Мои ранние годы. 1874-1904 - Уинстон Черчилль

Тем временем командир отряда надрывал голос, пытаясь командами своими унять общий гул и сумятицу. Наконец он заставил-таки бойцов прекратить дикую и беспорядочную пальбу.

— Залповый огонь! Готовьсь! Пли!

Залп — и по меньшей мере дюжина туземцев пала. Новый залп — и неприятель дрогнул. Еще один — и туземцы поползли в гору, отступая. Горнист протрубил атаку. Сигнал был подхвачен вырвавшимся из глоток криком. Острый момент миновал, и тут, слава Господу, показались передовые ряды Кентцев.

Возрадовавшись, мы занялись обедом. Но, как выяснилось, от вечера нас отделял еще долгий-долгий путь.

По прибытии Кентцев было принято упрямое решение взять высоту, с которой нас вышибли. Нам предстояло спасти свой престиж и вызволить тело адъютанта. Штурм длился до пяти часов.

В то же время другому отряду, 35-му сикхскому, бравшему правый отрог, пришлось еще туже. Они вернулись в долину с дюжиной или около того раненых, оставив нескольких офицеров и человек пятнадцать солдат на съедение волкам. Долину уже окутали сумеречные тени, и все подразделения, так неосторожно рассыпавшиеся утром по долине, потянулись к лагерю под прикрытием тьмы и начавшейся грозы, преследуемые злорадствующим неприятелем. Я возвращался с Кентцами и сильно потрепанным 35-м сикхским. Когда мы добрались до окопов, теперь окружавших весь наш стан, было черным-черно. Прочие части бригады уже отдыхали в лагере после пустяковых и бесполезных стычек. Но где же генерал со штабом? И где артиллерия на мулах?

Лагерь был хорошо укреплен по периметру, и, тревожимые лишь обычными одиночными выстрелами снайперов, мы, раздобыв еды, утолили голод. Прошло два часа. Но где же все-таки генерал? К тому времени мы уже разузнали, что помимо батареи с ним была полурота саперов и минеров и на круг около десяти белых офицеров. Внезапно со стороны долины, с расстояния примерно трех миль, донесся звук пушечного выстрела. Вслед за ним через равные короткие промежутки последовало еще двадцать выстрелов, и далее все стихло. Что могло произойти? В кого среди кромешной тьмы целила генеральская артиллерия? Судя по всему, там сцепились нос к носу. Может, дело даже дошло до рукопашной. Или это сигнал, просьба о помощи? Следует ли нам выслать подкрепление? В добровольцах недостатка не было. Старшие офицеры начали совещаться. Как всегда в критическую минуту, формальности были отброшены, и я стал участником дискуссии. Решили ночью людей не посылать. Снарядить спасательный отряд, чтобы он блуждал вслепую по бесчисленным буеракам долины, значило не только опять нарваться на беду, но и опрометчиво оголить лагерь, который в любую минуту может быть атакован. Генералу и его артиллеристам, где бы они ни находились, придется продержаться до рассвета. Опять послышался гром пушек. Значит, еще не разбиты. Впервые я познал треволнения, трудности и превратности войны. Отнюдь не все в ней, как оказалось, сводится к веселым приключениям. Нам грозила опасность, и можно было ожидать чего угодно. Постановили, что эскадрон бенгальских улан, поддержанный колонной пехоты, двинется на помощь генералу с первыми же рассветными лучами. Было уже за полночь, и я крепко заснул как был — в сапогах и при шпорах — и проспал так несколько часов.

При свете дня плоская равнина не выглядела пугающей. Генерала и его батарею мы нашли окопавшимися в глинобитном поселке. Нелегко им пришлось. Генерала ранило в голову — правда, не так уж серьезно. Застигнутый темнотой, он дал приказ занять несколько домов поселка, превратив их в подобие крепости. Но одновременно в поселок ворвались и мамунды, и всю ночь в лабиринте узких улочек кипел ожесточенный, переходивший из жилища в жилище бой. Нападавшие знали здесь каждую пядь земли и сражались в собственных кухнях и спальнях. Нашим оставалось лишь упорно обороняться почти в полной темноте, не имея ни малейшего представления ни о расположении, ни об устройстве домов. Туземцы рушили стены или карабкались на крыши и ломились в дом сверху, паля из ружей, нанося удары длинными своими саблями и кинжалами. Люди дрались, словно в кроличьей норе. Сцеплялись друг с другом, по ошибке стреляли в своих, из пушек били точно из ружей — с шагового расстояния. Из десяти британских офицеров четверо получили ранения. Треть саперов и пушкарей пала, как пали или истекали кровью почти все мулы. Измученные, осунувшиеся лица спасшихся офицеров довершали мрачную картину, представшую перед нами утром. Однако теперь все было кончено, и, пристрелив раненых мулов, мы сели завтракать.

Когда мы все вернулись в лагерь, генерал по гелиографу на дальней горе связался с сэром Биндоном Бладом, находившимся в Навагаи. Сам сэр Биндон с передовой бригадой также был атакован прошедшей ночью. Они потеряли сотни животных и двадцать или тридцать бойцов, но сохранили присутствие духа. Сэр Биндон приказал нам в отместку мамундам предать их долину огню и мечу. Мы и поступали согласно приказу, но с большой осторожностью — продвигаясь от селения к селению, мы в мстительном раже разрушали дома, засыпали колодцы, крушили башни, рубили большие развесистые деревья, сжигали посевы и сносили запруды. Хозяйничать в равнинных селениях было достаточно легко. Туземцы, засев в горах, угрюмо наблюдали за тем, как гибнут их дома и все то, что обеспечивало их существование. Однако, когда мы дошли до селений на склонах гор, жители стали отчаянно сопротивляться, и в битвах за каждую деревню мы теряли двух-трех офицеров и пятнадцать-двадцать солдат из местных. Стоило ли это таких жертв, сказать затрудняюсь. Так или иначе, по прошествии двух недель долина превратилась в настоящую пустыню, и честолюбие наше было удовлетворено.

Глава 12

Экспедиция в Тиру

Наши потери 16 сентября потребовали срочного переформирования сил, и я был экстренно откомандирован в 31-й Пенджабский пехотный полк, где оставалось всего три белых офицера, не считая полковника. Строевым офицером в периоды как мира, так и войны я официально числился в 4-м гусарском, 31-м Пенджабском пехотном, 21-м уланском полках, в Южноафриканской легкой кавалерии, в лейб-гвардии Оксфордшира, во 2-м гренадерском гвардейском полку, в Королевском полку шотландских стрелков и под конец в Оксфордширской артиллерии. Условия службы в столь различных войсковых единицах в Азии, Африке и Европе были, разумеется, очень разными, но служба в пенджабской заключала в себе особый колорит. Будучи кавалерийским офицером, я, разумеется, прошел курс пехотной муштры в Сандхерсте и считал себя профессионально компетентным в тактике ведения мелких пехотных операций, как, впрочем, и крупных. Большую трудность, однако, представлял для меня язык. Я не мог перемолвиться и парой связных слов с местными солдатами, отданными мне в подчинение ввиду нехватки других офицеров, и объяснялся исключительно с помощью мимики, жестов и разыгрывания пантомим. К этому я добавлял лишь три слова: «Maro (рази)», «Chalo (вперед)» и «Ату!», понятное без перевода. Где уж тут говорить о полном взаимопонимании между командиром и его солдатами, предписываемом военными учебниками. Тем не менее мы с грехом пополам и даже без потерь вышли из ряда стычек, которые я не отважусь удостоить наименованием операций, но которые для всех участников оказались весьма волнующими и поучительными. Видимо, действовал я, опираясь исключительно на моральный авторитет.