы несчастны? — осторожно спросил граф.

— Нет, уже, нет, — Джованни поднял глаза на де Бельвара, в них святилась радость. — Как бы я мог называть себя несчастным, когда я встретил вас?

Вы слишком добры, — граф наклонился над рукой Джованни и благоговейно поцеловал ее, словно приложился к реликвии. — Вы-то уж наверное спасетесь.

— Надеюсь, — ответил Джованни, не переставая улыбаться де Бельвару.

— Я не сомневаюсь. Я, Жан, впервые вижу такого человека как вы. Недаром говорится: мало избранных.

— Гийом, много званых. Господь желает спасения всем и каждому, Он ведь любит нас, — убежденно сказал Джованни.

— Я вообще-то всегда думал, что спасаются только какие-нибудь там убогие, калеки, сидящие на паперти с протянутой рукой, прочие же, особенно рыцари, люди светские, да еще и военные, спастись вовсе никак не могут. Даже турниры объявлены греховным занятием, что уж говорить обо всем остальном, мы ведь воюем, убиваем. Мы не можем помышлять только о спасении собственной души, денно и нощно вознося молитвы, у нас забот полно, и все земные, не спасительные. де Бельвар говорил одновременно как человек глубоко опечаленный своей обреченностью на вечную погибель и вместе с тем легкомысленно безразличный к собственной посмертной участи.

— Чтобы спастись, надо знать, что такое грех, иначе его не избежать, — ответил Джованни несколько, как показалось де Бельвару, неожиданно.

— По-вашему выходит, спасение зависит от знания? А как же простота, о которой так любят распространяться последнее время? Нам ведь постоянно твердят: не рассуждайте, это опасно, размышления ведут к среси, к погибели! Сколько раз я слыхал на проповеди: верьте, и того с вас достаточно.

— Есть простота как цельность, единство личности, в таком смысле Бог прост наисовершеннейшим образом. И совсем другое дело простота, означающая невежество. — Джованни заговорил вдохновенно, с жаром, он в этот момент мог бы, пожалуй, убедить кого угодно в чем угодно. — Мы созданы Богом по образу Его и подобию, — звенел его голос на лесной тропинке, словно под сводами собора, — и подобны Богу мы именно умом. Умом мы отличаемся от животных, и только умом способны постигать то, что лежит над областью чувственных предметов. Послушайте, Гийом, как вере обойтись без знания, если надо знать, по меньшей мере, во что верить? Все наши знания содержатся в нашем уме, это наше богатство. Никто не может рассуждать за нас, так же как никто за нас не спасется, каждый сам несет ответственность за свою душу. О, Гийом, разве можно просто верить? Во что? В то, о чем говорил какой-нибудь клирик? Понимал ли он сам, о чем толкует? Откуда ему известно, истину ли он провозглашал? Простые люди внимают с благоговением каждому слову человека с тонзурой, но в наш век, увы, клирики зачастую невежественны. Их нерадивые головы питаются тем же грубым кормом, что и толпа, они только на одно способны рассказывать сказки, воздействуя на воображение грубых, темных людей, и в конце концов они сами, призванные нести свет истины, проникаются доверием к тем глупостям, которые бездумно повторяют. Я несколько путано говорю, — остановил себя Джованни, — Гийом, вы меня понимаете?

— Понимаю. Я понимаю вас, Жан, но как я могу начать рассуждать, когда я даже читать не умею?

— О, как вы правы, Гийом. Чтение — первое средство познания, и только за ним следом идет рассуждение. А главное зло нашего времени — безграмотность! Люди обречены жить чужим умом, такие Умные люди как вы, Гийом. — Джованни судорожно вздохнул, стиснув руки. — Я понимаю, многим знание не под силу, многие, даже большинство, не желают учиться, но это просто потому, что они, несчастные, и не подозревают, какой опасности подвергаются. Любому грамотному человеку стоит хотя бы пытаться просвещать всех вокруг себя. Стоит, пусть даже ради тупых голов, только чтобы они не становились такой легкой добычей Зверя, как сейчас. О, Гийом, я готов силой запихивать истину в души, но, увы, насильно мил не будешь, как говорит мой дядя-архидьякон. — Джованни постарался заглянуть снизу вверх в глаза де Бельвару. — Большая радость, что вы выражаете желание учиться, я отдам на это сколько угодно времени, выучу вас читать и писать, отвечу на любой ваш вопрос, и тогда, кто знает, может, в один прекрасный день вы раскритикуете воззрения вашего учителя.

— Жан, вы просто… — граф не знал, какой эпитет подобает в подобных случаях, — мне безмерно повезло, что я вас встретил.

— Ладно, — вдруг с каким-то раздражением прервал де Бельвара Джованни, — хватит меня медом поливать, постараюсь лучше объяснить вам, что такое грех. Я так думаю: грех — это ошибка во мнении, приводящая ко злу.

ГЛАВА XXXII

О том, как избежать зла греха

— Ошибка? — переспросил де Бельвар. Ему требовались объяснения.

— Мы все стремимся к благу, — начал Джованни. — Но людям свойственно принимать зло за благо, ошибаться. С тех пор, как человек пал, он обречен на ошибки. Помните Библию, Гийом? Там говорится: человек ослушался Бога и вкусил от дерева познания добра и зла, и тогда у людей «открылись глаза». Так там сказано. И они, и мы все вслед за ними стали доступны смерти, ибо не успели первые люди вкусить от дерева жизни, чтобы обрести бессмертие. Понимаете, что произошло?

Де Бельвар внимательно слушал, привыкнув к манере своего ученого друга задавать вопросы только ради того, чтобы тут же на них самому и ответить.

— Господь создал человека со свободной волей, — продолжал Джованни, — человек мог слушаться своего Создателя, но предпочел сам решать, что добро, а что зло. Не знаю, не могу себе даже представить, сколь тесна была связь первых людей с Господом, но как бы то ни было, они отказались от нее ради возможности спасаться и погибать. Господь не оставил людей совсем, но с тех пор мы подвержены опасности подпасть под власть лукавого. Итак, человек узнал, что зло существует, и зло вошло в мир.

Джованни замолчал на мгновение, давая де Бельвару возможность осознать все сказанное, потом требовательно спросил:

— А что есть зло, Гийом?

Так как Джованни даже остановился, и в этот раз, по-видимому, действительно ожидал ответа, графу пришлось сказать первое, что пришло ему в голову: