Hollywood на Хане - Ян Рыбак

Не найдя свободной пещеры, утомлённые метелью и тяжелым переходом, мы подселились к чете молодых литовцев. Их звали Паулюс и Довилия, если память мне не изменяет с Альцгеймером… Приятные домашние ребята, — из тех, с которыми комфортно делить даже самое непрезентабельное жилище.

Вдоль всей пещеры тянулась одна длинная лежанка, на которой могло разместиться не более четырёх человек, а пятому, — которым по глупой нерасторопности оказался именно я… — оставался лишь покатый уступ у входа в нишу, предназначенную для продуктов и снаряжения.

Кроме того, что это место было неудобным для лежания, меня ожидала незавидная судьба крайнего: выполнять мелкие поручения залегших в глубине пещеры и заниматься топкой снега, бесконечной, как антарктическая ночь… К моменту, когда были натоплены необходимые нам для ужина литры воды, глаза мои слипались, я кренился к лежанке дырявой фелюгой в шторм, был раздражен и неуживчив. Я мечтал крепко уснуть и обнаружить утром хорошую или хотя бы сносную погоду, вложить всё, что во мне ещё оставалось в последнее усилие и взойти на вершину, и спуститься вниз, и… спуститься вниз. Этого будет достаточно…

Когда первая часть программы, — я имею в виду: «крепко уснуть» — была близка к исполнению, и я стал обустраивать отведенный мне для ночлега ледовый склон, Валера предложил мне — нет, вы только подумайте!.. — подшить флажочки к верёвочке… Он, видите ли, переговорил только что с «высоким кинематографическим начальством», и оно поставило перед нами задачу подшить флажки к верёвочке…

— Н-н-е понял?.. Мы же их уже подшивали… — я чувствую, как «ярость благородная» вскипает во мне девятым валом…

— Лёша часть из них раздал потом. Люди на вершину собирались и попросили свои флажки обратно, а сейчас Лёша просит их снова пришить, чтобы отснять на вершине, если взойдём.

— Валера, сейчас уже поздно, я только что закончил возиться с ужином, и нам вставать ночью на восхождение… Я не буду заниматься этой хернёй… — я изо всех сил стараюсь говорить спокойно, но голос мой дрожит и проваливается — срывается от сдавленной ярости. Эти флаги действуют на меня, как красная тряпка на быка, причём флаги любого цвета, не только красные…

— Ян, ребятам это нужно для фильма, Гоша поставил четкое задание: снять флаги на вершине… Я тут для того, чтобы делать то, что мне говорят режиссёр и продюсер.

— ТЫ, КАК ХОЧЕШЬ, а я иду спать… — Я продолжаю нервные попытки закрепить юркий каремат на крутом снежно-ледовом склоне, демонстрируя тем самым неумолимость своих намерений… Этим своим «ТЫ, КАК ХОЧЕШЬ» я деликатно намекаю Валере, что если он хочет, он может подшивать эти тряпочки самостоятельно хоть ночь напролёт… Поняв мой намёк, Валера — и сам — человек деликатный, — намекает мне, что не операторское это дело заниматься актёрским реквизитом — у них хватает своих забот и обязанностей… Мол, что ещё? Может тебя ещё загримировать да помассажировать… Мы продолжаем с ним интеллигентно препираться — в высшей степени деликатно… — а пара литовцев наблюдает за нами со всё возрастающей тревогой, ожидая, видимо, что мы вот-вот перейдём на мат, того не ведая, что я никогда не ругаюсь матом при женщинах, а Валера и вовсе не знает грубых слов: он даже жопу называет «плохой погодой»…

— Давайте я пришью флаги… — доносится из литовского угла пещеры, и мы с Валерой надолго замолкаем. Я — потому что чувствую себя неловко: своим саботажем я, вроде как, вынуждаю постороннего человека проделать сугубо нашу работу, а Валера — потому что понял это и ждёт развития событий… Мяч — на моём поле…

— Спасибо, Довилия, — говорю я — но это, вообще-то, наша работа… Я не хочу её ни на кого сваливать. Если мы решим её сделать, мы сделаем, а если нет — она останется не сделанной…

— Да нет, для меня это не работа, а развлечение. Мы сидим тут уже второй день… Давайте я пришью!..

Я неопределённо пожимаю плечами, а Валера передаёт Довилии полиэтиленовый пакет с флагами.

Я чувствую себя премерзко: мой каремат продолжает сползать по склону, а в углу пещеры гибридом Золушки со Снегурочкой сидит Довилия и выполняет предназначенную мне работу…

Первая половина ночи стала для меня сущим кошмаром: стоило мне на секунду задремать, как я начинал соскальзывать вниз вместе со своим карематом. Я просыпался, пытался затащить нас обоих повыше, не вставая, хотя прекрасно сознавал, что такие трюки удавались только барону Мюнхгаузену. Отчаявшись, я откатывался вместе со спальником в сторону, подтягивал каремат повыше, изгибаясь, как гусеница, заползал вверх по склону и затем перекатывался обратно на каремат, но стоило мне отключиться — всё в точности повторялось. Мерный храп и младенческое посапывание моих друзей доводили меня до белого каления…

Проснувшись в очередной раз и едва успев «зарубиться» голыми пальцами на самом краю ледяного алькова, я понял, что пришло время похерить интеллигентские комплексы…

Расталкивая обоих операторов, я объяснял им, что если они хотят иметь «хэппи энд» своему фильму, им придётся потесниться и дать место главному и на данный момент единственному герою, но слушали они меня, по правде говоря, невнимательно: Саша не прервал мерного храпа, а Валера попытался мне оппонировать с непосредственностью не совсем проснувшегося человека: возмущённо помычал, пробормотал что-то, отрицая, не открывая глаз сослался на Александра: мол «мне коза сейчас сказала…» Затем, он попробовал перевернуться на другой бок, но я уже был тут: ввинтился между ним и стенкой пещеры, подвинул, перекатил, захватил стратегические плацдармы…

Наступивший день принёс нам вместо восхождения лютый холод, от которого стынет хрусталик глаза, мелкую сечку снега и долгие часы отсидки в ледяном пузыре, плывущем сквозь мглу и вибрирующие воздушные потоки. Ближе к полудню, когда немного потеплело, и с седловины потянулись первые цепочки беженцев, мы сумели убедить литовцев, что им пора уходить из этого гиблого места. Спустившись с вершины, они застряли на седловине из-за непогоды и вот уже двое суток безвылазно сидели в пещере. Поколебавшись, они собирают рюкзаки и уходят.

С неизбежностью возникает вопрос, «что делать, если…»: что делать, если погоды не будет и завтра, что делать, если её не будет и послезавтра… Тут-то и проявилась разница между моим положением и положением обоих операторов.

Я — человек, который во второй раз приехал к подножию Хан-Тенгри, в третий раз добрался до его седловины и, несомненно, имеющий последний шанс в жизни взойти на его вершину. Я не получаю зарплату за всё то, что я тут проделываю: за все эти километры отжумаренных верёвок, бесконечные хождения вверх-вниз в любую, чаще всего отвратительную погоду… Да, — эта экспедиция действительно свалилась на меня негаданным подарком, но восхождение на вершину было существенной частью того, что могло оправдать моё нахождение в этом не слишком гостеприимном месте, потраченный годовой отпуск и немалые физические и моральные усилия.