Новый Мир ( № 3 2009) - Новый Мир Новый Мир

— Меня забрали сюда, и я потеряла ребенка. Я была беременна, когда они меня забрали, но они не посмотрели на это.

Уже бесконечно устала от нашего общего “они”, словно есть мы — хорошие, умные и здоровые — и они — злые, бесчеловечные, опасные, только и стерегущие что твой неверный шаг.

— О, о, о! Заткнулась бы хоть на часок, Конопицына… Ничего, они тут тебе еще и не такого расскажут, — сказала Милаида Васильевна, которая помогала мне перебираться — стояла во входе (здесь не было дверей, так же как в первой палате), уперев руки в бока.

Застелила кровать и отправилась погулять — походить по коридору, теперь это мне позволено, я уже в третьей палате — от окна к тупику и обратно. Мимо холла с включенным телевизором, вокруг которого всегда собирались недужные, скукоженные старушки в ветхих халатиках, под какой-нибудь то и дело растекалась лужа. Да, теперь мне позволяется здесь расхаживать. Если подумать, я еще очень богата. Со временем я освою тут все пространство, каждый уголок за чахлым фикусом, пересижу на всех диванах и креслах, в столовой — на всех стульях, перележу на всех кроватях, пережду всю жизнь и перезнакомлюсь со всеми.

— Иванова, к тебе родители!

Возглас застал врасплох. Обернувшись, я увидела, как в коридор отделения заходят отец и мать, их светлые фигуры так знакомы, словно пришли забрать из детского сада, приехали в пионерский лагерь, заглянули увести с продленки.

Больничный парк обширен и ухожен. Здесь больные сгребают в кучу и сжигают опавшие листья, высаживают цветы. Каждому отделению приписан свой участок с огромной бетонной беседкой — в точности такой, как на территории любого детского сада. И нужно гулять только там, но правилу этому никто не следует.

Мать и отец глядели на меня и никогда не плакали.

— Что тебе привезти?

— Мама, ничего не надо. Пожалуйста, позвоните Сергею и скажите, где я.

— Лучше ты сама ему позвонишь.

— Но ведь здесь не разрешают звонить! И у меня даже нет его телефона — я не помню телефонные номера…

— Ну хорошо, ты позвонишь ему, и что ты ему скажешь?

— Я скажу ему, чтобы он пришел.

— Куда?

— Я продиктую адрес.

— Так что, прямо сюда?

— Ну конечно, ведь я же — здесь. А куда же еще?

— Ты думаешь, он будет рад тебя видеть в таком состоянии?

— У меня нет другого.

— Значит, нужно прийти в другое. И тогда все наладится.

— Тогда ничто не наладится.

— Ведь вы же расстались с Сергеем, у него другая жизнь.

— Он должен мне помочь.

— Силы кончаются, Валентина. Он тебе ничего не должен.

Они мягко, но твердо увещевали меня, и время прогулки проходило.

Стояла у открытого окна. Руки — сквозь решетку, выкрашенную серой краской… Краска, обыкновенная водоэмульсионная краска, на железе она застыла каплями.

— Привет! — принеслось снизу.

У окна стоял мальчик в больничной одежде. Или старик? Фланелевая синяя рубашка в клетку, синие штаны, в руке метла. И только лицо — неотчетливо.

— Привет, — сказала вполголоса, невольно оборачиваясь, чтобы не услышала санитарка.

— Я знаю твое имя, — сказал он.

— А я твоего не знаю.

— Это легко поправить. Федор. Ваши вчера были на прогулке, я спросил. Я тебя видел, когда ты гуляла с родителями.

Ваши . Мои вчера были на прогулке.

— Ты давно тут лежишь? — продолжал он весело.

Я считала дни, но потом выяснится, что я сбивалась.

— Две недели.

— О, совсем недолго! А я по-глупому попал. Вообще-то я занимаюсь ремонтом сотовых телефонов.

Я не знала, что говорить, но были приятны звуки мужского голоса. Потому что целыми днями я слышала только женские голоса. И устала от самого звукового регистра, от диапазона, в котором они располагаются.

— Напиши мне свой телефонный номер.

— Но у меня здесь нет телефона!

— Ты смешная. Ты же выйдешь отсюда, вот и напиши домашний.

Его уверенность, что выйду отсюда, удивила и обрадовала.

— Сейчас, подожди.

Я метнулась в палату, вырвала листок из блокнота, нацарапала цифры. Осенило — какая мысль! — и я подскочила к окну. Следовало спешить, вот-вот разговор прервут, меня отгонят от окна…

— Послушай, — заговорила, торопясь все сказать, — вот тебе мой номер, но ты сделай вот что. Я очень тебя прошу, ради всего святого, пожалуйста, сделай это, выполни мою просьбу, я тебе вряд ли пригожусь, но просто помоги мне — слышишь? Ты поможешь?

— Я помогу. Говори, — сказал он твердо, так твердо, что я на секунду заколебалась — зачем я стану просить его об этом? — но все-таки произнесла:

— Пожалуйста, ты позвони, трубку снимут Светлана Павловна или Василий Петрович, но это не важно, просто скажи, что ты хочешь поговорить с Сергеем, что ты друг Сергея, и пусть они дадут тебе его телефон. Ты сделаешь, что я прошу? Пожалуйста, ты поможешь мне? Дело в том, что он не знает…

Мальчик-старик под окном опустил голову. Рваный листок он сложил вчетверо и спрятал в нагрудный карман, а когда поднял лицо, показалось, на нем еще больше загустел туман, и я уловила отслоившееся разочарование, которое поднялось на третий этаж как облако. Но он сказал негромко и так же твердо:

— Я тебе помогу.

Санитарка оттолкнула меня и с лязгом захлопнула створки.

Проснулась от хрипа. Ранняя летняя заря заполонила окно. Она лезла розовыми клочьями, змеилась, вползала в палату. Хрип поутих. Кому-то снится кошмар. Хрип усилился, и я поискала взглядом — кто. Как будто с соседней кровати. Она укрылась с головой. Но она хрипит. Я потянула за край простыни и вскочила — синее лицо, вывалившиеся из орбит глаза, высунутый фиолетовый язык и удавка на шее.

— Помогите! — крикнула я что есть силы и схватилась за удавку, хотела распутать, но поняла, что только сдавливаю.

Шнурок был сплетен из поясов для халата. Пояса здесь пришиты, все веревки отбирают, но их все равно спарывали и прятали.

Кто-то поднял голову, Милаида Васильевна (нынче ночью ее дежурство) прибежала — тяжелые шаги по линолеуму — рыча:

— Ах ты дрянь!

Она проворно вытащила ножницы из кармана — и перепилила удавку, не переставая причитать:

— Ах ты дрянь, а я думала, ты честная женщина, а ты вот что! Ты вот, оказывается, что! О, дура. Под монастырь меня подвести хочешь? Ах, ты вот что! Давиться она надумала. Такие вещи дома надо делать, поняла? Ну-ка вставай и марш в изолятор!

— Ой, нет, пожалуйста, только не в изолятор.

— Именно в изолятор! Она вот что — я думала, она здорова, а она насквозь прогнила!.. А вы все — спать, и быстро. Что, Региночка?

Лысая старушка сидела на кровати, раскачивалась, глядела на эту сцену и плакала. Она никогда ничего не говорила.

— Что, Региночка? Перепугалась? Ну пойдем со мной, я тебе дам таблеточку… Только вот отведу эту дрянь.

Сергей пришел бледный, строгий, в синей футболке, черных брюках, и в руке у него был дипломат. Нас отпустили на прогулку.

— Мне позвонил какой-то человек. Он не представился. Я уже заходил — в субботу, но мне сказали, что сейчас не время посещений.

— Знаешь, как хорошо, что ты пришел? — сказала я, голос ослаб, плохо повиновался. — Давай присядем, мне тяжело ходить много.

Отмою твои латы от гноя.

— Мы прошли совсем немного.

Сошью тебе черную рубашку.

— Ну давай все-таки присядем… Ты… снился мне.

Я золотом вышью рубашку — сломаю себе глаза от этой работы, но у тебя на груди засверкает солнце.

— Вот как? — Он усмехнулся. — Ну послушай, я не отношусь к тебе как к больной, поэтому скажу тебе правду. Ты в состоянии ее выслушать?

Перевяжу твою рану.

— Правду? Выслушать? В состоянии.

Постелю тебе постель.

— Так вот, мы с тобой расстались не просто так — мы навсегда расстались. Надеюсь, это ты понимаешь?

Накормлю твоего сокола.

— Понимаю ли я, Сергей?

Напою твоего коня.

— Уже все, Валентина. Уже все. Мы никогда не будем вместе.